Страница 41 из 90
гипотезы, за исключением гипотезы Канта, что сверхволя и сверхмужество
Заратустры дали повод для зарождения фашистского надчеловека и
недочеловека.
Маша, хотя она и сама «завела» Владьку, досадовала, что он, иронизируя над
отцом, говорит, совсем не стесняясь женщины с янтарным браслетом на
запястье, таджика, двух, длинной и пеньковатой, старушек в черном, едущих не
то с богомолья, не то на богомолье. И когда пеньковатая старушка смиренно
отметила: «Честит сынок папашу», а длинная на это кивнула, а таджик
покривился, Маша покраснела и заерзала, стыдливо ожидая, когда Владька
замолчит.
Владька слыхал, что сказала старуха, и видел, как восприняли ее замечание
товарка и таджик. Однако не замолчал: он говорит об отце не им, а Маше, и они
не имеют моральных оснований выказывать свое отношение к его словам:
только невежды не признают права на обособленность человека и человеческих
групп в любом многолюдье; привыкли врываться по-налетчески в мир чьей-то
откровенности и доверительности. А Маша не понимает, что это ненормально,
негуманно.
От внимания Владьки не ускользнуло и то, что его отец чем-то понравился
Маше и что она хотела бы это высказать, да ее удерживает локаторная
пристальность посторонних ушей.
Якобы для того, чтобы узнать у проводниц, где будут долгие стоянки, он
позвал Машу с собой. И хотя она еще не возразила ему, начал убеждать, едва
очутившись в тамбуре, что на бумаге, которую зря переводит отец, кто-то мог бы
научиться решать задачи, изложить инженерный реферат или провести
социологическую анкету.
- Отец указывает на очевидное, поэтому - презирай меня за это - я издеваюсь
над ним.
- Ну и дурак. Он заботливый, а ты равнодушный. Наш город заволакивает
газом. Мы судачим, ноем, ворчим и никуда не обращаемся.
- Заблуждение! Крапунов, вроде папаши, довольно много. Возможно,
каждый пятый пенсионер.
- На котлы ЦЭС поставили пылеуловители. Уверена - крапуны помогли.
- Наивно. Трубы электростанции выбрасывали в сутки сто тонн угольной
пыли. В год получалось тридцать шесть тысяч тонн. Расточительно. Поставили
пылеуловители. Продиктовано экономикой.
- И заботой о здоровье.
- Объективно - да.
- Молчать, по-твоему, лучше?
- Бумагомарание не производит действия. То есть нет, производит:
смехотворное действие. Пора, Маша, мыслить. Для начала осознай, какое место
отведено человеку в металлургической промышленности.
- Ты меня не забивай и не уводи от спора. Твой отец тревожится...
- Он кокетничает. Будто бы печется о благе народа. В сущности, он
эгоцентрист. Сколько помню, от семейных забот он всегда уклонялся, в другие
не успевал войти. Сегодня в Одессе, через месяц в Бобрике-Донском, через
месяц - под Искитимом.
- Ладно. Ты меня не склонишь к безразличию.
- Я тебя склоняю к разуму.
- Как будто я дурочка.
- Дурочка не дурочка...
- А ты, а ты...
Негодование Маши перестригло ее дыхание, и она бросилась из тамбура.
В гневе и растерянности она остановилась перед стеклянной дверью,
захватанной пальцами. Хотелось упасть, заплакать, погибнуть.
Позади железно бухнула дверь. Мимо скользнул Владька. Распахивая
стеклянную дверь, полуповернулся.
- Первое: я нарочно провоцирую на спор. Второе: я подтверждал крыловское
«А Васька слушает да ест». Третье: хорошо тебе, Маша, ты не думаешь, что ты
гениальна! И четвертое: поехать бы нам вместе в математический лагерь!..
Он пошел по вагону, Маша невольно потянулась за ним. Боялась, что в купе,
встретясь с Владькиными глазами, засмеется. Посматривала в окна направо-
налево, затягивая лицо в строгость. А когда увидела Владьку - он забрался на
верхнюю полку, лежал на животе, приложив щеку к мягкому хлорвиниловому,
исполосованному «молниями» чемоданчику, - прыснула в ладони. Он
улыбнулся, но как-то присмирел, - словно откуда-то из одиночества, где горевал
о самом себе.
