Гомер

Но говорить перестанем об этом. Ведь оба с тобою

Мы превосходно умеем хитрить. И в речах и на деле

Всех превосходишь ты смертных; а я между всеми богами

Хитростью славлюсь и острым умом. Ужель не узнал ты

Дочери Зевса, Паллады Афины? Всегда ведь с тобою

Рядом стою я во всяких трудах и тебя охраняю.

Я же и сделала так, что понравился всем ты феакам».

Афина, подобно Одиссею, любит хитрить и очень витиевато не только говорить, но и

жить, и такая мудрость приятна ей и сама по себе. Тут чистое искусство юмористической

самозначимости жизни.

Гера обманывает Зевса. Об этом читаем в «Илиаде», XIV несколько сот стихов. Гере

всегда очень хочется помочь ахейцам. Но как это сделать? Надо усыпить бдительность

Зевса. Долго «вращала думы волоокая Гера» и в конце концов решила действовать на него

по-женски (Ил., XIV, 162-165).

К Зевсу на Иду прийти, нарядившись как можно красивей, –

Может быть, он загорится желаньем на ложе любовном

Телом ее насладиться, она же глубокий и сладкий

Сон на ресницы прольет и на ум проницательный Зевса.

И вот, подробнейшим образом и с бесконечной витиеватостью и любовью Гомер

описывает ухищрения Геры.

У Гомера здесь подробно изображается туалет Геры, ее обращение за помощью к

Афродите, которая дарит ей пояс для любовных чар. И тут опять эта знаменитая

гомеровская улыбочка. «Улыбнулась» в ответ волоокая Гера. И, улыбнувшись, спрятала

пояс Афродиты (222 сл.). Наконец, она встретилась еще со Сном и стала упрашивать его

подействовать на Зевса, и когда тот заупрямился, то пообещала ему юную Хариту, по

которой он уже давно все дни вздыхал, что и сломило его упрямство (231-291).

Увидевши Геру, Зевс так воспылал страстью к своей супруге, что это напомнило ему

еще первые его свидания, которые он в свое время устраивал тайком от родителей. Он

стал останавливать Геру и расспрашивать, куда она двигается без колесницы и коней. Зевс

стал уверять Геру, что никого он так никогда не любил, как сейчас он любит ее, ни

молодую супругу Иксиона, ни прекраснолодыжную Данаю, ни дочь Феникса, ни Алкмену,

ни даже Семелу или Лето, ни самое Геру. [314]

После этого (292-353) Посейдону уже ничего не стоило помогать ахейцам, пока Зевс

сладко спал с своей супругой на Иде, а сам Зевс после пробуждения и брани по адресу

супруги тоже «улыбнулся» (XV, 47), не говоря уже о Гере, которая даже «смеялась» (101).

Приведем также материалы гомеровских гимнов.

Здесь перлом юмористической мифологии является III гимн, посвященный Гермесу.

Весь этот гимн пронизан тонким и изящным юмором. Достаточно обратить внимание уже

на общую характеристику Гермеса, которая дается в начале гимна 13-16:

...ловкач, изворотливый, дока,

хитрый пролаз, быкокрад, сновидений вожатый, разбойник,

В двери подглядчик, ночной соглядатай, которому вскоре

Много преславных деяний явить меж богов предстояло.

Родился он утром, но к полудню он уже изобрел кифару и стал на ней играть, а к

вечеру угнал у Аполлона его стадо коров. Встретивши наивную черепаху, которая мирно

пощипывала сочную травку, Гермес «рассмеялся» (28) и решил сделать ее «превосходной

певицей» (38). Сделавши из нее лиру и поигравши на ней, он вдруг смекнул, что его могут

поймать, и спрятался в люльку, но не надолго, так как ему вдруг захотелось поесть мясца.

