Страница 19 из 90
- Сейчас так говоришь. На допросе другое запоешь.
- Нет, дядь. Бьют, я и то молчу.
- Худо будет без тебя. Даже и не знаю, что будет. Коварная скотинка этот
слон.
Директор замолк, посидел, насупясь. Ушел в станционный буфет. Принес
Геке лимонный напиток, связку баранок, бутерброды с ветчиной, пяток яиц,
сваренных вкрутую, кулечек конфет - арахис, облитый шоколадом. Сам убежал
добывать тепловоз.
Гека разложил еду на деревянном лежаке, приткнутом к стене,
противоположной той, у которой стоял Гога. Слон притопал к лежаку, и они
вместе позавтракали.
По суматошной беготне служителей вдоль эшелона, по тому, что они
втолкнули в теплушку лиственничные сходни, и по тому, что вагоны начали
чокаться от вкрадчиво далекого толчка, Гека определил, что скоро объявят по
радио отправление и поезд тронется.
Прибежал директор. На багровых зализах сеево пота. В груди хрип.
- Ма-альчик, отъезжаем. Ты-ы ко мне в а-авто-фургон. Слона закроем. Жи-
во!
- Я с Гогой останусь.
- Брось глупить.
Директор подпрыгнул, зацепился брюхом за порог и, пыхтя, влез в теплушку,
но, увидев, что мальчик забрался в ясли под защиту слона, сиганул на насыпь,
задвинул легко катившуюся дверь, побежал по гремучему щебню.
Свисток тепловоза. Тронулись. Свет в теплушку попадал только в
маленькое, зарешеченное, под самой крышей оконце. Не останавливаясь,
проезжали станцию за станцией: мелькали тополевые ветки, заваленные
грачиными гнездами, алые стены кирпичных вокзалов, фонари, чугунные краны
для заливки воды в паровозные тендеры.
Из дремы Геку выхватило солнышко. Оно застряло в оконце перед самой
решеткой и слепило алюминиевым пламенем.
Тишина. Значит, стоянка. Хруст. Кто-то идет по угольному шлаку. Встал.
Лязг. Отодвигается дверь. Ее колесики свистят сверчками.
Появился служитель в тельняшке, положил на порог постель.
- Шкетик, ты где? Возьми-ка вот постель.
Мальчик затаился в яслях. Но так как лицо служителя, когда возникло, над
порогом, было ждущее, веселое, Гека унял в себе чувство осторожности,
прополз под хоботом и спрыгнул на пол.
Служитель приподнял скатку постели, будто собирался подать. И едва Гека
прикоснулся к ней, схватил его за руку и выдернул из вагона. В следующий миг
он затолкнул постель в теплушку и задвинул дверь.
Гека был ошеломлен. Он заревел лишь тогда, когда служитель дотащил его
до женщины в малиновой фуражке и она взяла его в охапку.
- Отправь пацана обратно.
Из-за слез Гека не видел, как уходил поезд. Он только слышал, как звенели
колеса, как этот звон раскалывали удары чего-то большого обо что-то твердое и
как, пугаясь, женщина сказала:
- Да кто же там бьет, аж вагон качается!
12
В город Геку доставили на дрезине. Вечером он пришел домой. Через
несколько дней мать взяла отпуск и увезла его в горы.
Вскоре няня прислала Геке письмо. Почтальон отдал ему письмо возле
ворот. Няня писала, что была с Аннушкой в больнице у Аркадия. И Аркадий
сказал им, что «твой слон умер по дороге в Челябинск».
Гека упал под круглокронной ветлой.
Плакал.
Его разыскали отец с матерью. Пытались узнать, что с ним. Он молчал. А
когда они стали сердиться, крикнул:
- Вас не касается, не касается!
1964-1965
СМЯТЕНИЕ
Повесть
Маша Корабельникова бежала в зеркальный гастроном, где ее мать работала
грузчицей. Маша тревожилась, что не застанет мать - заместительша любит
возить ее с собой по продуктовым базам, - поэтому загадала, что заместительша
крутит у себя в кабинете ручку арифмометра, а мать стоит перед железными
дверями, которые ведут в подвал магазина. На ней темный, словно свинцом
затертый халат, покрытый шрамиками штопки, пятнами ржавчины и масла. Она
держит в кулаках концы косынки и греет на солнце лоб. Болит он у нее. Когда
Хмырь дерется, то метит ударить по голове. Хмырь - Машин отчим, Евгений
Лаврентьевич. Трезвый он молчун, пьян - вредина, вот и прозвала его Хмырем,
хотя и сама не знает, что такое хмырь.
