Переворот (сборник)

Сам Штанько взял на себя изучение маршрута, по которому Бизон ездил из дому и с дачи в город.

Темно-зеленый фургончик военного образца проехал от Филей по Минской улице, миновал круговую развязку на пересечении с Кастанаевской и вкатился под путепровод, по которому шло Можайское шоссе. Одно время эту старинную московскую дорогу переименовали в проспект Маршала Гречко. Посредственный военачальник, по таланту сравнимый разве что с Хрычевым, выбился при Брежневе в военные министры. За сей подвиг после смерти его, как и других высокопоставленных чиновников, удостоили чести стать названием столичной улицы. Среди москвичей, особенно среди военного люда, получил хождение такой анекдот: «Как доказать истину, что от великого до смешного всего один шаг? Очень просто. Надо встать в том месте, где Кутузовский проспект переходит в проспект Маршала Гречко».

Штанько этот анекдот знал, посмеивался, когда слышал его, но в данный момент его целиком поглощало изучение путепровода.

Въехав под его сень, Штанько прижал машину к ряду опорных бетонных столбов, зажег мигающие огни аварийной остановки. Вылез из машины, достал из нее ведро с краской и кисть. Не торопясь, оглядел ближайший столб и стал его красить.

Проезжавшие мимо машины, заметив моргающие огни и работягу в комбинезоне, который неторопливо красил столб, сбавляли ход и осторожно проезжали мимо опасного места.

Штанько знал — наверху у развилки, которая вела к бывшей сталинской даче в Давыдково, рядом с еловой рощицей расположен милицейский пост. Там всегда дежурят сотрудники спецдивизиона ГАИ, обслуживающие правительственную автомобильную трассу.

За десять минут Штанько окрасил два столба, но никто не проявил к нему интереса. За это время он успел осмотреть конструкцию путепровода и с удовлетворением отметил, что между откосом и бетонным перекрытием есть широкая щель, похожая на полку. Если туда загрузить десяток тротиловых шашек, замаскированных под обычные кирпичи, то ни одна собака не догадается посмотреть, что же это. Таким образом, взрывчатку можно заложить за неделю или даже полторы до акции.

Бросив кисть в ведро, Штанько вернулся к фургончику, уложил имущество, погасил мигающие огни и тронулся в сторону Ломоносовского проспекта.

Главный пункт проведения акции был выбран. Оставалось узнать от заказчика назначенную им дату.

* * *

Вера Николаевна Самохвалова появилась в штабе элитной дивизии генерала Щукина с мандатом одной из центральных московских газет. Генерал, закормленный вниманием прессы, наверняка не придал бы значения появлению у него очередного журналиста, если бы не сумасшедшая красота женщины, посетившей его. Она буквально потрясла Щукина с первого взгляда. Точеная фигура, спокойное милое лицо, проникновенный грудной голос, величественная простота в общении…

Генерал Щукин уже третий год был в разводе. Женился он курсантом-выпускником воздушно-десантного военного училища на смазливой официантке из военторговской столовой. Маленькая разбитная красотка-куколка Диночка Быстрова пользовалась вниманием офицеров, знала и ценила это. Потому курсант Щукин был горд, что сумел увести ее из-под носа у многих других соискателей.

То, что Диночка набитая дура, вертихвостка и хамка, Щукин понял уже в первый год лейтенантской жизни. Его супруга считала, что офицерской жене подобает жить на широкую ногу, постоянно принимать гостей, танцевать и веселиться. Лейтенантской зарплаты на такую жизнь не хватало. Начались раздоры, потом скандалы. Щукину приходилось их стойко терпеть: политотделы строго следили за моралью командиров и развод соизмеряли с изменой Родине. Менять жен удавалось только генералам. Не каждый политотдел рисковал учить тех, на чьих погонах блестели большие звезды.

Появление Самохваловой подействовало на Щукина как допинг. Это заметили даже работники штаба.

Генерал и журналистка, чувствуя взаимное влечение, быстро сблизились. Произошло это в субботний вечер на даче Щукина.

Не зажигая света, они сидели в плетеных креслах на просторной террасе. На круглом столе в зыбком свете луны поблескивала бутылка шампанского, стояли широкогорлые фужеры и ваза, полная фруктов.

