Страница 13 из 25
кузнец хороший. Может, что-нибудь смастерим...
— Ладно. Отпрошусь у командира санбата. Приду.
Наш лазарет располагался в совхозе, в двух километрах от медсанбата.
Рабочие были эвакуированы куда-то на восток, и в совхозе мы были полными
хозяевами. В конюшнях и коровниках стояли раненые лошади, а в кузнице мы
ковали лошадей и чинили повозки. Был у нас замечательный кузнец, Григорий
Дёмин, мастер на все руки: он и лошадь подкуёт, и повозку починит, и часы
исправит. Встречаются в народе такие таланты.
Через несколько дней Ткачук пришёл в лазарет, и я его свёл с Дёминым.
— Надо бы тележку сделать, — сказал Ткачук, — хорошо бы на шариках.
Полегче возить собачкам.
— Не знаю как, — ответил Дёмин, — на шарикоподшипниках я ещё не
делал. Подумаем.
Дёмин не любил много говорить и не давал обещаний, но делал всё
добротно. Недалеко от нас, в деревне, стояла автомобильная рота. В этот же
день, как пришёл Ткачук, Дёмин съездил в автороту и привёз шариковые
подшипники.
— Шофёры дали от разбитых машин. Попробуем приспособить к тележке...
Они приступили к работе. Стоял тёплый, солнечный апрель. Снег сошёл,
и земля была мокрая, липкая, ещё холодная, а днём под солнышком от неё шёл
парок. Кое-где уже пробивалась иголочками изумрудно-зелёная травка.
Израненная окопами и воронками земля терпеливо ожидала своего
хозяина-труженика.
Дёмин и Ткачук делали тележку во дворе, около кузницы. Ткачук прикрыл
глаза рукой от яркого солнца и вздохнул:
— Эх, какая благодать!.. Теперь бы на земле поработать, а вот
приходится на войну все силы отдавать...
Рукава у него были засучены по локоть, и могучие руки, смуглые и
волосатые, как будто были высечены из дуба. Дёмин, светловолосый и
голубоглазый, около кряжистого Ткачука казался тонким, хрупким подростком.
Но несмотря на большую разницу в годах, Ткачук слушался Дёмина и охотно
помогал ему в работе. Иногда они пели вполголоса «Славное море, священный
Байкал», и голос Ткачука гудел густо, а тенорок Дёмина словно вился вокруг
баса длинной, тонкой ленточкой. Мне нравилось, как они пели, и я попросил
их спеть погромче, в полный голос. На мою просьбу Ткачук ответил:
— Нельзя мне. Демаскировать буду. Враги услышат...
Ткачук шутил — мы были в пятнадцати километрах от передовой, но в его
шутке была доля правды. Голос у него был необычайной силы.
За несколько дней они смастерили тележку. Это была колёсно-носилочная
«установка» на шарикоподшипниках. На деревянную раму поставили и укрепили
санитарные носилки. Они быстро и легко снимались с рамы, и на них можно
было нести раненого. Тележка катилась легко. Ткачук был очень доволен и,
прощаясь со мной, поблагодарил за помощь:
— Золотые руки у Дёмина. Хоть бы жив остался. Такой человек в
хозяйстве — клад. — Помолчал и добавил: — У меня есть сын вроде Дёмина,
Сергей. Где-то под Ленинградом. Давно что-то писем не шлёт...
Ткачук нахмурился и поник головой.
Санитар Ткачук увёз свою тележку в медсанбат, и вскоре я увидел его
за работой.
В тележку были впряжены две пары разномастных собак: впереди, справа,
серый Разливай, рядом с ним рыжий Барсик, а в коренной паре — чёрный
лохматый Жучок и белый Бобик. Все три новые собаки — простые дворняги,
малорослые, но с растянутым мускулистым телом, как и подобает быть ездовой
собаке. Видно было, что Ткачук подбирал их с умом. Рядом с ними крупный
Разливай казался львом. Собаки держали хвосты по-разному: Разливай —
поленом, Жучок и Бобик — серпом, а Барсик — бубликом.
