Страница 10 из 91
которого он намечал себе в спутники. Шуфф давно привык к тому, что Гоген, не стесняясь,
покушается на его запасы сигар и спиртного, бесцеремонно распоряжается в доме, всюду
развешивает свои картины и приводит друзей во все часы суток, и кротко все переносил с
завидным самообладанием. Но теперь, увы, было похоже, что Гоген решил распространить
свои права и на жену Шуффа, женщину кокетливую и красивую. Во всяком случае, так
заключил Шуфф, хотя убедительных доказательств у него не было. И в конце января 1891
года дошло до разрыва. Правда, безграничное преклонение Шуффа перед гением Гогена и
тут оказалось сильнее всех прочих чувств: он вызвался и впредь заботливо хранить
картины Гогена, хотя выставил их автора за дверь. Окончательно отпал еще один участник
Гогеновой экспедиции в Южные моря.
За восемнадцать франков в месяц Гоген снял меблированную комнату на улице
Деламбр, между Люксембургским парком и Монпарнасским кладбищем. Этот выбор
объясняется не только низкой платой, но и тем, что в соседнем квартале, на улице де ла
Гран-Шомьер, был чрезвычайно дешевый ресторан, названный в честь владелицы «У
Шарлотты», куда ходили главным образом ученики разместившейся напротив частной
школы живописи - академии Коларосси. У этого ресторана было еще одно преимущество:
добрая хозяйка часто принимала у нищих художников картину в уплату за долг. И Гоген
стал здесь постоянным посетителем.
Шарлотта Карон, урожденная Футтерер, эльзаска по происхождению, и ее заведение
сыграли известную роль в жизни Гогена, вот почему стоит привести одно описание
ресторана:
«Как раз напротив «Коларосси» бросались в глаза две вывески, написанные на
металлических досках. На одной были изображены цветы, на другой - отлично
выполненные сочными красками плоды; автором первой был Альфонс Муха, второй -
Владислав Сливинский. Между вывесками открывался вход в маленькое помещение,
которое больше всего напоминало лавку парижского торговца картинами, так много
полотен всех форматов заполняло стены до самого потолка. Тут были очень интересные
вещи, а некоторые просто первоклассные... В завтрак и в обед сюда набивалось множество
народу, и стоял страшный шум. Слышалась французская, английская, польская речь.
Бархатные береты французов чередовались с поношенными польскими шляпами, и тут же
можно было заметить в изящном уборе головку красивой молодой англичанки... А в углу
напротив двери, за прилавком, сидела тучная мадам Шарлотта в желто-оранжевом платье с
розовыми цветочками. Роскошная прическа, черные брови и ресницы, ярко-синие глаза...
Она встречала входящих приветливой улыбкой; видно было, что все это добрые, близкие
друзья. Над головой мадам висел ее портрет, чудесная пастель работы Выспяньского, на
которой она была изображена в том же самом платье.
Летом все переходили в так называемый малый сад, огражденный высокой стеной.
Песок под ногами, клочок неба над головой да выполненный Выспяньским клеевой
краской большой пейзаж на одной из стен (словно задник небольшой сцены) - вот и все,
чем был примечателен этот сад. Фреска изображала Люксембургский парк с его газонами,
полный скульптур и декоративных балюстрад на фоне развесистых платанов, и фасад
дворца. Впереди - несколько девушек в итальянском национальном платье, любимые
модели Выспяньского»22.
Обстановка в комнате Гогена на улице Деламбр явно отвечала низкой плате; вот как ее
описывал датский художник Виллюмсен: «Мастерская была пуста, если не считать
стоявшую посреди комнаты железную кровать, на которой, играя на гитаре, сидел Гоген с
женщиной на коленях. Единственным произведением искусства, которое я увидел у него,
была только что законченная деревянная фигурка на камине. Она изображала
экзотическую женщину. Возможно, олицетворяла то, что Гоген мечтал увидеть на Таити.
