Переворот (сборник)

— Садись, Витя. Мужское дело требует хорошей пищи. Сытый умнее голодного. Аты сейчас голодный. Потому думаешь глупо. Еще глупее поступаешь] Маленький был — сам ходил. Вырос — норовишь, чтобы тебя другие везли. Какой ты хитрый! Только ты их здесь плохо знаешь. А они знают и меня и тебя. Над этим ты думал? Польется на тебя кипяток, меня обожжет тоже. Поэтому, дядя Витя, я тебя сам зарежу. Этой вот рукой. Чик — и все!

Махкам потряс пальцами над блюдом, потом опустил их на плов, сложенный островерхой горкой, зацепил добрую порцию риса и отправил ее прямо в рот.

— Не я тебя убью, другие найдутся. Как говорят, корова одна, мясников — много. И никто по тебе плакать не будет. Смерть осла — праздник волкам. Давай ешь!

Локтев не обратил внимания на его приглашение и д)ви-нулся к выходу.

— Ты что? — остановил его Махкам окликом. — Садись, ешь!

— Ну вас всех! И плов ваш и все вы сами говно!

— Жить надоело? — спросил Махкам, и голос его звучал зловеще. — Увидят, что от угощения отказался, обида будет. Далеко не уйдешь.

— Зараза! — рявкнул Локтев, но все же присел к блюду. — Ладно, Махкам, кончай трепаться. Что я должен сделать для них?

— Я ждал, когда спросишь. Значит, все правильно понял. И не бойся, Витя. Ничего особенного делать не заставят. Ты водила, твое дело грузы возить. И соблюдать дисциплину. Не тащить контрабанды. Им честный труженик нужен. Все остальное я тебе дома, в Кашкарчах скажу. Ты все выполнишь и снова деньги получишь. Им помогать надо. У них, Витя, священная война. Джихад меча называется. Не слыхал? Вот и зря. Тёперь запомни слово. И заруби на носу — не ты один рискуешь. Они больше тебя. От смерти нет лекарства и молитвы. Вот почему тебе с ними лучше ладить. Не думай, что ты самый ловкий и смелый. Они тоже такие. Потому не кроши свой хлеб в чужой суп. Они не хуже тебя из блох сало топить умеют. У них — джихад меча!

— Кончай ты со своим джихадом. Он меня не касается.

— Касается, Локоть. Не будь дураком. Иначе амер объявит тебе самому джихад руки. Так они называют кару отступникам. И твоя башка покатится в кювет.

— Что же делать?

— Подчинись им. Объяви свой джихад. Личный. Джихад сердца. Чтобы вести войну со своими дурными привычками.

— А ты их считал, мои дурные привычки?

— Зачем считать? Ты победи хотя бы свою жадность, и джихад сердца для тебя будет оправдан…

— Черт с вами, — сказал Локтев в сердцах. — Только прибавляйте плату!

19… Август. Москва

Капитан милиции Андрей Суриков вернулся из отпуска.

Месяц, беззаботно и весело проведенный в деревне Поповка Чеховского района Московской области, в стороне от железной дороги и магазинов государственной торговли, пролетел как один день — солнечный, ясный, полный деревенского свежего воздуха, вкусной воды и простора полей. Может быть, именно поэтому Суриков, едва войдя в кабинет, застопорился на пороге, увидев убожество, на которое раньше не обращал внимания. Само название «кабинет», почерпнутое из лексикона высокого стиля, никак не подходило к закутку, где все свободное пространство занимали два стола, два сейфа и один общий на двоих шкаф для бумаг. Здесь пахло табачным дымом, хотя оба обитателя комнаты уже год не курили. И все же дух холодного застарелого никотина густо пропитал воздух, занавески на окнах, бумаги, лежавшие на столе и в сейфе. От всего этого Суриков отвык, и знакомая обстановка рабочего места показалась ему унылой и убогой.

Бросаясь в будни, как в холодную воду, Суриков проник в узкую щель между сейфом и столом, сел на стул, размышляя, как удобнее поменять лист грязно-зеленой бумаги, покрывавший столешницу, но поменять так, чтобы не поднять тучу пыли. В это время дверь открылась и в комнату протиснулся напарник Сурикова капитан Ермолаев. Крепко сбитый, с могучей бычьей шеей, почти квадратный, он перекрыл своей фигурой дверной проем сверху донизу. Не подходя к столу, бросил на него пластиковую папку с застежкой молнией и сказал, будто подал команду:

— Суриков, к шефу! Быстро!

