Переворот (сборник)

— Видите, граждане, — оживился Кузьмин. — Вот и выходит их разврат наружу. Старуха, а туда же!

— Какой разврат?! Олух ты недоношенный! — и уже обращаясь к Синицыну, Варвара Ивановна стала рассказывать: — Хоть на старости лет посмотрим, как настоящая любовь случается. Я ведь красавицей была в свое время. Иной раз только в бане и посмотришь на себя, полюбуешься. А какая любовь? Повалит тебя, бывало, Иван в чем есть на солому, в ватнике ты, так в ватнике, в полушубке — так прямо в ем, и вся-то радость. А чтобы грудь поцеловать, поласкать всю — такого и во сне ни разу не привиделось. Только теперь, на старости лет, узнаю, как это у нормальных людей деется. Думаете, Иван не смотрит? Еще как! А все ворчит: сыкс, сыкс, буржуазная отрыжка…

Она встала, одернула юбку, зло махнула рукой:

— А ну вас, к дьяволу. Мне лично сыкс нравится…

Спор супругов прервало появление плотника Андрея Удалова, соседа Кузьминых.

— Хлеб-соль, — сказал он, увидев хозяев и гостя, пьющих чай. — Гость у вас, а где же бутылочка? Не по обычаю…

— У нас нонеча день трезвости, — объяснил Кузьмин. — Тридцатое февраля. — И тут же спросил: — Мне как, господин Удалов, встать и запеть: «Боже, царя храни»? Или еще не свершилась для вас благая радость?

— Вот, послушайте, — обратился Удалов к Синицыну. — Одно слово — коммунист. Вместо того, чтобы предложить чаю, он запел «Интернационал». Где ты, Иван, свой партбилет хранишь? Красные корочки, а?

— Садись, Андрей Андреевич, — предложила хозяйка и принесла чашку. — Надоели вы мне со своей политикой. Про любовь у нас уже и не говорят.

— Нет, Варвара, — возразил Удалов. — Политика — это стержень. Без политики и любви не будет. Пока нет в стране хозяина, порядка не ждите. Без хозяина и бардак — не бардак.

— Поехал, — засмеялся Кузьмин. — Оседлал конька. Он у нас — монархист.

— Ты бы помалкивал, коммунар, пока тебя народный гнев не коснулся! Глянь, на твоих руках кровь. Это вы, большевики, расстреляли государя. Это вы совершили неслыханное в истории преступление.

Удалов достал из кармана красную бумажную салфетку и вытер губы.

— Простите, — сказал Синицын. — Если вы ведете серьезный разговор, то нельзя игнорировать факты. Это ведет к ошибкам.

— В чем ошибки-то? — ощетинился Удалов.

— Во-первых, тот, кого вы называете государем, еще до прихода большевиков отрекся от прав на престол. Временное правительство, отправляя Романовых в ссылку, имело дело с семьей обычных граждан России. Граждан, лишенных каких бы то ни было прерогатив.

— Так, — сказал Удалов мрачно. Обычно это слово таким тоном и с таким выражением лица произносят, когда предупреждают: еще немного и последует расправа.

Синицын не обратил внимания на зловещий вид и грозный тон собеседника.

— Во-вторых, преступление большевиков имело немало исторических прецедентов. Борьба за власть во все времена была жестокой и кровавой. Побеждал тот, кто меньше боялся отрубить конкуренту голову, даже если тот брат или отец. Вспомните князя Святополка. Ради власти он поубивал своих братьев Бориса, Глеба и Святослава. Было это? Да, было. В любезном вам, Андрей Андреевич, роду Романовых в восемнадцатом веке был убит император, я это хочу подчеркнуть — император Иван Антонович. Кто это сделал, напоминать не стану. Скажу одно: большевиков рядом и в помине не было. Далее, божьей милостью император Павел Первый. Убит для того, чтобы освободить трон сыну Александру…

Удалов слушал молча, на его щеках двигались мощные желваки. Маленькие глаза под лохматыми бровями светились лютой ненавистью. До сих пор здесь, в Мартыновке, никто так не задевал его монархических убеждений. Удалов знал историю плохо и полемики не терпел.

— Я думал, в душе вы русский, — сказал Удалов мрачно и швырнул на стол обрывки салфетки. Они рассыпались по белой скатерти каплями крови. — Жаль. Если русский человек не воспринимает идею монархии, он теряет право считаться русским. А истинно русские сегодня понимают — стране нужна твердая рука. Нужен царь…

Не допив чаю, Удалов поднялся.

