Страница 56 из 121
— Во время моего собеседования в СШИК, — вспомнил Питер, — у меня не сложилось впечатления, что я могу о чем-нибудь солгать. Они провели расследование. Мне пришлось пройти медкомиссию, предоставить сертификаты, свидетельства...
— Конечно-конечно, — сказал Тушка, — мы все тут отобраны. Моя аналогия с легионом не в том, что никто не задает никаких вопросов. Вовсе нет. Я имел в виду то, что мы можем выдержать здесь необходимое время. Legio patria nostra — таков девиз легионеров. «Легион — наше отечество».
— И все-таки вы возвращаетесь, — заметил Питер.
— Ну, я же пилот.
— И Би-Джи, и Северин. Они тоже уже пару раз бывали дома.
— Да, но между полетами они провели здесь годы. Годы. Ты видел досье Северина, знаешь, как долго он прожил здесь, каждый день выполняя свою работу, пил зеленую воду, писал оранжевой мочой, спускался в кафешку по вечерам, чтобы съесть адаптированный гриб или еще какую гадость, пролистать старые журнальчики, вроде тех, что валяются в приемной дантиста, ложился в постель ночью и лежал, уставившись в потолок. Вот чем мы тут занимаемся. И мы справляемся с этим. Знаешь, сколько здесь продержались первые работники СШИК? Два первых набора персонала, в самые ранние годы? Три недели в среднем. Это мы говорим об отборных, высоквалифицированных, уравновешенных людях из хороших семей и все такое прочее. Шесть недель максимум. А то и шесть дней. А потом они слетали с катушек, рыдали, умоляли, лезли на стены, и СШИК вынужден был отправить их назад. Домо-о-ой! — протянул Тушка и развел руками, подчеркнув этим высокопарно-саркастическим жестом важность понятия. — Ладно, я знаю, что у СШИК много денег, но не настолько же.
— А Курцберг? — спросил Питер тихо. — А Тартальоне? Они ведь не летали домой?
— Нет, — признал Тушка. — Они прижились, стали местными.
— Но разве это не просто иной способ адаптации?
— Это у тебя надо спросить, — сказал Тушка лукаво. — Ты только что вернулся из Города Уродов, а теперь снова туда уезжаешь. Что за спешка? Ты нас больше не любишь?
— Нет, я вас люблю, — ответил Питер, пытаясь говорить легким, добродушным тоном, одновременно убеждающим, что он и вправду всех здесь любит. — Но меня сюда доставили не для... э-э... СШИК дал мне ясно понять, что я не... — Он запнулся в смятении.
Тон его был ни шутливым, ни доверительным. Он словно оборонялся.
— Мы — не твоя работа, — подытожил Тушка. — Я знаю.
Боковым зрением Питер заметил, что в кафетерий вошла Грейнджер, она была готова везти его в поселок.
— Мне вы не безразличны. — Он подавлял в себе желание напомнить Тушке о похоронах Северина, о том, как он, Питер, за короткое время постарался сделать нечто очень важное. — Если вы... если любой из вас обратится ко мне, я буду в вашем распоряжении.
— Конечно будешь. — Пилот поежился.
Он снова откинулся в кресле и, заметив приближающуюся Грейнджер, небрежно салютовал ей.
— Карета подана, — объявила Грейнджер.
Вместо того чтобы выйти наружу прямо из кафетерия и обойти здание кругом до стоянки, Грейнджер провела Питера через лабиринт внутренних коридоров, оттягивая время, когда им придется выбираться на спертый, душный воздух. Путь их пролегал мимо аптеки — вотчины Грейнджер. Двери аптеки были закрыты, и Питер прошел бы мимо и не заметил бы ее, если бы не ярко-зеленый пластиковый крест, украшавший в общем невзрачную дверь. Он притормозил, чтобы приглядеться, и Грейнджер задержалась тоже.
— Змей Эпидаврский, — пробормотал он, удивленный тем, что кто бы ни сделал этот крест, он не поленился украсить его серебряной металлической каймой и древним символом — змеей, обвивающей чашу.
— Что?
— Он символизирует мудрость. Бессмертие. Исцеление.
— И аптеку, — прибавила она.
Ему было интересно, заперта ли эта дверь.
— А что, если кто-то хватится вас, пока вы будете в отъезде?
— Вряд ли, — усомнилась она.
