Бажоный

— Так вот вы, лодыри, где! Почему из школы с занятий удрали? — заорал громовым голосом Петраш, прибежавший первым.

— Мы не лодыри. Семнадцать километров с Вожгоры пешкам шли, чтобы с Васильком проститься, — смело выступила вперед зардевшаяся девочка с косичками. — Нас директор школы Николай Афанасьевич Галев и завуч Владимир Иванович Попов на два урока раньше отпустили.

— Правильно, правильно, — загалдели ребята.

— А бумажка где? — наступал на них Петраш.

— И справка есть! — девочка протянула ему листок из школьной тетради, на котором ровным, красивым почерком было написано: «В виде исключения всем лебским ученикам пятого-седьмого классов разрешаю проводить школьного друга Аншукова Василия и передать ему табель успеваемости. Директор школы Н. Галев».

— Филька! — позвал Петраш спрятавшегося за елкой сына. — Иди к ребятам, бить не буду.

А Ефросинья Сергеевна все не могла успокоиться.

— Да разве можно детям с ружьями ходить?

— А как же мы будем на охоту без ружей ходить? — возразили ей ребята.

— Так ведь ты, Василек, с ружьем из дому не на охоту пошел, — вмешалась в перепалку Жанна Айвазовна. — Выстрел так перепугал твою тетю да и меня тоже…

— Это я на прощание с мамкой, таткой и Зиной выстрелил. А раз уезжаю, то ружье подарил другу Аркадию, а Шарика — другу Анатолию. Ребята будут на охоту ходить и меня вспоминать.

— Как так подарил? — возмутилась Ефросинья Сергеевна.

— А так, тетя Фрося, подарил друзьям — и все.

— Во-первых, не тетя Фрося, а Ефросиния Сергеевна, — она даже сделалась пунцовой. — А, во-вторых, ружье и собаку можно продать мужчинам. Вот хоть Петраш мог бы купить их по сходной цене.

Но Василек был полон решимости.

— Дружба, тетя Ефросинья Сергеевна, дороже денег, — как отрезал он и пошел в деревню во главе ватаги школьников.

Наблюдавший столкновение между теткой и племянником Егор Ефремович, кашлянув в кулак, смущенно заговорил.

— Нехорошо получилось, елки-палки. Посмотри, Ефросинья Сергеевна, возле чьих могил мы стоим… Ребята на них свежие еловые веточки положили. И они будут ухаживать за ними, когда Василька здесь не будет. А ведь тут его отец, сестра и мать лежат. Твоя двоюродная сестра, между прочим… Ну скажи, разве мог Василек уехать, не попрощавшись с ними?

Но Ефросинья Сергеевна уже не слушала его. Выскочив из-за поворота Мезени, к деревне быстро приближалась самоходка. Надо было спешить на берег, где уже собралось много народа.

С баржи по трапику сошел председатель колхоза, приехавший с заседания исполкома сельсовета. Василек кинулся к нему, чтобы рассказать про оленей, волков и пастухов, но председатель не проявил к его словам интереса.

— Садись скорей! Уйдет баржа-то!

Парнишка стал спешно прощаться со своими друзьями. И вдруг девочка с косичками, с которой он не один год сидел рядом за партой, зардевшись как маков цвет чмокнула его в щеку, и по ней стекла, коснувшись губ, то ли ее, то ли его соленая слезинка.

Странная теплота вдруг наполнила сердце Василька.

— Я тебе обязательно напишу, сразу же, как приедем, напишу. И каждый день буду писать, — пообещал он. Хотел еще что-то сказать, но им уже завладел Егор Ефремович.

— Ты сейчас, Василей, как у Христа за пазухой. В городе грамотным станешь. А вот мне тебя не увидать боле, — с грустью глядел он на парнишку, к которому прикипел душой.

Жалкий, растерянный вид старика растрогал Василька, и он принялся уверять деда, что непременно приедет в Лебское, и что они обязательно встретятся.

А Ефросинья Сергеевна тем временем прощалась с Жанной Айвазовной. Как близкие подруги они расцеловались в губы.

Петраш одной ходкой втащил на баржу вещи отъезжающих. Ошалев от водки и той чести, что была оказана ему на гулянье, он был не прочь на руках занести и саму Ефросинью Сергеевну, но та высокомерно отклонила предложение и павой вошла по трапу на самоходку.

