Бажоный

Следом за ним Василек спустился в трюм. Кубрик действительно был маленький, но в нем имелась печка и было тепло.

— Давай знакомиться. Я — Николка. А ты?

— Василий!

— Это твоя тетя ехала с нами до Лебского за каким-то мальчиком? За тобой что ли?

— Да, моя. И мальчик этот — я, — неохотно ответил Василек, с аппетитом поедая вкусную жмыху.

— Веселая у тебя тетя, красивая. Рассказывала, что у нее и дочь Марина на нее похожа. Будете в городе с ней в кино ходить, мороженое есть. Наш капитан Вадим Николаевич влюбился в твою тетю. Вчера после разгрузки в Вожгоре сказал мне: «Пора, Николка, на якорь вставать. Если поедет Ефросиния Сергеевна с нами, то обязательно пришвартуюсь к ней».

Васильку такое сообщение явно не понравилось.

— Не такая и вкусная у тебя жмыха, — раскрошил он оставшийся огрызок. Вот я у мамки на скотном дворе ел, так то была не жмыха, а объедение!

А про себя подумал: «Никогда и никто не заменит мне мамки». И перевел разговор в другое русло:

— А почему ты не в школе, Николка?

— Да так получилось. На барже отец мой с Вадим Николаевичем ходит. А в последний рейс он пойти не смог, так как его на операцию с аппендицитом положили. Вот Вадим Николаевич и взял меня вместо него. До этого я с ними два лета на барже ходил по Мезени и многому научился. И как десятилетку закончу, обязательно поступлю в речное училище в Великом Устюге, чтобы стать капитаном или механиком.

В кубрик зашла Ефросинья Сергеевна:

— Надеюсь, вы познакомились, мальчики? В следующей деревне мы с Вадимом Николаевичем сходим за продуктами в магазин. И я буду готовить ужин.

Однако баржа пришвартовалась к берегу, не доходя километра до деревни Засулье.

— Что случилось, Вадим Николаевич? Дизель сломался? — высказал свое предположение Николка.

— Да, сломался, — озорно прищурившись, подтвердил Вадим Николаевич. — Вы будьте на барже, а мы с Ефросиньей Сергеевной в деревню за продуктами сходим. А ремонтироваться потом будем…

Ефросинья Сергеевна надела нарядную, теплую японскую кофту. «Такой красивой кофточки ни мать, ни сестры в жизни не носили», — отметил про себя Василек, проводив взглядом тетю и капитана, скрывшихся в сосновом бору. Это его удивило: берегом-то прямей дорога к деревне.

Вернулись Вадим Николаевич и Ефросинья Сергеевна часа через три. К самоходке подходили под ручку, как в деревнях ходят только молодожены. Капитан нес тяжелую сетку, в которой из вороха снеди выглядывала серебристая головка «московской» водки. А в руке Ефросиньи Сергеевны была помятая и отсыревшая японская кофта.

Взревел дизель, и самоходка, отшвартовавшись от берега, набрала скорость и проскочила деревню с ожидавшими ее на берегу людьми. Вадим Николаевич позвал ребят в рубку.

— А ну, орлы, к штурвалу. Здесь глубина позволяет фарватером до деревни Устькымы идти. Старшим Николка остается. А мне надо помочь Ефросинье Сергеевне ужин сготовить. В случае чего дайте сирену — выскочу.

— Вадим Николаевич, а как же сломанный дизель? — высказал опасение Василек.

— А это я, ребята, пошутил, — успокоил его капитан. — В каждой деревне пассажиров много. Куда же мы их поместим?

Дизель действительно работал ритмично. И Василек с гордостью крутил штурвал: чуть направо, чуть-чуть налево. Баржа повиновалась ему.

Навстречу мчался ледяной поток. Река была сплошь покрыта плывущими островками шуги. Но самоходка, кроша маленькие льдинки, на полном ходу шла фарватером реки.

Миновали крупное село Койнас на левом берегу. У самой воды толпились люди, размахивающие руками. Было ясно, что они ждали самоходку, чтобы уехать с ней. Но Вадим Николаевич из кубрика не вышел. А указаний приставать к берегу он не давал.

За селом река круто повернула влево. И теперь вся масса льда стала прижиматься к берегу, полезла на смерзшийся припай. Льдины наползали друг на друга, вставали дыбом, переворачивались и замирали, задрав обломанные края.

Начали сгущаться сумерки.

— Теперь поведу я, — взялся за штурвал Николка. — Мне в темноте идти не впервой и река знакома, все лето с отцом по ней хожу.

