Страница 19 из 46
Пусть той же самой Эллы Леждей или какой другой артистки, еще покрасивее, или просто свойских парней— Гагарина с Поповичем. Но повесим эти портреты мы — «старички» и молодые, которые имеют на это право.
Мы не устраивали собраний и не говорили больше об этой грязной истории. И так ведь ясно! И только по дороге домой я все думали думал о том, что в нашем вагончике осталась висеть грамота-, на которую мы теперь не имеем права и снять которую я не могу, а «старички»
не хотят.
Проходит два дня. Мы по-прежнему работаем и по-прежнему говорим о чем угодно, кроме того, о чем так и не поговорили по-настоящему. Мы тянем траншею все дальше и уже соединили нитку труб с участком, проведенным под сараями. Завтра мы выйдем с другой стороны сараев и потянем последний участок — прямую до экспериментального цеха.
Никто и нигде до сих пор не ругал нашу бригаду за то, что мы задержали троллейбусное движение. Даже наоборот — многие нам сочувствуют и справляются о здоровье Леньки. Никто ведь не знает об этих погребах.
И мы тоже никому не станем рассказывать...
Сегодня в обед к нам в вагончик прибежала секретарша из трестовского постройкома. Симпатичная такая конопатая девчонка с челочкой на лбу и стройными ножками.
Она положила на стол большой синий кулек и сказала:
—Это для вашего Степанова. От постройкома. И передайте ему — пусть поскорее выздоравливает.
Олег Стрешнев сначала пялил глаза на секретаршины ножки и торопливо дожевывал бутерброд. А потом попытался задержать ее и даже, кажется, заговорил о свидании. Но она отмахнулась от него, спрыгнула на землю и побежала к автобусной остановке. Наверно, у нее есть к кому ходить на свидания...
Китов развернул кулек. В нем были апельсины, мандарины и всякие конфетки-шоколадки. Как для детишек на новогодней елке.
Бригадир завернул кулек снова и отодвинул его к окну. И тогда Зотов встал, молча снял со стены коричневую рамку с грамотой и сунул ее в шкафчик.
— Ты чего это вдруг, Михалыч? — спросил его дядя Петя.
—Запылилась грамотка, — ответил Зотов. — Пусть полежит.
— Правильно! — поддержал его бригадир. — По новой начинать надо!
И я подумал, что все, в общем, получается правильно.
Чтобы по-настоящему ценить какие-то вещи, надо заработать их своим горбом. У своего хлеба — и вкус другой...
М е д л е н н ы й в а л ь с
Мы танцуем с тобой медленный вальс. Крутится на проигрывателе новая пластинка. Сербская женщина тихо и грустно поет о любви. Наши друзья танцуют рядом. Наши друзья сидят за столом.
Наши друзья курят в коридоре. Ты никогда не думал, почему друзья любят собираться именно в нашем доме?.. Ведь квартиры у них не хуже...
Наверно, не думал. Тебе ведь некогда. Ты давно уже принимаешь все как должное. А когда-то всему удивлялся. Помнишь?..
Однажды я принесла к тебе немного картошки и зажарила ее, пока тебя не было дома. И ты радовался этой картошке, как мальчишка, когда пришел со стройки усталый, в залепленных грязью сапогах. Ты даже прыгал от радости вокруг стола. Не забыл, а?..
Забыл, наверно... Жареной картошкой тебя сейчас не удивишь... А тогда она была для тебя маленьким чудом. Как просто было тогда творить чудеса! В первый раз чудом для тебя было даже то, что я приехала сама, не дожидаясь твоего звонка, и занималась в твоей комнате, за твоим столом, пока ты не вернулся со стройки. Ты тогда вошел и вытаращил глаза: «Вот это здорово! Молодчина!»
А потом уже ты к этому привык, это перестало быть для тебя чудом, и мне пришлось придумывать новые. Потому что не придумывать для тебя что-то приятное я просто не могла.
Сегодня десять лет, как мы вместе. И все эти годы
я придумываю для тебя новые и новые маленькие чудеса. А это иногда нелегко!
Сейчас, десять лет спустя, мне, конечно, кажется чепухой то, что я приходила к тебе сама, что я уезжала от тебя с последним автобусом. А в то время это не было
для меня чепухой...