Из штурманской рубки вышел встречать ее капитан баржи Вадим Николаевич. Гладко выбритый, но с пышными пшеничными усами, в белом кителе и белой фуражке с большой кокардой, он выглядел парадно.

Капитана хорошо знали по всей Мезени от Каменки до Кослана, так как он уже третье лето развозил по деревням удобрения, комбикорма и другие хозяйственные грузы. Охотно прихватывал и пассажиров, которых порой набиралось немало из-за отсутствия другого вида транспорта.

Но сейчас он не обращал внимания на приветствующих его с берега людей. Всю свою любезность он направил на Ефросинью Сергеевну к особому неудовольствию Жанны Айвазовны, которая прохаживалась вдоль баржи, пожирая Вадима Николаевича своими черными, жгучими глазами.

Как только Василек ступил на борт баржи, взвыла сирена, взревел дизель, и самоходка дала полный назад, вылетев кормой до середины реки. Затем, развернувшись носом, она понеслась фарватером вниз по течению, оставляя за собой бурун.

Парнишка стоял на верхней палубе со слезами на глазах, боясь оглянуться на удаляющуюся родную деревеньку. Он слышал, что оглядываться, когда уезжаешь, худая примета — изноется сердце по утраченному. А его и без того охватило чувство тоскливой грусти. События, так бурно захлестнувшие Василька, несли его по течению, изменить которое он был не в силах.

Дул пронизывающий холодный ветер, но Василек не замечал этого. Перед глазами проплывали знакомые берега. В этих местах он с ребятами ловил рыбу, пас колхозный скот, косил вручную траву и сгребал сено, а в лесах собирал грибы и ягоды.

За кормой катился пенный вал, который там, где мелкое место, вздымался, заворачиваясь шипящей гривой, и уменьшался, стихал, когда перекат отступал. Зная, что тетя в рубке, Василек без стука приоткрыл дверку в нее и увидел — Вадим Николаевич, обняв Ефросинью Сергеевну за плечи, обучает ее управлять штурвалом самоходки. Парнишка стыдливо отступил. «Слава Богу, не заметили, — подумал он. — Уж больно похожи друг на друга тетя Ефросиния Сергеевна, Жанна Айвазовна и Вадим Николаевич. Мамка бы сказала — одного поля ягоды».

От воды тянуло холодом, и Василек окончательно продрог в своем костюмчике. У него уже начали стучать от холода зубы, посинели губы и руки стали красные, как лапки у гуся. И в душе щемит — хоть плачь. «И зачем я согласился ехать в неведомую мне Тулу, — горько рассуждал про себя мальчишка. — Остался бы в деревне — были бы у меня дом и друзья. А уж с голоду не помер бы. Впрочем, меня никто и не спросил, хочу ли я ехать…».

Показалось Плесо, где он целое лето пас телят с теткой Авдотьей и подростком Виталиком. Счастливое, беззаботное было время. Вот и лохматая ель, на которую он залезал с топором и обрубил верхушечку гак, что сейчас она выглядит красивым бутоном. В народе это называется «делать залость». Тот, кто впервые начинает работать, выбирает на свое усмотрение елочку и делает залость. Обычай этот передастся из поколения в поколение. Вот и Василек оставил о себе память.

Около Плесо течение тихое. А дальше пошли порожистые места. Раньше, бывало, пароход «Сурянин» с нагруженной баржей сутки на порог поднимался. Молотит, молотит плицами колес воду, медленно двигаясь вверх по реке, пока не попадет под сильное течение. А снесет течением вниз и снова гудит-надрывается паровая машина. Пассажиры часто не выдерживали и, упросив капитана пристать к берегу, дальше шли пешком.

Показалась деревня Боровое — тоже для парнишки знакомая. Сюда он привозил из Лебского почту. Вот и гостеприимный дом тетушки Ирины Васильевны, стоящий у самого берега реки. Сколько раз, давая лошадке передохнуть перед обратной дорогой, он пил здесь чай и грелся на печке.

Мимо деревень самоходка проходила на полном ходу, без остановок, хотя на берегу и толпились люди с чемоданами сумками, видимо, желающие добраться до районного центра.

Из трюма по трапу поднялся мальчишка чуть старше Василька. Он был в измазанной мазутом брезентовой курточке.

— Ты что на палубе стоишь? Простудиться хочешь? Пойдем в кубрик. Он маленький, но там тепло. Я тебе жмыху кукурузную дам, вот вкуснота…