Вскоре в небе замерцала далекая полярная звезда. И выплыла луна. Всматриваясь в ближайший берег, Василек разглядел у самого уреза воды медведя.

В курьях в это время много рыбы собирается: хоть ушатом черпай. Вот медведь и облюбовал себе такое местечко. Но, услышав шум дизеля самоходки, насторожился.

— Смотри! Смотри, Николка! Медведь рыбу ловит!

— Где?! Где?! — Николка всматриваясь, отпустил штурвал, и баржа все ближе и ближе подходила к берегу. — Действительно, медведь. А что он в воде делает?

— Как что? Рыбу ловит. Наестся досыта, дня три по лесу побродит и в берлогу на зиму заляжет. Она у него уже приготовлена.

— Откуда ты все это знаешь? — недоверчиво спросил Николка.

— В деревне у нас все ребята про это знают.

— Может, ты и медведя знаешь? — пошутил Николка.

— Да, я встречался с ним в лесу, — ответил Василек.

— Ну ты и мастер заливать, Василий, — даже присвистнул Николка.

— Не веришь? Посмотри — у него грудь белая.

Николка включил сирену, и медведь предусмотрительно скрылся за елками.

— Что сирену включали? — появился в рубке Вадим Николаевич.

— Медведя на берегу увидели. Поэтому и сирену включали, чтоб испугать, — объяснил Николка.

— А медведя… Приходится порой их здесь встречать. И даже случалось, что медведь перед баржой реку переплывал. Пришлось тогда обороты сбавлять, чтоб зверь под винт не попал.

От Вадима Николаевича пахнуло водкой. Однако капитан прочно стоял на ногах.

— Утром будем в Лешуконске. А сейчас идите ужинать и спать. Мы с Ефросиньей Сергеевной уже перекусили.

Сытно поев, ребята расстались. Николка устроился на ночь в кубрике, а Василек прошел в угол трюма, где, разложив на горе пустых мешков из-под отрубей тюфяк и подушки, уже спала Ефросинья Сергеевна.

Не раздеваясь, Василек несмело прилег рядом, сжавшись в комочек. Но так как в спину очень дуло, пришлось накинуть на нее конец одеяла.

С горечью подумалось: «Под этим одеялом спала когда-то мамка. Ну разве сможет для меня заменить ее тетя Фрося? Где ей до моей мамки!.. Мать никогда не лезла к мужчинам, хотя и без отца жила. А тетя… Думает, раз я мальчишка, так ничего не вижу и не понимаю. И дома у нее дочь без отца растет. Вот и меня везет в Тулу, а поговорить со мной и пяти минут не удосужилась. И зачем мне в Тулу? Не хочу я в Тулу, не хочу жить с тетей. Лома в Лебском жить хочу. Но где? Дом-то продан…».

В трюме завозились крысы. Василек их боялся, так как знал, что случилось с его погодком из Вожгоры Федькой Артамоновым. Когда он был еще грудным ребенком, крыса, забравшись ночью в зыбку, прокусила ему нос, и он так и остался рваным.

Но наконец крысы прекратили возню, а Василек, сломленный усталостью, погрузился в сон. И приснилось ему, будто беседует он с самим секретарем райкома и говорит ему, что нельзя летом рубить лес, так как в это время гнездятся птицы и размножаются звери. А от рубки леса они погибают. И еще говорит о том, как губит природу сплошная рубка леса. В прежние времена тоже много древесины заготовляли, но рубили выборочно, молодые деревца не трогали. Оттого и леса вокруг деревень вечно стояли без посевов. А теперь сотни лет потребуются, чтобы поднялся новый лес на месте вырубленного. И секретарь райкома слушает его и соглашается с ним. Даже руку ему пожимает.

А затем Василек видит себя в своем новом доме. Здесь играют свадьбу: сестра Зина выходит замуж за самого красивого пария в деревне — Володю Трошкина. В избе мнут солому, тесно и весело от людей. А вот к дому подбежали три парня с ружьями и все Саньки: Санька Митькин, Санька Степанов и Санька Кузькин. Они палят дробью из ружей по новым «курицам» на крыше. И Василек тревожится, как бы не отстрелили «курицу»: потом надо будет чинить. Но из избы выносят откуп — вино, и стрельба прекращается. У крыльца появляется тройка лошадей. В середине жеребец Кудря рыжей масти закусил удила. А на козлах лихой возчик — Витька Гольчиков.