Переворот (сборник)

— Ты хотел, диктофон «Сони»? — спросил он. — Тогда пошли быстро. Здесь у одного теджера я видел.

— А те покупки? — спросил Локтев, сбитый с толку. Он выделил интонацией «те», и Махкам сразу понял, о чем речь.

— Те не уйдут. Они у тебя в кармане. А диктофон уйдет. Его приглядел один вояка. Теперь кто быстрее.

Отбрасывая обиды, Локтев вожделенно потер руки.

— Рахмат, Махкамчик, — спасибо. За мной не заржавеет.

Переулками, все время забираясь в гору, они прошли к небольшой лавке в жилом квартале. Возле входа на деревянном чурбаке, сгорбившись, сидел седобородый старец. Он подслеповато щурился и лениво перебирал черные агатовые четки. Махкам поздоровался и о чем-то спросил. Старик пробормотал в ответ что-то нечленораздельное. Локтев уловил и понял лишь одно слово «амер» — начальник.

— Все в порядке, — сказал Махкам. — Идем!

Они вошли в лавку, забитую от пола до потолка жестяными банками, тазами, ведрами, канистрами. Миновали ее и оказались в просторном темноватом помещении. Свет в него проникал только через маленькое окошко, расположенное под самым потолком. Здесь было тихо и пусто. Махкам указал на дверь, видневшуюся в стене.

— Ты большой гость, проходи первым, — предложил Махкам, пропуская Локтева вперед. Нагнув голову, чтобы не задеть макушкой о притолоку, тот открыл дверь и шагнул внутрь. И сразу на него обрушился тяжелый удар. Били в живот, в солнечное сплетение. Дыхание оборвалось, Локтев утробно зарычал, задохнулся и стал оседать. Второй удар, более легкий, пришелся в челюсть.

Локтев повалился на бок, ощутив прохладу земляного пола. Больше его не били, и дыхание стало постепенно возвращаться. Отдышавшись, он огляделся. В просторной жилой комнате — о том, что она жилая, свидетельствовали ковры на полу и стенах — находилось четверо. Он, поверженный на пол; Махкам, стоявший рядом, с руками, смиренно прижатыми к животу, крутоплечий мордоворот-пехлеван, то ли телохранитель, то ли наемный убийца, должно быть, это именно он свалил Локтева на пол одним ударом, и наконец, некто бородатый в пестрой чалме. Он сидел на возвышении, покрытом ковром, и молча глядел на происходившее.

Локтев потряс головой, стараясь прогнать туман и избавиться от черных мух, плывших в глазах. Потом вытер ладонью струйку крови, протекшую из уголка рта со слюной, и внимательно оглядел свою руку.

— За что? — спросил он удивленно, обращаясь к Макхаму. — За что, зараза?

Тот стоял рядом, раздвинув широко ноги, и зло глядел на напарника.

— Ты чем занялся, Витя? — спросил Махкам и сверкнул глазами. — Надел новый пояс на голое брюхо и решил удивить людей своим богатством?

— Чем я занялся?! — злясь, воскликнул Локтев.

Махкамов что-то сказал пехлевану. Тот отошел, взял со столика, стоявшего у дверей, газетный сверток, разодрал его, вынул и протянул Махкаму металлический шприц. Такими набивают смазку в масленки автомобиля.

— Твой? — спросил Махкам.

Локтев узнал шприц, но признавать его своим не торопился.

— Кто знает, — сказал он неопределенно. — Все железки одинаковы. Может, ты мне чужой подсунуть хочешь?

— Тогда я возьму себе, — предложил Махкам. — Хуб?

— Ну, ты паразит, Махкамка! Зараза! — Локтев мгновенно окрысился. — Друг-друг, а в лапоть мне навалил кучу. Не ожидал от тебя!

— Покажи, что там внутри, — сказал Махкаму бородатый чалмач, до той поры загадочно молчавший.

— Амер Мирза Джалуд Хан велит показать, что внутри. Ты понял, сука? Конец тебе теперь.

Локтев хотел перехватить руку Махкама, державшую шприц, но пехлеван зло оттолкнул его ногой, пнув в бок.

— Сиди, — сказал Махкам. — Не будешь рыпаться, может, простят.

Он присел на корточки, расстелил на полу газету, отвинтил головку шприца и стал поршнем выталкивать содержимое на бумагу. Сначала на нее шмякнулся янтарный сгусток тавота, затем наружу пополз серый плотный стержень, завернутый в полиэтиленовую пленку. Махкам подхватил его и вынул. Внимательно разглядел. Приложил правую руку к груди, а на открытой левой ладони с полупоклоном протянул афганцу.