— Ты даешь, Виталик, — откликнулся Суриков удивленно. — Ни привета, ни дружеских рукопожатий. Что, теперь у нас так принято? А может, тебя повысили или меня сняли?

— Разве мы не виделись? — спросил Ермолаев с видом человека, который свалился со стула. — Ты это серьезно? Тогда извини, я замотался. На мне висит ограбление инкассатора. Сам понимаешь. Ладно, здравствуй.

Ермолаев опустился на свой стул и стал накручивать диск телефона.

Суриков вернулся через полчаса. Вошел, увидел Ермолаева, который что-то азартно писал, согнувшись над столом, насколько ему позволяла фигура штангиста.

— Привет, Виталик! — бросил Суриков с порога и стал пробираться на свое место.

— Мы уже здоровались, — сообщил Ермолаев, не отрывая головы от бумаг.

— Серьезно? Тогда извини. На мне висит два неопознанных. Сам понимаешь.

Оба рассмеялись. Один не без горечи, второй — не без злорадства. И тут же погрузились в свои дела.

Суриков открыл папку, которую принес от начальства. Справки, протоколы… Глаза пробегали по строкам, написанным разными, но одинаково торопливыми, хотя и разборчивыми почерками. Следователи пишут иначе, чем медики. Почерки врачей, как давно заметил Суриков, не только быстры, но и нечитаемы. Следователи свое творчество приноравливают к тем, к кому их писания попадут после них.

Строки протоколов несли информацию, собранную по горячим следам на месте страшного происшествия оперативноследственной группой.

«Малая Полянка… Два трупа… Номер один — мужчина… Возраст 18–20 лет. Рост… Был одет: куртка кожаная черная, рубаха синтетической ткани оранжевая, тельняшка, брюки джинсы… Огнестрельное проникающее ранение в область живота… Номер два… Мужчина… Возраст 18–20 лет… Рост… Цвет волос… Был одет… Проникающее ранение в область живота… Входное отверстие в форме лучистого венчика, имеющего ясно выраженные зоны — центральную и периферическую… Частицы пороха на одежде отсутствуют… Обнаружены две стреляные гильзы… Одна в ребрах кожуха старого электромотора, стоящего среди утиля; вторая — у стены пристройки над входом в подвальное помещение… Гильзы латунные, цилиндрические… Пули тупоконечные, калибр 9 мм… В правой руке трупа № 1 зажат обрезок резинового шланга. Длина 50 см. На 10 см с внешнего конца шланг изнутри залит свинцом. Рядом с трупом № 2 такой же обрезок резинового шланга. Длина 50,5 см. На 12 см с внешнего конца изнутри залит свинцом…»

— Что у тебя? — оторвав голову от бумаг, с неожиданным интересом спросил Ермолаев.

— Дело ясное, что дело темное, — ответил Суриков, не скрывая озабоченности. — Два трупа и ноль зацепок.

— Совсем или полшанса есть?

— Мелочевка.

— Что именно?

— Обрывок конверта. На нем конец слова «бования». Затем фамилия: «Ножкину С.». Еще часть почтового штемпеля со слогами «цы рус мос».

— Мос — это скорее всего Московская, — предположил Ермолаев. — Рус… русская?

— Рус, Виталик, это районный узел связи. Окончание «цы», как я полагаю, — Люберцы. Но главное не в этом. Есть фамилия.

— Почему обрывок очутился в кармане?

— В нем, как показала экспертиза, был завернут окурок. Анаша.

— Покуривали?

— И кололись.

— А у меня инкассатор. Без адресов и окурков. Чтоб им всем!

Суриков вставил палец в диск телефона. Задребезжала разболтанная вертушка, собирая россыпь цифр в номера абонентов беспокойного города. Где ты, деревня Поповка, в которой по утрам звучит мирный крик рыжего петуха, а по ночам, поддерживая общественный порядок, — лениво гавкает пес Рыжик. Где все это? Мир сузился до Малой Полянки, до двух неопознанных трупов с огнестрельными проникающими ранениями.

Через полчаса Суриков записал в свой блокнот адрес: «НОЖКИН Сергей (Григорьевич?). Зачатьевский пер., д. 5. Телефона нет».

— Ну, Виталик, — выбираясь из-за стола, объявил Суриков, — я ноги в руки…

— Ни пуха! — буркнул Ермолаев. Он даже не оторвал головы от бумаг. Плечи его бугрились над столом мощью неистраченных сил.