Страница 21 из 102
— Что они там делали, Александра Захаровна, не знаете ли?
— Как не знать? Водку пили, что еще? Зашел Сенька ко мне, десятку до получки попросил. Нету, говорю. А он кричать: «Сыну родному жалко? Ты же огурцами наторговала, в чулок прячешь?». Пожалела, дала десятку. Притих он и говорит: «Мы, мать, с товарищем затемно уйдем, в рейс надо. Так ты не беспокойся». И правда, утром никого там нет, во времянке. Только бутылки на столе и накурено — страсть.
— Бутылки? Где они?
— Сдала я бутылки. У нас в магазине на товар их принимают. Восемь штук было с под водки и пива. Так я песку килограмм взяла. Одну, правда, бутылку не приняли. Заграничная. Длинная такая. Я ее под постное масло приспособлю. Да вон она и стоит.
Антону нужна была эта бутылка. Но ему нужна была и фотография Семена. И письмо, которое он прислал из колонии. И он попросил все это. На время, сказал. И тут же в душе обругал себя мягкотелым хлюпиком… А в уме — как гвоздь, до боли: «Ведь мать она… ведь не знает еще всего… позовут ее скоро в тот подвал, на опознание»…
Старуха безропотно согласилась. Она порылась в допотопном комоде и подала Антону конверт.
— Там письмо и карточка тоже. Берите, раз надо… Про Сеньку только сообщите, если что.
— Сообщим, — через силу сказал Шматлай. — Только вы мне еще времянку покажите…
— Идем, посмотри… Раз надо.
«Там же остались окурки, а может быть и еще что», — думал Антон, шагая вслед за хозяйкой но притоптанной между грядками дорожке.
Во времянке были застеленная байковым одеялом раскладушка, дощатый стол на ножках-крестовинах и две табуретки. Под потолком висели сухие березовые веники и пучки какой-то травы. Земляной пол был чисто выметен, некрашенный стол выскоблен добела.
— Прибралась я здесь после них. Полную тарелку окурков выкинула.
— Куда выкинули? — с надеждой спросил Антон.
— Куда же еще? — удивилась старуха. — В мусорный ящик. Теперь у нас удобство есть — на углу ящик железный поставили, туда мусор кидаем. Не накапливаем в оградке. А ящик машина каждое утро увозит… Вот только коробок папиросный остался.
На узеньком подоконнике лежала коробка от папирос «Казбек».
— Это сын ваш такие курит?
— Нет. Сенька сигарки курит, эти, как их? В красных пачках… А коробок, наверное, того, другого, что с Сенькой был.
— Так я коробочку заберу, Александра Захаровна, ладно?
— Бери.
Времянка стояла в самом конце огорода, впритык к низенькому, потемневшему от времени забору, за которым начиналась другая усадьба. На ней высился добротный кирпичный дом под выкрашенной зеленой краской жестяной крышей.
— Хороший дом, — сказал Антон. Сказал так, лишь бы не молчать.
— Хороший, — охотно согласилась старуха. — Только ведь у каждого свое. У них тоже горе, у Егоровых, в хорошем-то дому. Машину у них мазурики украли. В воскресенье…
Смолина нервничала.
— Где вы пропадали, Антон? Есть новости? У меня тоже. Выкладывайте сначала свои. Только коротко, самую суть. Я в цейтноте.
— Суть так суть. Егоров сосед с Рыбиными.
— Знаю. Булатов установил, что ключ от машины Егоров не потерял. Он сам два года назад дал его Рыбину. «Вспомнил» об этом, когда Булатов сообщил Егорову о том, что с помощью его «Волги» совершено два преступления. Еще что?
— Семен Рыбин жил на руднике. Работал на топливной базе.
— Что? На топливной базе. Антон, да это… Ну хорошо, что еще?
Антон выложил на стол свои трофеи: бутылку из-под рислинга, папиросную коробку, фотографии и письмо из колонии.
— В субботу вечером Рыбин явился в дом своей матери с каким-то дружком. Известно только, что ростом он не высок. Значит — не Николенко. Оба ушли ночью. Из этой бутылки пили. Такие папиросы курил неизвестный. Я достаточно популярно излагаю?
— Хорошо. — Смолина тщательно осмотрела со всех сторон почтовый конверт, фотографию, прочла письмо…
Усмехнулась невесело: и это писал сын: «С приветом с холодного севера… вышли деньги».