Он выскакивает из люльки, находит коров Аполлона, угоняет их с полсотни задом наперед

(чтобы спутать следы) и убеждает случайно попавшегося крестьянина-виноградаря не

мешать предпринятой им краже (68-93), он совершает жертвоприношение, сам

наслаждаясь запахом жареного мяса (131), все время оставаясь «радостнодушным»

(charmophrōn) (127). Незаметный никому, он проскакивает домой через замочную

скважину (146) и, как ни в чем не бывало, укладывается в колыбельку (150), «как глупый

младенец» (151). Только одна мать не могла не заметить этого. Но и ее он не то умилил

своей «невинностью и глупостью» (164), не то угрозой стать жуликом (175). Аполлон

догадывается о виновнике похищения его стада. Но автор гимна продолжает рисовать

Гермеса все в том же улыбчивом, юмористическом виде (235-242): при появлении

Аполлона Гермес залезает под пеленки: «головку, руки и ноги собрал в незаметный

комочек, только что, будто, из ванны, приятнейший сон предвкушая, хоть и не спящий

пока». Аполлон гневается, но милые аргументы младенца о том, что он думает только о

пеленках и теплой ванночке и что куда же ему, такому маленькому, гонять коров,

действуют даже на Аполлона. К тому же Гермес при этом (278-280)

начал подмигивать часто глазами.

Двигать бровями, протяжно свистеть и кругом озираться,

Чтоб показать, сколь нелепой считает он речь Аполлона. Умилился даже сам

Аполлон, понявший, что перед ним «хитрец и обманщик», жулик и вор, который будет

промышлять темною ночью и который станет «главою воров» (291). Он схватил его на

руки и стал уносить, но тот нашел новый способ избавиться от насильственного уноса: он

(296-297)

выпустил знаменье в воздух, –

Наглого вестника брюха, глашатая с запахом гнусным;

Вслед же за этим поспешно чихнул он.

Против такой аргументации Аполлон опять не устоял, и положил мальчишку на

землю.

В дальнейшем дело доходит до Зевса, который и учиняет над ним суд. Однако,

Гермес настолько уверенно врет перед всевидящим Зевсом, настолько нагло клянется в

своей невинности, что и Зевсу оставалось только рассмеяться (387-390).

Кончил Килленец и глазом хитро подмигнул Громовержцу.

Так и висела на локте пеленка, – ее он не сбросил. [315]

Расхохотался Кронид, на мальчишку лукавого глядя,

Как хорошо и искусно насчет он коров отпирался.

Конечно, Зевс велит Гермесу отдать забранных им коров Аполлону, но и тут, когда

уже коровы были обнаружены, он нашел средство подчинить Аполлона своей власти. Он

заиграл на своей кифаре и запел, и красотой своей музыки очаровал Аполлона (416-434).

Аполлон за эту кифару отдает ему не только коров и прочие богатства (461 сл.), но и всех

животных на свете (568 сл.).

Во всей античной литературе, кажется, мы не найдем другого такого милого,

прелестного, обворожительного образа мальчишки-бога, представляющего собою, можно

сказать, самое идею комизма и юмора, данную в адекватном воплощении.

Боги вообще улыбаются и смеются в Гимнах не раз. Вот страждущая Деметра,

которая не может найти своей дочери (V, 198-204).

Долго без звука на стуле сидела, печалуясь сердцем,

И никого не старалась порадовать словом иль делом,

Но без улыбки сидела, еды и питья не касаясь,

Мучаясь тяжкой тоскою по дочери с поясом низким.

Бойким тогда балагурством и острыми шутками стала

Многоразумная Ямба богиню смешить пречестную:

Тут улыбнулась она, засмеялась и стала веселой.

Вот Аидоней, «владыка умерших», который на слова Гермеса, требовавшего

освобождения Персефоны (357), «улыбнулся бровями». Вот Дионис, который при

разбойниках на корабле «восседал и улыбался темно-синими глазами» (VII, 15). Вот

Афродита (X, 2 сл.): «Не сходит улыбка с милого лика ее». Афродита, впрочем, всегда

«улыбколюбивая» (philommeidēs), и это мы встречаем не раз. С такой улыбкой она (Ил.,

III, 424) сводит Париса и Елену и вообще (IV, 10) следит за Парисом, беседует (V, 375) с

своей матерью о полученной от Диомеда ране, исполняет (XIV, 211) просьбу Геры о