Ноги были не закончены. Гоген назвал фигурку «Вожделение»23.
Женщина, сидевшая на коленях Гогена, была, вероятно, Жюльетта Уэ - бледная
худосочная двадцатилетняя швея с черными всклокоченными волосами, с которой он жил
в это время. Ему стоило больших трудов уговорить ее позировать без одежды для первой,
последней и единственной символистской картины, какую он когда-либо написал. Сам
Гоген назвал эту нарочитую демонстрацию солидарности со своими новоявленными
полезными друзьями «Утрата невинности», но потом без его ведома излишне
щепетильные люди переименовали ее в «Пробуждение весны». На переднем плане, на
горизонтальной плоскости, наполовину коричневой, наполовину темно-зеленой, держа в
руке увядший цветок, навзничь лежит Жюльетта. У нее на плече сидит лиса, а в глубине
картины через розовое поле наискось идет бретонское свадебное шествие. Чтобы понять
символику этой вещи, надо знать, что лиса - символ плотского вожделения и распутства...
в Индии. Словом, так называемое символическое содержание картины ничуть не
примечательнее того, что можно увидеть на любом аллегорическом лубке.
Потом Гоген переехал в другую комнату, более заслуживающую наименования
меблированной, на улице де ла Гран-Шо-мьер, 10, напротив ресторана «У Шарлотты», то
есть в доме академии Коларосси. Возможно, он жил там бесплатно, давая за это несколько
уроков в неделю в школе живописи. Рекомендовал его старый друг и коллега Даниель де
Монфред, который тоже обедал в ресторане Шарлотты Карон24. Честный и обязательный
Даниель, как и Шуфф, не отличался большим дарованием и, как и тот, все бы отдал за
искру гения Гогена, перед которым оба они искренне преклонялись. Впрочем, Гоген
достаточно высоко ценил картины Даниеля, чтобы привлечь его к неудавшейся выставке в
кафе Вольпини в 1889 году. Даниель тоже искал утешения после разрыва с непонимавшей
его женой, которую где-то оставил; кажется, это он познакомил Гогена с Жюльеттой. Их
объединял также интерес к морю. У Даниеля, сына обеспеченных родителей, была 36-
тонная яхта, на которой он каждое лето ходил вдоль атлантического побережья Франции
или в Средиземном море.
Между тем самоотверженный Морис обегал все редакции и артистические кафе,
чтобы устроить статьи и бесплатную рекламу предстоящему аукциону. Его красноречие и
дипломатическое искусство принесли плоды: критики большинства ведущих газет и
журналов своевременно и подробно, на видных местах, рассказали об аукционе и
романтическом бегстве Гогена от пороков цивилизации. Самую длинную и яркую статью
написал подвергшийся особенно упорной обработке Октав Мирбо, который к тому
времени был настолько известен, что редакции, не раздумывая, печатали лишних десять
тысяч экземпляров, если в газете появлялся подписанный им материал. Для нас в
блестящей, как всегда, статье Мирбо (она появилась в «Эко де Пари») особенно интересно
очаровательное объяснение причин, которыми было вызвано героическое решение Гогена:
«Та же потребность в тишине, сосредоточенности и полном одиночестве, которая привела
его на Мартинику, побуждает его на этот раз уехать еще дальше, на Таити, в Южные моря,
где природа лучше отвечает его мечте и где он может рассчитывать на более радушный
прием, словно блудный сын, возвратившийся к родным пенатам». Мирбо превзошел сам
себя, написав вторую, не столь длинную, зато еще более хвалебную статью, которая
появилась через два дня на первой полосе «Фигаро»25.
Гоген был в таком восторге, что попросил разрешения у автора включить первую
статью в каталог аукциона. Но, как и следовало ожидать, особенно превозносил величие
Гогена наделенный почти пророческой прозорливостью критик-символист Альбед, Орье.
Свое эссе на пятнадцать страниц в главном органе символистов «Меркюр де Франс» он