Страница 30 из 90
годы обзавелся кучей ребятишек. Работал горновым на домне. При такой-то
огненной специальности да при такой ораве ему взбрендилось учиться. Три года
в школе рабочей молодежи да восемь (делал передышки) вечерником горного
института. С весны начало поташнивать. Обследоваться не хотел. Недавно
защитил дипломный проект. Сегодня понаведался в поликлинику. Невмоготу. И
вот уже известно Чебуняеву, что у Кисляна рак настолько запущенный, что
поздно оперировать.
Владька узнал в регистратуре, что Чебуняев хотя и закончил прием, однако
все еще у себя. Владька скачками на второй этаж. Распахнул дверь кабинета.
Выпалил с порога, что случилось, и только тогда до него дошло, что врач не
шелохнулся за все это время.
Уснул. Никаких! Разбудить!
- Доктор, проснитесь, необходимо.
Врач, не открывая глаз, строго спросил: имеет ли он право на покой. И
Владька ответил с настырной категоричностью - она странна была самому, - что
у врача, если он действительно человеколюб, не может быть такого права. Во
Владькином голосе была еще и торжественность мужчины-опекуна, и Чебуняев
улыбнулся и сказал, что готов принять больную.
То, что они не привезли с собой клеща, Чебуняев осудил. И Маше и Владьке
клещ запомнился чисто красненьким. Это ободрило врача. Энцефалитные
зачастую в черном ободке и с желтой мушкатостью сзади. Температура у Маши
была нормальная. Чебуняев повел девчонку в процедурный кабинет, следил за
тем, как сестра вводила ей гамма-глобулин. Выработанным до безошибочности
чутьем Чебуняев определил, что никакого энцефалита у девчонки не будет; и
вдруг растрогался, что сохранится ее жизнь, заключенная в эту прекрасную
конструкцию тела; и обнял Машу и паренька, смахивающего на Багрицкого, за
плечи, вывел из вестибюля, весело подтолкнул к лестнице.
В кабинете, опять наставляя на оконный свет лист рентгеновской пленки,
вспомнил, как были счастливы, спускаясь по лестнице, паренек и девчонка.
Предполагая, что их, куда-то девавшихся, собираются искать, Маша и
Владька неслись по улицам чуть ли не бегом. Неподалеку от стадиона они
встретили Торопчиных, спешивших на футбол. Маша подосадовала про себя:
такие культурные люди и им интересно, как здоровенные мужчины (по Хмырю -
коблы) пинают мяч, толкаются, куются, рычат, корчатся, сшибленные на поле.
В том, что черные волосы Сергея Федоровича глянцевели, а лицо было
чисто выбрито, а также в этой белой полотняной рубашке, в коричневых брюках
и сандалетах было столько праздничности, что Маша подумала, что, видимо, в
футболе, кроме беготни и силовых приемов, есть и еще что-то. Сергей
Федорович, наверно, чтобы разглядеть ее, надел очки. Золотая планка очков
поблескивала. К его возрасту Владька тоже станет благородным и красивым,
только ему надо будет зачесывать волосы назад и носить очки со стеклами,
привинченными к позолоченной планке.
Беловолосые люди всегда казались Маше тускловатыми. И она поразилась,
что Кира, жена Сергея Федоровича, не выглядела невзрачно рядом с ним. Она
была высокая, с золотистыми бровями и ресницами и розовым румянцем.
Сергею Федоровичу не терпелось очутиться на стадионе. Он велел Владьке
отправляться восвояси: извелась бабушка - с утра ведь пропал.
Сергей Федорович взял под руку жену и сестру. Но Наталья Федоровна
вдруг расхотела идти на футбол.
Когда брат и Кира отошли, она сказала Маше, что скучает о сыне и дочери,
которые отправились в туристический поход на Кольский полуостров, поэтому
охотно побудет немного вместе с нею и Владиком.
Маша предупредила Наталью Федоровну, что побежит домой, но та
ответила, что и она побежит с ней. От неожиданности, от того, что лицо Натальи
Федоровны было замкнутое и какое-то иностранное: смуглота, тонкий нос,
составляющий прямую с наклоном лба, кольчатые волосы, обрушивающиеся до
середины спины, - от того, что почти невзаправдашна была ее судьба, от всего
этого Маше представилась подозрительной навязчивость этой женщины.