— СШИК не перегружает вас?
— У меня много работы, помимо лекарств. Я анализирую еду, чтобы мы тут друг друга не отравили. Провожу исследования. Я делаю свое дело.
Он не собирался заставлять ее оправдываться, ему просто было любопытно, заперта ли дверь. В свое время он ограбил довольно много аптек и никак не мог поверить, что лакомое аптечное хранилище не станет искушением хотя бы для одного человека здесь.
— Она заперта?
— Конечно заперта.
— Единственная запертая дверь во всем здании?
Грейнджер обожгла его подозрительным взглядом, будто проникшим прямо ему в сознание, будто она подслушала его виноватые воспоминания о том, как он залез в квартиру Курцберга. И что на него тогда нашло?
— Не то чтобы я боялась, что кто-нибудь может что-то украсть, — сказала она. — Это просто... такая процедура. Ну что, пойдемте?
Они прошли до конца коридора, где Грейнджер сделала глубокий вдох и отворила наружную дверь. Прохладный, нейтральный внутренний воздух позади них тут же всосала внешняя атмосфера, приклеившаяся к их телам, едва они вышли на улицу. Затем поток газообразной влаги окутал их, как всегда с непривычки вызвав легкий шок.
— Я подслушала, как вы сказали Тушке, что любите его, — сказала Грейнджер, когда они подошли к автомобилю.
— Это он подтрунивал надо мной, — объяснил Питер, — ну и я... э-э... ответил ему тем же.
Потоки воздуха ерошили ему волосы, скользнули под одежду, затуманили взор. Он отвлекся и чуть не налетел на Грейнджер, направившись следом за ней к водительскому сиденью, и только потом вспомнил, что нужно садиться на место пассажира.
— Но на более глубоком уровне, — сказал он, пятясь, — да, это правда. Как христианин, я стараюсь любить всех.
Они заняли свои места впереди и захлопнули дверцы, за-герметизировавшись в кондиционированной кабине. За короткое время, проведенное на открытом воздухе, они успели промокнуть насквозь, и теперь оба одновременно задрожали, стуча зубами, и это совпадение заставило их улыбнуться.
— Тушка не очень-то приятный тип, как его полюбишь? — заметила Грейнджер.
— Он добродушный.
— Правда? — поинтересовалась она едко. — Я думаю, с парнями он веселее. — Она промокнула лицо кончиком косынки и причесалась, глядя в зеркало. — Все эти разговоры о сексе... Вы бы его послушали. Как в мужской раздевалке. Столько похвальбы.
— А вам хотелось бы, чтобы это была не просто похвальба?
— Да боже упаси! — фыркнула она. — Я могу понять, почему жена его бросила.
— А вдруг это он ее бросил? — сказал Питер, недоумевая, зачем она втравила его в этот разговор и почему они до сих пор не трогаются с места. — Или это могло быть обоюдное решение?
— Конец брака никогда не бывает обоюдным решением, — сказала она.
Он кивнул, словно доверяясь ее большей мудрости на этот счет. Однако она, похоже, не собиралась включать мотор.
— А есть здесь супружеские пары? — спросил он.
Она покачала головой:
— Нет. У нас здесь куча работы, мы все должны справляться.
— Я лучше справляюсь вместе со своей женой — мы всегда работали вместе. Жалко, что ее здесь нет.
— А вы думаете, ей бы здесь понравилось?
Он чуть не сказал: «Какая разница, ведь она была бы со мной», но потом понял, до чего высокомерно это прозвучало бы.
— Я надеюсь, что да.
— А я думаю, она была бы здесь не очень счастлива, — сказала Грейнджер. — Настоящей женщине здесь не место.
«Вы — настоящая женщина», — хотелось ему сказать, но профессиональное чутье предостерегло его от таких слов.
— Ну, здесь работает много женщин, — сказал он, — и мне они кажутся вполне настоящими.
— Неужели? Может быть, вам стоит приглядеться к ним поближе.
Он пригляделся к ней поближе. На виске у нее выскочил прыщик, на нежной глади кожи, как раз над правой бровью. Прыщик выглядел воспаленным. Питер подумал, что, наверное, у нее скоро менструация. У Би начинались вспышки акне в определенные дни месяца, тогда она заводила чудные речи, полные нелогичных выводов, раздражения на коллег и мыслей о сексе.