— Ну ладно, к делу. Бутылку и коробку сдайте в НТО, пусть попытаются найти отпечатки пальцев. Фотографию надо срочно размножить. Узнайте, есть ли в торговой сети города — в магазинах и ресторанах — папиросы «Казбек» фабрики «Ява». А теперь главное. Николенко сознался, что взял на себя чужое дело. Остальное я могу только предполагать. Николенко запуган кем-то до шокового состояния. А предполагаю я вот что. Этот «кто-то», убивший Рыбина, заинтересован в том, чтобы пустить розыск по ложному пути, во всяком случае, затянуть время. Я думаю, этот человек бежал из колонии. Основания? Пожалуйста. Николенко меня спросил, обязательно ли и как тщательно разыскивают человека, который, как он сказал, «ушел из тюряги». Я привела ему несколько примеров, он слушал с великим вниманием. Он же мальчишка и, как я поняла, не совсем плохой. У него, видимо, очень неблагополучная жизнь! Антон, вам предстоит с ним говорить, я свои возможности исчерпала. Сегодня же мы должны знать все то, что знает Николенко. Но прежде возьмите у секретаря нашего отдела все ориентировки о нераскрытых преступлениях за последнее время. Обратите внимание на побеги. Потом поговорим.
Когда Шматлай был у самой двери, Смолина сказала:
— Антон, вы, пожалуйста, не сердитесь, что я… командую. Звонил полковник, он прилетает ночью. Утром в девять ноль-ноль всем быть у него.
Шматлай ушел. А через несколько минут позвонил Криков.
— Валентина Артуровна, это я. Говорю из автомата. Запишите: пивной ларек № 26 на Рыночной улице. Знаете? Хорошо. Скажите Булатову, что буфетчик — его тезка, между прочим, — по сходной цене купил час тому назад часы «Полет». Новенькие, прямо из магазина. Пусть заинтересуется немедленно. Еще просьба. Я тут пиво пью с одним другом, так пусть его сфотографируют. И сегодня же изготовят фотографии. Хочу ему сюрприз сделать. Все понятно? Тогда бегу, «друг» ждет…
Когда Булатов с двумя оперативниками из городского отдела уехал на Рыночную, Смолина позвонила Шматлаю.
— Вы еще у себя? Что новенького?
— Читаю ориентировки. Пока что ничего.
— А я поехала в прокуратуру, потом — на рудник. Приеду — позвоню.
Шматлай листал ориентировки… Вот в Одессе кого-то ограбили, преступник скрылся… Разыскивается злостный неплательщик алиментов… Ушел из дому и не вернулся мальчик четырнадцати лет, зовут Виктор. Это из Краснодара… Кража из железнодорожных контейнеров… Еще ориентировки, еще и еще… Большинство в последующих сводках отменяется. Значит, преступления раскрыты.
А вот побег. Из исправительно-трудовой колонии совершил побег особо опасный рецидивист Чернов Александр Поликарпович. Он же Татосов, он же Шварц. Кличка — «Черный». Осужден за грабеж и нанесение тяжких телесных повреждений, срок 8 лет. Отсидел три года. Приметы…
Антон не сразу уловил связь между этой скупой ориентировкой и сегодняшней беседой с матерью Семена Рыбина.
А когда понял, его охватило волнение. Адрес! Адрес колонии, из которой бежал этот «Черный»! В той же колонии два года тому назад отбывал срок Рыбин.
Антон еще и еще раз прочитал ориентировку, вызубривая ее наизусть. Приметы: рост метр шестьдесят два. Коренаст. Волосы темные. Лицо круглое, шея короткая. Особые приметы: на левой руке нет указательного пальца.
— Так, так, — повторял Антон. — Так, когда бежал этот Шварц? Так. Две недели тому назад… — Шматлай, торопясь, просмотрел оставшиеся ориентировки. Больше ничего, заслуживающего внимания, не было. Он набрал по внутреннему номер дежурного.
— Шматлай говорит. Срочно надо в следственный изолятор. Разгонная машина есть?
Задержанного ввел в камеру пожилой прапорщик. Молча козырнул и вышел. Николенко стоял у дверей, вытянувшись по-военному.
«В колонии вышколили», — подумал Шматлай и сказал:
— Садись, Александр. Хочешь, закуривай. — Он положил на стол сигареты.
— Бросил, гражданин следователь…
— Это хорошо, что бросил. А почему говоришь «гражданин»? Почему не «товарищ следователь»?