— Бывайте, хозяева, я пойду…

— Зря вы его обидели, — сказал Кузьмин, когда гость ушел. В целом он мужик безобидный. Как говорят, чем бы дитя ни тешилось. А, да ладно. Как там Жора Климов? Вы ему вроде звонили?

— Спасибо, у Жоры все нормально. Обещал приехать.

В Москву Синицын позвонил от Мелик-Лазаряна прошлым вечером.' И нарвался на выговор.

— Я ж тебя предупреждал, — взорвался Жора, услыхав знакомый голос. — Сиди, не высовывайся!

— Но это же телефон, — пытался оправдаться Синицын.

— Телефон! — возмутился Жора. — Да это один хрен, что через площадь кричать мне: вот он, я тут!

Синицын так и не понял его тревоги, но разговор оставил мутный осадок.

От Кузьминых биолог возвращался по дороге, накатанной позади огородов. Отсюда открывался прекрасный вид на поля и далекий лес. На дороге стояла черная «волга». Синицын на нее особого внимания не обратил: ну, стоит и пусть.

— Валера? — произнес вкрадчивый голос за его спиной. Синицын инстинктивно обернулся. В лицо ему ударила струя вонючей аэрозоли. Перехватило дыхание. Очертания предметов, незнакомое лицо — все поплыло, теряя четкость линий. Ноги обмякли… Чужие крепкие руки подхватили его, и он воспринял это как благо. Его поволокли к машине. Оттуда на подмогу выскочил лоб в кожаной куртке.

Мычащего Синицына загрузили в салон, и «волга» сорвалась с места.

Первым, что услышал биолог, придя в себя, были слова:

— Смотри, уже ожил.

— Заделай ему глаза, — предложил голос с переднего сиденья.

В кино Синицыну приходилось видеть, как пленникам завязывают глаза, чтобы отвезти их в место, которое нельзя засвечивать. Но вот он попал в такое же положение сам. Правда, глаз ему не завязали: просто натянули на голову до самого рта колпак, сшитый из черного сатина, и затянули завязки на шее. И мир вторично погас. Ощущения сузились. Он ощущал только крепкие плечи охранников, сжавшие его с двух сторон, слышал звук работающего мотора. Нос улавливал непривычные запахи: от одного из громил пахло дешевым одеколоном, от второго табаком и пивным перегаром. Все. В этом теперь заключался весь его мир.

Машину трясло и подбрасывало на ухабах. Должно быть, они все еще ехали по проселку. Синицын весь обратился в слух. Вот они приостановились и снова тронулись. Машина пошла ровно, прибавила скорость. Значит, выехали на магистральное шоссе. Слева от них, громко просигналив, промчалась какая-то машина. Некоторое время спустя, какое именно, Синицын определить не мог даже с точностью до десятка минут, гонка с завязанными глазами кажется нескончаемо долгой, его прижало к левому охраннику. Они, должно быть, повернули направо. И опять езда по тряской дороге. Потом остановка. Водитель кому-то прокричал:

— Да отворяй ты, свои.

— Пропуск, — потребовал простуженный голос снаружи.

— Ты что, не узнаешь? — снова спросил водитель.

Машина тронулась. Их пропустили в ворота…

Полковник Штанько начал подготовку к операции «Охота на Медведя», едва получив аванс — пять «зеленых лимонов» наличными. Как в лучших американских боевиках деньги были туго уложены в большой «атташе-кейс». Его привез лично господин Ремезов-Шапиро. Полковник взял кейс в руку и почувствовал приятную весомость груза. Он тянул килограммов на десять, не меньше.

В тот же день группа доверенных людей полковника выехала на разведку в район президентской дачи. Как ни смешно, расположиться возле логова Бизона оказалось не так уж трудно. Группа появилась там под видом рабочих, ремонтирующих дорогу. Чтобы не вызвать подозрений у охраны, ремонт начали метрах в трехстах от главных ворот и повели в сторону, уходившую отдачи. Окажись рабочие ближе, у них бы наверняка проверили документы, но отдаленность от охраняемого объекта ни у кого настороженности не вызвала.

Всего два дня ушло на определение радиочастот, которыми пользовалась охрана президента в своих переговорах, За ночь люди Штанько расположили по наружному периметру забора подслушивающие устройства и уже к концу недели имели записи непрекращавшейся болтовни охраны между собой и своими командирами. Материала вполне хватило для того, чтобы установить места расположения постов внутри охраняемой зоны, определить маршруты движения и график смены нарядов. Но главное, что особо интересовало полковника, — был изучен распорядок выездов и приездов Бизона.