— Алим, амер, — сказал он, передавая стержень. И перевел Локтеву: — Опиум это, Витя.

— Будете бить? — спросил Локтев. Он уже понял, в какую переделку попал, и догадывался, что сопротивляться в этом хлеву ему не дадут. Махкам перевел вопрос афганцу. Тот помолчал, поджав губы. Подумал, полузакрыв глаза. Потом поглядел на Локтева и смачно сплюнул прямо на пол. Сказал несколько слов, обращаясь к Махкаму. И снова сплюнул.

— Он говорит, — перевел Махкам, — какая честь тебя бить, если у тебя барабан на боку.

Локтев облизал губы быстрым движением языка, будто плеснул змеиным жалом.

— Какой барабан? — спросил он непонимающе.

— Э-э! — сказал Махкам и широко оскалился. — Это Европа барабанщиков уважает. Джаз-маз. А здесь, кто барабанит — последний человек. Его ударить стыдно — руку испачкаешь. Понял?

— Понял, — сказал Локтев. — Значит, зарежут.

— Это ты угадал, Витя, — сказал Махкам и засмеялся ехидно.

— Чего уж тут не угадать, — мрачно заметил Локтев. — Вон у него морда какая. Бандит твой амер. Сразу видно.

— Э, Локоть, замолчи! — Махкам даже замахнулся. — Знаешь, как у нас говорят? Хочешь нажить беду, дружи с дураком. Зачем я с тобой связался? Ты что здесь говоришь? Если он поймет, нам обоим крышка. Они непослушных не любят. Ты давай, не крути задом — не гулящая баба. Пойми, дурак, выбора у тебя нет: спереди обрыв, сзади — тигр. А ты ему зубы скалишь.

Локтев рукавом вытер вспотевшее лицо, кряхтя, поднялся с пола. Мирза Джалуд Хан, сидевший молча с лицом, не выражавшим эмоций, подал голос:

— Долго вы будете болтать? — спросил он Махкама. Тот приложил руку к груди и поклонился.

— Барабанщик, уважаемый амер, и есть барабанщик. Слеп на один глаз, ко всему второй рукой прикрывает.

— Объясни ему все. Не поймет тебя, Паланг ему втолкует, — амер кивнул в сторону пеклевана. Тот мотнул головой в знак согласия.

Амер поднялся и неторопливо вышел из комнаты. Вслед за ним удалился и пехлеван.

— Амер Мирза Джалад Хан оставил тебя мне на поруки, — сказал Махкам. — Он надеется, что ты поймешь и будешь вести себя правильно. Сейчас еду принесут. Амер нас угощает.

— В чем я должен вести себя правильно? — спросил Локтев, злясь. Гроза, как он понял, миновала, и обычное упрямство возвращалось к нему.

— Ты не знаешь, да? — в свою очередь, вспылил Махкам. — Скажи, ты от меня сколько получал в месяц? Двести? Да, Витя, ты получал двести. Чистыми. Без вычетов. И сколько времени ты их получал? Да, Витя, целый год. Ни за что получал. Одно условие тебе ставили: быть всюду примером. Ударником коммунистического труда. Не нарушать дисциплину. Не возить контрабанду. Ходить в народную дружину. Было такое условие, Локоть? Было. Кто тебе платил?

— Ты платил. Ну и что? Я думал, глаза мне замыливаешь, чтобы я на твой штучки не обращал внимания.

— Ах, какой умный! Мои штучки! Ты их видел? А потом, как ты думаешь, я тебе свои деньги отдавал? Не прикидывал? Считал, что Махкам шахиншах? У него золота куры не клюют? Деньги в сундуках? Так считал? Нет, Витя, не я тебе платил. Хорошие люди на тебя свои гроши тратили. Амер Мирза Джалад Хан. Его друзья. И ты брал, ни разу не отказался. Значит, обязывался соблюдать условия. Быть ударником. Не возить контрабанду. Потом все взял и нарушил. Теперь ты у них в долгу. Верно? У кого ты опиум зацепил? Кому передать хотел?

Локтев потер загорелую лысину, покрытую блестками пота.

— Ты-то, Махкамка, чего волнуешься? Будто тебе больше всех надо. Вот вернусь из рейса, возьму свои гроши и рвану в другие края. Хрен меня отыщут на Руси великой. Ты меня не видел, я — тебя. Все шито-крыто.

Вошел мальчик с блюдом плова. Они замолчали. Мальчик поставил блюдо на ковер, поклонился и вышел.

— Не бери на себя грех, Витя, — сказал Махкам вразум-ляюще, когда дверь прикрылась. — Они отыщут даже под землей.

Он по-хозяйски присел к блюду, жестом показал Локтеву место рядом с собой.