С веранды открывался вид на пойму небольшой речушки, протекавшей под косогором. Помаргивали далекие огни села Воздвиженское, которое еще сохраняло название, но уже давно превратилось в скопище шикарных особняков, в которых жили люди, никогда не пахавшие, тем не менее пожинавшие богатые урожаи. Изредка со стороны Воздвиженского шоссе темноту пропарывали лучи автомобильных фар и тут же исчезали за кромкой леса.

Белая колоннада отделяла террасу от сада. Было тепло и тихо. Где-то в поле поскрипывал коростель. В садовом кустарнике пробовал голос соловей.

Щукин встал с кресла и подошел к Вере со спины. Она тоже встала.

— Пройдем в гостиную, здесь уже прохладно, — сказал он, не скрывая нетерпения.

Она легкими шагами прошла по веранде в просторную светлую гостиную, в которую сквозь широкие окна заглядывало нахальное око луны. Ее свет лежал на пушистом ковре, покрывавшем пол, на диване, просторном и мягком.

Щукин обнял Веру за плечи, прижал к себе с явным намерением опустить на диван.

— Постой, мы не дети, — сказала она укоризненно. — И здесь нет скирды, чтобы валить в нее наивную колхозную девушку.

Щукин в смущении разжал объятия и отпустил ее. Он не знал, как вести себя в подобных случаях. Весь его опыт держался на случайных встречах, когда именно атака, напористая, уверенная, приносила успех. Правда, удовольствие, добытое с легким применением силы, не всегда бывало полным и радостным. Часто на душе после этого оставался мутноватый осадок, который долго не рассасывался.

— Я… — сказал он в замешательстве.

— Знаю, — перебила она его и открыла в улыбке зубы, блеснувшие жемчугом в лунном свете. — Я тоже. Подожди меня здесь.

Она ушла в ванную комнату. Он сидел на диване, крутя в пальцах сигарету, не решаясь ее зажечь, и слушал, как зашумела вода в душе, как потом стихла. Сидел и мысленно проклинал себя за то, что не умеет обращаться с женщинами красивыми и умными, самостоятельными и волевыми, что его опыт накоплен в мимолетных общениях с официантками Военторга и медсестрами армейского госпиталя.

Она вернулась в гостиную босоногая, в белых полупрозрачных трусиках, сквозь которые ошеломляюще темнел треугольник волос; с открытой грудью, на которой виднелись возбужденные соски.

— Ты одет? — спросила она.

Щукин притянул ее за руку к себе и ласковым движением погладил мягкие тонкие пальцы. В зыбком свете зеленой звездой блеснул изумруд на ее перстне.

— Прости, — сказал он, словно извиняясь. — Хуже всего я умею ухаживать за женщинами. Хотел бы тебе что-то сказать, да слова застревают.

— Тогда помолчи.

Она склонилась к нему и запустила пальцы в густые, удивительно жесткие упрямые волосы. Он замер от внезапно нахлынувшей нежности.

— Мне можно сказать, что я тебя люблю? — спросил он неожиданно слинявшим голосом. Куда только делся командирский бас и властность интонаций.

— Я это знаю, — сказала она и прижала его голову к своей груди, — Только не говори, что ты счастлив.

— Почему? — спросил он, упрямясь. — Возьму и скажу.

— Не надо, Сережа. Что бы ты ни сказал, я знаю — твое счастье не в любви.

— В чем же?

— Во власти. Ты для нее создан, ей служишь, к ней стремишься. И уйди от тебя власть, право стоять выше других, ни я, ни кто-то другой не сделает тебя счастливым. Я знаю это и помогу тебе обрести еще большую власть, чем сейчас…

Не вставая, он обнял ее за талию, прижал к себе и вобрал губами сосок, как малыш, изголодавшийся по материнской груди…

* * *

Синицына небрежно вытолкнули из машины, взяли под руки и куда-то повели. Он не чувствовал страха. В нем просто все погасло, закаменело, и даже звуки доносились откуда-то издалека, словно пропущенные сквозь вату.

Неожиданно чья-то рука подтолкнула его в спину. Раздалась команда: