Страница 62 из 115
Над болтливыми стариками смеются. Но так ли уж отличается фермер, ремесленник, любой другой простой человек, который после третьего или четвертого стаканчика заводит одну и ту же историю, вызывая насмешки окружающих, от тех, кто фигурирует на первых полосах газет?
Уверен, не очень. Напротив, я убежден, что наша жизнь в конечном счете складывается из нескольких редкостных воспоминаний, которыми мы живем и которые беспрерывно повторяем.
Поэтому всякий раз, когда я беру в руки микрофон, во мне возникает чувство смирения, и я спрашиваю себя, а не забалтываюсь ли я. Не далее как вчера мне пришла в голову мысль окрестить мои заметки болтовней.
Предвижу, что журналисты из кожи вон вылезут, но обыграют и даже осмеют то, что я с таким удовольствием диктую.
Тем не менее я с глубоким волнением констатирую, к чему в конечном счете сводится жизнь каждого из нас.
13 сентября 1976
Я часто рассказывал о своей мечте быть патриархом. Последние три дня я в некотором смысле был им. Три, а то и четыре раза я усаживался за стол со всеми моими детьми и внуками, то есть со всеми Сименонами.
Когда дети приезжают по отдельности, между нами возникают некоторые трения. Я боялся общего съезда. И зря.
Четверо моих детей и двое внуков, которых я почти не знал, но с которыми, должен признаться, с удовольствием познакомился поближе, вели себя неподражаемо.
Я не пессимист. Я никогда не отчаивался из-за детей, даже если мне случалось говорить о них довольно горькие вещи.
Сегодня они все один за другим уехали, и наш домик обрел свой привычный облик и атмосферу. Я благодарен детям за те часы, которые они мне посвятили, а вчера вечером, например, у меня даже возникло чувство, будто я помолодел.
Я получил урок. Такие уроки получаешь всю жизнь. Мечта об исполненном мудрости патриархе оказалась ошибочной. Я понял, что, подобно всем родителям, волнующимся из-за кори или расстройства желудка, я беспокоился из-за пустяков.
Это вовсе не значит, что жизнь пойдет теперь гладко, без сучка без задоринки. Появятся новые осложнения, но я знаю, что в случае необходимости все Сименоны от мала до велика могут жить дружно.
Тереза присутствовала при этом и неизменно поддерживала меня. Когда я бывал в нерешительности, мне достаточно было поймать ее взгляд.
Все прошло хорошо, даже отлично, и я надеюсь, я верю, что все остались довольны. Я частенько настроен пессимистически или сдержанно оптимистически, и поэтому сегодня с большим удовлетворением говорю об этой семейной встрече, продолжавшейся целых три дня впервые за много лет.
20 сентября 1976
В США, да и в других странах, нередко бывает, что человек шестидесяти-семидесяти лет третьим или четвертым браком женится на двадцатилетней девушке. Такое происходит не только в Голливуде, а повсюду, где есть богатые старики и честолюбивые девицы.
Такой старик не колеблясь заводит ребенка, а то и двух, несмотря на то что у него уже есть дети от предыдущих жен.
Удачных браков подобного рода мало. Очень редко все идет счастливо, гораздо чаще кончается судебным процессом (не всегда мирным), а иногда и драмой.
Когда я женился на Тижи, мне было двадцать, ей двадцать три. Обручился я в семнадцать. Сейчас Тижи семьдесят шесть, здоровье у нее, к счастью, превосходное, и я рад этому. Мы прожили вместе двадцать два года, но завести ребенка, моего старшего сына Марка, она согласилась, только когда ей исполнилось тридцать девять.
С Д. я встретился в 1945 году. Ей было двадцать пять, мне — сорок два, так что разница между нами была, если я правильно считаю, в семнадцать лет.
Мы уже давно живем отдельно и много лет не виделись. Боюсь даже, что, встретившись на улице, не узнаю Д. Я только мельком издали видел ее в суде, и теперь, пытаясь вспомнить, как она выглядела, морщу лоб.
Мне понадобилось дожить до седьмого десятка, чтобы узнать, что такое любовь. Все началось в кабинете моего издателя Мондадори. Не могу сказать, что меня как громом поразило. Просто, увидев Терезу впервые, я смутно ощутил, что она сыграет важную роль в моей жизни.
И не ошибся. Она сыграла самую важную роль: позволила мне познать любовь и сделала меня счастливым.
Тем не менее различие в возрасте между нами весьма значительно. Мне семьдесят три с половиной. Ей всего пятьдесят. Так что разница составляет двадцать три с половиной года.
Но мы оба уже давно забыли о ней. Я по крайней мере надеюсь на это и даже уверен, что так оно и есть.
Как начинается любовь? Я говорю о любви глубокой, как у нас, а не о той, что длится несколько лет, а порой и двадцать два года, но при этом не является настоящей.
Естественно, наши отношения начались, как обычно, то есть очень скоро мы вступили в связь.
Но еще долго, в течение месяцев, если не первых лет, мы узнавали друг друга. И старательно избегали слова «любовь» и не говорили о нежности.
Но именно нежность с самого начала притягивала меня к Терезе. Я присматривался к ней. Следовал за нею взглядом. Если она случайно отсутствовала, я чувствовал, что мне чего-то недостает, и начинал нервничать.
Мне трудно говорить от ее имени, но я был бы удивлен, если бы оказалось, что эволюция наших чувств была не синхронной.
В Эпаленже бывали моменты, когда я спускался на первый этаж, чтобы написать очередную главу романа, а Тереза оставалась на втором, прислушиваясь к стрекоту моей пишущей машинки.
Я подыскиваю определение для нашей любви, которую называю просто любовью; мне понадобилось столько лет, чтобы открыть ее.
Для нее нет другого определения, кроме одного: любовь — это такое слияние двоих, при котором общение днем и, добавлю, даже ночью происходит безмолвно, без слов.
Часто, когда мы ложимся спать, Тереза блаженно вздыхает:
— Наконец-то в постель!
И мы рука в руке, не двигаясь, молча засыпаем, каждый прислушивается к дыханию другого, чтобы определить, когда тот уснул.
Нет, мы не держимся всю ночь за руки; нередко бывает, что, когда мы просыпаемся, наши пальцы переплетены или моя рука лежит на бедре Терезы.
Пробуждение, хотя нам приходится сразу же расстаться на полчаса, чтобы Тереза привела себя в порядок, для нас как бы обретение друг друга заново, и мы радостно и с нежностью приветствуем новый день, отпущенный нам.
Эта любовь — ежеминутный подарок. Нам вполне достаточно друг друга, мы живем в полном согласии, для которого во все часы, отделяющие нас от ночи, требуется совсем мало слов.
И каждый час отмечен ощущением полноты жизни.
Нет, мы с Терезой живем не одни. На втором этаже обитает Пьер, он обедает с нами, так же как кухарка и горничная. Это как бы внешнее кольцо, внутри которого заключено наше кольцо, то есть мы с Терезой, и оно, хотим мы того или нет, остается, в общем-то, чуждо внешнему.
В магазинах, в бистро, куда мы часто заходим, мы беседуем с незнакомыми людьми или с теми, кого знаем, но все это как дождь, капли которого быстро скатываются по непромокаемой ткани.
Пожалуй, мы больше похожи на двух животных, чем на людей. Нам не нужно ни кино, ни, театра, ни так называемых развлечений. Мы построили гнездо или, если угодно, вырыли нору; нам хорошо, и мы счастливы вместе.
Язык наш, как у животных, ограничен. Не помню, когда мы в последний раз долго говорили по какому-нибудь поводу.
Мне уже неоднократно случалось говорить о непосредственной коммуникации между живыми существами. У людей это бывает куда реже, чем у животных; именно поэтому я только что сравнил нас с двумя существами, устроившими логово на лоне природы.
Бывает, что один из нас открывает рот, чтобы что-то сказать, и видит, что второй тоже открыл рот, собираясь произнести то же самое. Нам случается видеть одинаковые сны в одни и те же часы, и если ночью я просыпаюсь и лежу с открытыми глазами, то тут же слышу, как Тереза, только что спавшая глубоким сном, спрашивает: