Гомер

природу гомеровских богов, причем именно их природу, их сущность, а не просто

отдельные их юмористические поступки или суждения.

Пересмотрим эти тексты.

8. Основные тексты о божественном юморе у Гомера. Основной признак

божественного бытия у Гомера не худо представлен как т. н. «гомерический хохот». Боги

у Гомера большею частью пируют и хохочут.

Вот типичное их времяпровождение: Гефест обносит всех богов нектаром (Ил., I,

595-600) – [311]

Улыбнулась в ответ белорукая Гера.

И приняла, улыбнувшись, наполненный кубок от сына.

Начал потом наполнять он и чаши у прочих бессмертных,

Справа подряд, из кратера им сладостный черпая нектар.

Неумолкающий подняли смех блаженные боги.

Глядя, как по дому с кубком Гефест, задыхаясь, метался.

Этот «несказанный» (точнее «неугасимый», «неудержимый») (asbestos) хрхрт (gelōs)

боги поднимают у Гомера не раз: так, ниже мы встретим в рассказе о романе Ареса и

Афродиты; его же вселяет в женихов Афина Паллада (Од., XX, 346).

Этот хохот блаженных небожителей не есть их какой-нибудь несущественный

признак, даже не есть их существенный признак, их акциденция. Это самая их субстанция,

внутренняя форма их бытия. Хохот – это не «operare» богов, но их подлинное «esse», их

квинтэссенция. Это самый метод их существования, тождественный с содержанием

последнего. Правда, не везде этот хохот дан в буквальном смысле. Но это и не

обязательно. Достаточен простой отзвук его или даже просто его принципиальная только

наличность.

Разве не юмористичен весь конец той же I песни «Илиады», где Гера подслушивает

жалобы среброногой Фетиды Зевсу и потом упрекает его за скрытность и неискренность?

Зевс упрямится и ничего не хочет ей говорить, а когда она настаивает на расспросах, Зевсу

приходится прикрякнуть и пригрозить рукоприкладством, так что та отступила и молча

села в сторону, а прочие боги «в негодовании молчали» (540-570). Тут-то и начал

дурачиться Гефест, угощая всех богов и стараясь всех успокоить. Ну, боги и пировали весь

день, а по зашествии солнца започивали каждый в своем доме, между прочим и Зевс с

своей златотронной Герой. Это – чистейший юмор, но только не как просто эстетическая

категория, а как само бытие, т. е. бытие как юмор или, точнее, юмор как бытие.

Но о чем поет вдохновенный Демодок на пиру у Алкиноя (Од., VIII, 266-366)?

Бог Арес, истратив множество подарков, добился взаимности прекрасно-кудрявой

Афродиты, обманувши бдительность ее законного супруга Гефеста. Но зоркий Гелиос

подстерег их свидание и сообщил об этом Гефесту. Злую месть задумал Гефест. Будучи

сам кузнецом, он сковал железную сеть из крепчайшей проволоки, приделал ее

неприметно над своей кроватью в виде тонкой паутины, которая была невидима не только

людям, но и бессмертным, и сделал вид, что удаляется на свой любимый Лемнос. Арес

следил за уходом Гефеста, пылая страстью повторить свое свидание с Афродитой. Он

тайком проникает к прекрасно-венчанной Киприде. После посещения Зевсова дома богиня

сидела одна, отдыхая. Арес подходит к ней, берет за руку, называет по имени и приглашает

ее на свидание (292 сл.). И не пришлось ее ему долго уговаривать (295 сл.). Но тут-то и

началась месть Гефеста. Хитрые сети Гефеста вдруг свалились на лежавших Ареса и

Афродиту и сковали их в том положении, в каком они были во время любовных утех. Тут

вернулся и сам Гефест и возопил ко всем богам, чтобы они посмотрели на это «смешное и

гнусное дело» (307). Стали собираться боги. Пришел Посейдон, пришли Гермес, Аполлон,

только богини, сохраняя пристойность, остались дома (324). И что же? (325-327): [312]

Вечные боги, податели благ, столпились у входа.