Мой родной город был для тебя лишь эпизодом. Приехал — построил ТЭЦ — уехал... А я там родилась, там выросла. Я знала там очень многих, и меня знали многие...
Я была там комсомольским секретарем большого завода. А ты ведь сам понимаешь — с секретарей
спрос особый...
Помнишь, ты все смеялся и называл меня «дитя завода »?..
Когда мы с тобой уже были друзьями, меня назначили замполитом школы ФЗО. Это была большая школа — почти полтысячи учеников. Как часто, когда я ехала вечером к тебе, кто-нибудь из них встречал меня в автобусе и спрашивал:
— Вы опять в город, Валентина Петровна?
Они ведь все знали, что я живу в поселке...
А потом в нашем поселке узнали еще и то, что в Москве у тебя есть жена...
Маленький городишко... В нем удивительно быстро узнаются подобные вещи. Потому что ими очень интересуются.
В нем ничего не спрячешь...
Я-то, впрочем, и не пряталась. Я любила тебя так, что мне было все равно, о чем говорят за моей спиной.
В нашем городе тогда, наверно, никто не знал, почему ты приехал, а твоя-жена — нет. Я знала... Но я никому ничего не объясняла. Никому! Даже матери.
Ты говорил, что жена никогда не приедет к тебе. А я думала, что если даже она вдруг и приедет, я ни в чем не буду винить тебя. И ни о чем не буду жалеть... Я тогда не раз утешала себя: горя бояться — счастья не видать!..
Я до сих пор не понимаю, почему она отпустила тебя так легко, почему не боролась за тебя. Чтобы отпустить так легко — нужно совсем не любить. А если не любила, зачем было выходить замуж?
Ты помнишь, когда мы жили в Сибири, на вашей стройке появилась новая геодезистка?.. Ее-то ты, конечно, помнишь!.. Думаешь, я не знаю, что ты ею увлекся?
Думаешь, я не знаю, что ты даже хотел уходить из семьи? Тебе казалось, никто не замечает, как ты по вечерам смотришь на спящего сына?..
Ох, Витька, до чего трудно мне тогда было! Если бы ты только знал, до чего трудно! Казалось — жизнь кончается. Она ведь была моложе, эта геодезистка. Она была стройнее. И вообще тебе больше нравятся светленькие, я знаю... Я тогда совсем потеряла голову. Даже целый день всерьез собиралась перекраситься. Представляешь?
А вообще-то я тогда отчаянно боролась За тебя. И ты понял, где настоящее... Но, наверно, ты до сих пор не понял, как я это сделала. И я никогда не расскажу тебе. Никогда! Это умрет со мной. Это моя тайна, Витька. Единственная моя тайна от тебя...
Видно, тебе нравится этот медленный вальс. Ты снова ставишь его, и мы опять танцуем вместе. Я рада, что этот вальс тебе по душе. Когда я покупала пластинку, я очень хотела, чтобы она стала для тебя очередным маленьким чудом. Тебе ведь некогда самому зайти и выбрать пластинки.
У тебя почему-то всегда не хватает времени на то, что связано с твоим отдыхом. Чтобы заставить тебя хоть немного отдохнуть, я всегда что-то изобретаю. У тебя ведь по-настоящему трудная работа... Ты говоришь о ней — «интересная». Но я-то уже знаю, что такое монтаж железобетона и стальных конструкций. Я не только видела его на твоих строительных площадках. Я все твои журналы прочитываю, когда тебя нет дома. Конечно, я и сейчас кое-чего в них не понимаю, но за десять лет все-таки можно понять главное. Не зря же ты советуешься со мной, когда что-то усовершенствуешь. Ты, наверно, и не задумываешься над тем, почему со мной можно советоваться о таких вещах?.. Сам ты, грешным делом, до сих пор не взял в руки ни одного моего педагогического журнала. Впрочем, они тебе и не очень нужны. Ты прекрасно чувствуешь педагогику и без них. Наверно, ты был бы неплохим учителем, если бы твоя жизнь сложилась иначе. С тобой ведь всегда можно посоветоваться, когда что-то не ладится даже в самых специальных вещах...
Постой-ка!.. А может, это вовсе не от природы? Может, ты тоже почитываешь мои журналы, когда я пропадаю на родительских собраниях и педсоветах? Я почему-то раньше не думала об этом...