Страница 79 из 90
воли, необходимой для утайки ночных наслаждений. Но по-прежнему натуре Вячеслава
претила неделикатность, которую обнаруживает страсть. Его родители целую вечность
любят друг дружку, но никогда ничто в их поступках не натолкнуло на мысль об их
отношениях за пределами домашней повседневности, связанной с трудом, учением,
разнообразными житейскими заботами. Убраться, убраться отсюда, не попадаясь на глаза
строгой старухе.
И все-таки Тамарины записи приглушили недавние страдания его совести. Он думал о
своем исчезновении не по чувству, а от ума, и это настораживало: да он ведь теряет
непримиримость к бесстыдству, так-то, глядишь, и выйдет обедать за одним столом со
старухой и через минуту краснеть перестанет, а впоследствии докатится до того, что
спокойно будет общаться с каким-нибудь любовником Тамары, как общался старшина-
сверхсрочник с любовником жены. Он называл про себя старшину и того, другого,
деградантами и уж конечно не допускал, что обстоятельства могут открыть и перед ним
такую тлетворную возможность.
Едва Тамара, лицо которой разрумянилось от мытья пола и печного зноя, вошла в
горницу, полностью растворив дверные створки, он заставил ее возмущенным движением
руки повернуться и закрыть дверь. В момент своего появления в горнице Тамара
улыбалась и явно была довольна тем, что угодила хозяйке и приготовила вкусный обед.
Приказной жест Вячеслава она восприняла как приглашение в постель, поэтому, затворив
дверь, прошептала:
- Покушать нужно, - и почти беззвучно прибавила: - А ты, вот неожиданность,
страстный мужчина!
Вячеслав вспылил:
- Ты что буровишь? Язык, гляди, отвалится.
- Сказки тети Усти.
- Ну ты и...
- Теленочек! Все нормальное принимаешь за чудовищное. Я нисколько не
испортилась. Когда любятся, говорят про такие вещи, о каких ни в обычном разговоре, ни
в книгах. Из тайн тайна!
- Ты в своей тетрадке тоже тайничаешь?
- Из огня да в полымя. Ты требуешь, как нельзя требовать. Не было и не будет
человека, кто бы написал про все, как бывает. Теперь скажи о моих записях. Что думаешь?
- Покамест я только чувствую.
- Ну?
- Нет охоты жить.
- Вот всегда так: ночь - полеты в небе, обожание, восторги. Разве ты не испытал
счастья? Разве ты не хочешь, чтобы оно длилось вечно?
- Живем-то мы днем.
- Не уяснила.
- Среди людей живем.
- Говори прямо.
- Ночью мы одни. Ночью или сон, или безумие.
- Почему безумие?!
- Не безумие, так безмыслие.
- Тебе дня мало? День для дум и забот, ночь для отдыха и ласк.
- Совесть, ее не заспишь. Никакие ласки не истребят. Я сказал: днем живем среди
людей. Они судят о нас. Мы делаемся способны к самооценке. Тут-то и пробуждается
сознание.
- Славик, зачем тебе мрак?
- Не мрак. Честь.
- Плохое не водилось за тобой. В армии что-нибудь натворил? Наказали невинного?
Муки совести?
- Армию отслужил свято. Не смей притворяться. Дневник твой... Я чуть в армию, ты
меня предала. Кричмонтов - бездушный сенсуалист. Ты с ним встречалась. Не приходил -
ревела. Да что... Лавина мужчин, парни. Почти к каждому приманивалась. Почти за
каждого в мыслях замуж выскакивала.
- Считаешь предательницей? И поделом. Но, Славик, как выбрать человека на всю
жизнь? В эту пору многие мечутся. Останавливают выбор и сразу меняют. Поиск, Славик,
как в тайге плутаешь.
- Ты меня выбрала?
- Выбрала.
- Так что?
- Могу только каяться. Не понимаю, почему вышла замуж за Назира. Разжалобил
безродностью? Догадывалась - обманывает. Зарезать грозил - вроде не боялась. Летела,
как воздушный шарик, куда ветер нес.