Смех овладел неугасный блаженными всеми богами,

Как увидали они, что Гефест смастерил многоумный.

И они не просто смеялись, а еще и приговаривали, что-де не бывать бы добру, да

несчастье помогло: хромоногий Гефест не мог догнать быстрейшего из вечных богов

Ареса, зато доконал его хитростью. Так они, вечные, беседовали между собою. А

Аполлон, так тот прямо в упор к Гермесу: что, брат, хотел бы ты очутиться в таком

положенье? И что же? Оказывается, хотел бы! Пусть собираются все, и боги и богини,

только бы лежать ему на постели одной с золотою Кипридою! (342). После такого

неожиданного ответа Гермеса больше ничего не оставалось, как то, что снова бессмертные

боги подняли смех (343). Только Посейдон и заступился за Ареса, предложивши Гефесту

за него поручительство. И как только любезная пара получила свободу, оба тут же и

разлетелись в разные стороны. Арес улетел во Фракию, а Киприда золотая – опять-таки с

приветной улыбкой (362) скрылась на Кипре в Пафосском лесу, где утсее был алтарь,

приняла ванну, натерлась душистой мазью, Хариты облекли ее в прелестное платье.

Даже Одиссей, слушая Демодока, забыл свои горести и свою судьбу и «наслаждался

в душе». Веселились и все феаки (Од., VIII, 368 сл.).

В этой истории Ареса и Афродиты все примечательно, каждый штрих. И даже то, что

они сразу разлетелись в разные стороны как ни в чем не бывало, и то, что у Афродиты в

это время была ироническая улыбка, и то, что она потом купалась, – все это

демонстрирует с беспредельной ясностью и выразительностью божественно-

юмористическое бытие у Гомера. Замечательна вот эта самая улыбка Афродиты. Себе

самой и по поводу происшедшего улыбается роскошная Афродита. Тут все – и юмор, и

ирония, и сознание своей божественной власти и независимости, и беспечальная

обоснованность стихии на самой себе, но прежде всего юмор, глубокий и тонкий, ажурно-

бытийственный юмор.

Легкий налет юмора содержится в изображении того, как многочисленные герои

много лет сражаются из-за Елены, а она сама вышивает этюды этой войны на ткани (Ил.,

III, 125 сл.) или с высокой стены посматривает на бойню из-за нее (154 сл.). Конечно, это

происходит не без вмешательства богов, так как «видеть подвиги героев» позвала ее не кто

иной как быстроногая Ирида (130).

Ту же внутреннюю структуру необходимо находить и в таких многочисленных

эпизодах, как в начале XIII песни: Зевс, думая, что уже никто из богов не станет

вмешиваться в войну, после того как он приблизил троянцев и Гектора к ахейскому

лагерю, обратил свои созерцающие очи на Фракию и засмотрелся на лошадей и

наездников, а тем временем Посейдон, желая помочь ахейцам и пользуясь рассеянностью

Зевса, прибывает к ним в чужом образе и вкладывает в них мужество к сражению.

Юмористичен образ Кирки (Од., X), которая сначала карала всех спутников Одиссея

волшебством и чародейством, превращая их в свиней (237 сл.), а потом сама же запросила

ложа у Одиссея [313] (334 сл.) и вернула всех к прежнему виду (395). Очень выразительно

звучит у Гомера, как на просьбу Одиссея о недопущении новых козней Калипсо, «богиня

из богинь» улыбнулась и потрепала Одиссея рукой по щеке (или погладила) (V, 180 сл.).

Также треплет с улыбкой по щеке Одиссея и сама Афина, когда он, будучи привезен

феаками на остров Итаку и встретивши Афину в человеческом образе, начинает ради

осторожности рассказывать о себе вымышленную историю. Тут уже целая философия

юмора (Од., XIII, 287-302):

В ответ улыбнулась богиня Афина

И Одиссея рукою погладила, образ принявши

Стройной, прекрасной жены, искусной в прекрасных работах.

Громко со словом она окрыленным к нему обратилась:

«Был бы весьма вороват и лукав, кто с тобой состязаться

Мог бы в хитростях всяких; то было бы трудно и богу.