К областному городу, конечному пункту следования поезда, подъезжали в
зеленоватом свете заката. Их вагон, московский, отвели на боковой путь,
занятый прикольным составом снегоочистителей. В полночь вагон прицепят к
московскому поезду, и они поедут дальше.
Попросили старушек покараулить чемоданы. Спрыгнули на кучу щебня.
Поле, заплетенное рельсами, зубцы разноцветных сигнальных огней в
притуманенности сумерек, небо, отделенное от планеты крупноячеистой сетью
троллей, - во всем этом чудилось что-то ярко-неземное, наводящее оторопь,
влекущее. Невольно взялись за руки. Скакали через рельсы. Лучи светофоров,
желтые, зеленые, красные, вращались, как самолетные лопасти.
За рельсовым полем был пустырь; дальше огнился город пластинами окон,
вязью газовых реклам, фарами, фонарями. Среди зданий выделялся стеклянный
куб, наполненный сварочно-голубым светом. На этот стеклянный куб, не
придерживаясь тропинок, Маша вела Владьку. В кубе находилось кафе.
Согласно вошли туда. Пробирались к свободному столику, чувствуя в себе
что-то новое. Казались себе взрослыми и, как никогда, красивыми. Оба впервые
были в вечернем кафе, и это безотчетно возводило их отношения на ступеньку
выше детских. Они не догадывались об этом, но в их ощущениях уже
увязывались придавшие им новизну светонаполненность кафе и любование,
которым встречала их публика, та независимость, с которой входили в зал,
радуясь существованию этого сверкающего мирка.
Столешница черноногого с алюминиевыми копытцами стола была розова.
Стулья, гнутые из металлического прута и оплетенные чем-то синтетическим,
тоже розовы. Официант - тоненький юноша, пронося на соседний столик
приборы, подтолкнул к локтям Маши карточку, а вскоре гарцевал перед
Владькой, записывая заказ. Официант не удивился тому, что они не брали вина,
мигом определив, что пришли абитуриенты, - так он называл всех непьющих
посетителей. Но все-таки искушающе, с лукавым прищуром предложил Владьке
взять шампанского.
- Не жажду, - ответил ему Владька и вопросительно взглянул на Машу.
- Давай попробуем? - сказала она.
- Считаю - незачем.
- Закажи. У меня есть деньги.
Владька холодно, словно диктуя, тем самым давая официанту знать, что
презирает его, произнес:
- Бутылку шампанского.
Когда официант удалился, Маша, которой понравилось, что Владька легко
поддался ее уговору и проявил твердость к официанту, скользнула ладонью по
его плечу. Владька понял: она благодарна ему и просит не сидеть букой. Он
переменился и больше не проявил к официанту враждебности.
Официант - он приготовился подкусить широту кавалера с черной челкой -
обрадовался его неожиданному дружелюбию, потому что ему хотелось
поглазеть на милую девчонку, у которой необычайный цвет волос - голубые
сквозь сигаретный дым - и которая совсем не походит на фиолетово-чулочных
разгульных малолеток. Он уверился, что не ошибся: Маша слегка пригубила из
бокала шампанского и не стала больше пить, хотя ее и упрашивал заносчивый
паренек.
Странно и приятно было Маше смотреть на пьянеющего Владьку. Ей
захотелось, чтобы шампанское ударило Владьке в ноги и она бы вела его на
поезд, как однажды вела домой англичанка Татьяна Петровна поднабравшегося
мужа, а он хорохорился, уверяя Татьяну Петровну, что его любовь к ней
безначальна и бесконечна, как время.
Владька выпил почти всю бутылку, но шампанское подействовало ему не на
ноги (держался он твердо), а на голову: он безудержно хохотал, рассказывая о
гильотинировании великого французского физика Лавуазье.
Над пространством пустыря призрачным облаком вздулась электрическая