Она бежала по бульвару между кустами облепихи, покрытыми резинисто-
серебристой листвой. И едва аллея кончилась, увидела огромные, зеленоватые
на просвет витринные стекла, вставленные в чугунные рамы.
В гастроном она наведывалась чуть ли не каждый день: нигде не
чувствовала себя проще и вольготней, чем здесь. Продавщицы ей радовались, а
мать с восторженным лицом ходила за нею по пятам. Все давно знали, кем
приходится Маша Клавдии Ананьевне, однако она говорила:
- Дочка пришла! Скучает по мне.
Если она попадалась на глаза директору Стефану Ивановичу,
вдалбливавшему подчиненным, чтобы их домашние и родственники не смели
заходить в магазин со стороны склада, он, неулыба, растягивал запачканные
никотином губы:
- Расти быстрей, Марья, заместительшей возьму.
- Скажете, Стефан Иванович. До заместительш дойти - нужно сперва лет
десять весам покланяться. Правда, моя Маша все на лету схватывает?
- Верно.
Тут бы матери уняться: погордилась - хватит. Не может, вытягивает из
человека похвалы.
- Согласны, Стефан Иваныч, дочка у меня хорошая?
- Куда уж лучше, Клавдия Ананьевна!
Маша помогала матери.
Они сгружали с машин корзины с карпами и серебристым рипусом, ящики с
тбилисским «беломором», при виде которого курильщики бранились, алые
головки голландского сыра, который брали нарасхват, несмотря на то, что он пах
овчиной.
Переделав материны дела, Маша брала в кабинете заместительши один из
чистых, наглаженных до сахарного блеска халатов, приготовленных на случай
прихода рабочего контроля, шла из отдела в отдел, спрашивая продавщиц
голосом сторожа Чебурахтина:
- Не пособить ли шего, девошьки?
Продавщицы смеялись, давали ей какое-нибудь поручение и, принимая чеки
и отпуская товар, интересовались тем, как она учится, какое «кажут» кино,
ухаживают ли за ней мальчики, не собирается ли она после десятилетки
податься в торговую школу.
Отвечая продавщицам, Маша насмешничала и над ними, и над тем, о чем
они спрашивали, и над собой.
Они угощали ее конфетами, халвой, черносливом, грецкими орехами, а то и
чем-нибудь на редкость лакомым: гранатами, атлантической селедкой из
огромных банок, лососем, куриной печеночной колбасой.
Было время, когда Маша редко заходила в гастроном и стыдилась того, что
ее мать грузчица, и однажды из-за этого сильно опозорилась перед англичанкой
Татьяной Петровной. Англичанка была классной руководительницей Маши и
жила в их доме, в том же подъезде и на той же лестничной площадке.
Клавдия Ананьевна и Татьяна Петровна даже как бы немножко дружили.
Клавдия Ананьевна сообщала ей через Машу, когда выкинут гречку, копченую
колбасу, исландское филе из трески или что-нибудь деликатесное, вроде
апельсинов, консервированной налимьей печени, арахиса, маковок и трюфелей.
Англичанка не оставалась в долгу перед Клавдией Ананьевной. Мирила ее со
свекровью и окорачивала Хмыря. При ней он становился смирненьким.
Образованная, что ли? А может, потому, что ее муж работал в газете.
Татьяне Петровне почему-то вздумалось, чтоб каждый ученик написал по-
английски, кем работают его мать и отец.
Маша надеялась, что дадут звонок на перемену, покамест дойдет до нее
очередь говорить. Но Татьяна Петровна вдруг решила спрашивать третий ряд и
начала с последней парты, где сидели Митька Калганов и Маша. Митьке что? У
него отец начальник монтажного управления в тресте «Уралстальконструкция»,
а мать солистка хоровой капеллы.
- У меня отца нет, - сказала Маша по-русски. - Верней, есть. Но он в другом