Тамара уткнулась Вячеславу в плечо и заплакала. Ее слезы, будь он в другом
настроении, вызвали бы в нем зыбкость и сострадание. Но слезы Тамары были в том, чему
в себе и в своих поступках она не находила ни определения, ни смысла, и это вдруг как бы
отворило ему выход к избавлению. Тамара избавится от бессознательности, от
безнравственного стремления к самопожертвованию, от тщеславной отзывчивости на
ухаживания мужчин. А он избавится от любви, которая оборачивается для него угрозой
притерпеться к беспутству и окончательным разладом с отцом.
- Есть честный выход, - сказал Вячеслав, успокоительным прикосновением ладони
огибая ее голову на затылке, увитую пушистыми кудрями.
Только что готовый произнести освободительные слова, он почувствовал ускользание
решимости. Сердце как бы зависло, прежде чем оборваться в бесконечную черноту. Эта
опасность ужаснула Вячеслава, но сердце всего лишь начало сбоить, и он с отрадой свел
на Тамариной спине руки, и они сжались в невольном, болевом, как судорога, порыве.
Тамаре передалось его смятение, да еще слишком больно он притиснул ее к себе, и она
рывками выкрутилась из его объятия и тревожно, почти задыхаясь, промолвила:
- Славик, чего ты?
- Эх, Тамаха, Тамаха, или, как тебя называет декан, Тамарикс.
- Тамариск.
- Уточняю: последний слог «икс».
- Дикарь же ты! Не лучше Назира.
- Икс. Икс, наше спасение находится в ружье.
- Далось тебе идиотское ружье. Зачем ты играл ружьем перед деканом?
- Кабы играл.
- Если не играл, почему забоялся? Он ведь вставал под расстрел, чтобы ты опомнился.
- Я не палач.
- Тогда не вертись вокруг ружья.
- Тамар, будущее у нас чудовищное.
- Прекрасное!
- А опыт?
- На пепелище возрождаются страны. Вон Япония!
- Сравнила!
- Ничего не было. Нет прошлого.
- Умереть - счастливей не может быть.
- Нетушки. Пусть расстанемся... Сколько много удивительных людей! Ты полюбишь,
тебя полюбят.
- Нас полюбят, - передразнил Вячеслав. - Вся ты в этом.
- Ничья любовь не стоит, чтобы отдавать за нее жизнь. Пока я не уехала, не доходило:
ничто не кончается с нашим разочарованием. Исчез с горизонта Назир, а я счастлива.
- Я исчезну, будешь еще счастливей. И так до бесконечности.
- Пойми, Славик: освобождается сердце - выбор, как и в юности, не имеет предела.
Очень много тех, кого за исключительные достоинства мы можем полюбить.
- Про эскалацию войны слыхал. Была таковская в Индокитае. Об эскалации любви
тоже кое-что слыхивал, правильней - об эскалации секса. Солдатня в казарме просветила.
У нас, конечно, не так, как в странах типа Дании. Там заботливые родители могут
подарить дочери, ну, твоего возраста, когда ты умотала во Фрунзе, вибратор специального
назначения. Глядишь, и ты со своими понятиями преподнесешь Наде лет в семнадцать
такой подарочек. Помнишь, по истории учили, почему Римская империя пала?
- Я тебе о чем? На земле множество людей, достойных поклонения и любви. Ты же...
Возмутительно!
«Слушай, Слава, ты сын однолюбов, - поникло сказал Вячеслав самому себе. - Ты
хочешь неизменности. Твой друг Лычагин, когда глядел на звезды, восхищался их
небесным постоянством. Он был уверен, что постоянство движения и орбитальная
неизменность - основные признаки всемирной гармонии. Он считал: подобная гармония
привьется и миру людей. Ты соглашался с ним. Но теперь, увы, понимаешь: мнимая
надежда. И утешиться нечем».
34
Вячеслав не вставал с постели, пока Тамара не удалилась в прихожую. Он быстро
оделся, сидел на лавке, прислушиваясь к звукам за стеной: кирпичная лежанка с этой
стороны была отделена от горницы не задергушкой, а фанерным листом.
Тамара вкрадчиво-тихо накрывала на стол. Старуха, угревшись, заснула на печи. Она
дышала музыкально: воздух в трахеях переливался, скворчал, затыкался, как в трубках
ветхой шарманки. Сидел Вячеслав наготове. Рядом с ним лежало ружье.