Но посмотрела на Владьку, который начал весело рассказывать тете об их с
Машей путешествии, и подосадовала на себя. Едва проводили Владьку, еще
сильней, чем он, стала потешаться над своими энцефалитными страхами.
Отец смутился: был по пояс голый. Он ускользнул из прихожки и, пока они
разувались, надел и зашнуровал футболку.
Маше пришлось обедать в одиночестве: Наталья Федоровна отказалась.
Было досадно, что ее отец робеет перед Натальей Федоровной. Может, она ему
нравится? Дохлебывая окрошку, Маша насторожилась: голос отца, который
слышался размыто, стал отчетливым.
- «Нам нужна, - говорит, - критика, поддерживающая авторитет
руководителя». Бизин ему: «Было бы что поддерживать». А Трайно:
«Демагогия». Как нечем крыть: демагогия. Я и привел пример с особняком.
Наискосок от краеведческого музея старинный особняк стоял. Никто в нем не
жил, и не ломали.
- Памятник архитектуры?
- Не знаю. У него все нутро завалилось. Уличная стена тоже. И подперли,
значит, три остальные стены и потолок бревнами. Чего подпирать, коль
внутренность улькнула вниз? Убрать и заменить новым домом. А Трайно: как,
мол, можно неодушевленный предмет сопоставлять с человеком. Это не
отвечает природе нашего духа. Навострился языком орудовать. Мы с Бизиным
сразу на таран: а отвечает-де нашему духу ваше поведение? Чем он может
возразить? «Дисциплину не уважаете». Плюнули. Ничего ему не докажешь.
Освинцевал мозг. Что не по его, то и вредно. Коллектив ему за слепца, а он сам
себя мнит поводырем.
- Чрезмерно волнуетесь вы, Константин Васильевич, - сказала Наталья
Федоровна. - Снимут начальника блока. Уже всем, очевидно, что он слишком
зауряден. Вот его жена - талантливый энергетик. Она часто бывает у нас в
научно-технической библиотеке. Славная. У нее трое детей. Никогда ни на что
не посетует. Как только все успевает? Она знает, что ее муж не на месте. Скорей
бы, говорит, освобождали... Я поражаюсь... Семейный бюджет изменится,
положение мужа изменится...
Опять голос отца:
- Не за личный достаток пекется, и ложное мужево положение ей не нужно.
Высокоубежденная, значит. Забота об общем благе. Не то что как некоторые -
лишь бы верх держать над людьми и лишь бы темнить, если новая истина на
свет просится.
И Маше очень захотелось жить тут, у отца, потому что он беспокойный
человек и, вероятно, умеет добиваться справедливости, и никогда не думает, что
плетью обуха не перешибешь, и уж конечно он не ходит к магазину, чтобы
«нарисовать» с кем-нибудь всеразрешающую бутылку водки.
У Натальи Федоровны белые с прорезями туфли на гвоздиках. Уже по звуку
гвоздиков можно определить, что Наталья Федоровна величественная женщина,
несмотря на свою хрупкость.
Едва Наталья Федоровна направилась на кухню, Маша поклялась, что к
выпускному вечеру купит себе точно такие же туфли. Выплачет у матери, а
купит.
Стоя в дверном проеме кухни, Наталья Федоровна подмигнула Маше и
крикнула Константину Васильевичу, что намеревается умыкнуть его дочку. Он
не возражал. Настроение у него дохлое, только пасмурь на Машу нагонит. Да и
надо в садик за Игорешей. Время выходит. И Лизе звякнет по телефону в цех:
чего-то она задержалась.
Не сговариваясь, они стали спускаться к морю. При виде разноцветных
дебаркадеров, водной равнины, как бы хромированной вечереющим, но еще
ярым солнцем, северянка, которая развешивала на барже вышитые кофты,
трехпалубного дизель-электрохода, приветствовавшего город гудением, Маша
подумала, как прекрасно, что она не сбежала, что встретила сегодня Владьку,