От тележки протянуто вперёд канатное дышло — потяг, на котором
попарно пристёгнуты собаки. На груди у них плотно прилажены алыки —
шлейки.
Когда Ткачук запрягал собак, Барсик зарычал, и шерсть у него на холке
вздыбилась щетиной. Позади него Жучок тоже зарычал и прижал уши. Казалось,
вот-вот сцепятся.
Ткачук крикнул:
— Эй ты, Барсик! Нельзя!
И ударил злобного зачинщика вдоль спины бичом. Барсик взвизгнул и
притих. По команде «вперёд» Разливай натянул потяг и шагнул. За ним пошли
и остальные собаки. Оглянувшись назад, Барсик опять зарычал на Жучка и
замедлил шаг. Наверно, ему казалось, что Жучок, идя сзади, может на него
напасть. Жучок лаял, и это раздражало Барсика.
Ткачук крикнул:
— Разливай! Фас! Жучок, тихо!
Разливай, не замедляя хода, схватил зубами Барсика за шею и тряхнул
его. Барсик заскулил, как будто прося пощады, и, поджав хвост, пошёл
дальше послушно.
Ткачук шёл рядом с упряжкой и управлял голосом и жестами. Его команду
понимал только Разливай, а другие собаки, глядя на вожака, делали всё так,
как делал он. Иногда санитар покрикивал: «Бобик! Бобик!»
— Этот пёс у меня большой лодырь и хитрец, — сказал Ткачук, обращаясь
ко мне, — от хода упряжки не отстаёт и алык не натягивает. А крикнешь —
тянет.
Впереди, недалеко от упряжки, шёл солдат с автоматом. Вот он
остановился и дал короткую очередь: тра-та-та-та... Дворняжки испугались,
взвизгнули и шарахнулись в разные стороны. Ткачук крикнул: «Стой!»
Разливай остановился и затормозил всю упряжку. Барсик и Бобик, глядя на
вожака, тоже остановились и прижались к Разливаю. А Жучок залез в тележку
и, уткнув морду в дно, закрыл глаза. Теперь он в безопасности! Ткачук
подошёл к упряжке и тихо сказал: «Спокойно, спокойно». Поглаживая собак по
спине, он дал им по кусочку мяса. А на Жучка крикнул:
— Эй ты, «герой»! Вылезай!
Жучок нехотя вылез и потянулся к руке вожатого за мясом. Ткачук отвёл
руку назад за спину:
— Не заслужил, пустобрёх и трус. На место!
Все собаки встали на свои места.
Невдалеке стояли товарищи Ткачука из команды выздоравливающих и
посмеивались:
— И чего ты, Ткачук, с этими шавками возишься? Грызутся, как собаки,
и трусят, как зайцы.
— Собачья кавалерия! Никакого толку от них не будет...
На эти насмешки Ткачук сдержанно ответил:
— Дайте только срок.
Ткачук приучал их ложиться. Он говорил: «Лежать, лежать». Разливай
сразу ложился, а дворняги стояли, не понимая команды. Ткачук брал собаку
правой рукой за передние лапы и вытягивал их по земле вперёд, а левой
рукой слегка нажимал на спину и приговаривал: «Лежать... лежать...» Собаки
ложились.
После тренировки Ткачук распряг собак и пустил их в загончик,
сделанный из прутьев. Потом налил им в корыто супу и покрошил маленькими
кусочками варёную конину. Собаки бросились к кормушке и, ворча, торопливо
стали глотать кусочки мяса. Ткачук ухмыльнулся:
— Ничего. Привыкнут в одной кормушке есть и в упряжке дружнее ходить
будут.
Облокотившись на плетёный заборчик, солдаты весело переговаривались:
— Автомобильно-собачья самоходка! Ты у нас, Иван Тимофеевич, как
настоящий цирковой артист-дрессировщик.
А один из товарищей заметил:
— Здесь вам не цирк... Как трахнет снарядом, так и разбежится куда
попало вся четвероногая команда.
— Не разбежится, — заверил Ткачук.
Вскоре ефрейтора Ткачука послали в полк, а через два дня я услышал о
его новом подвиге.
...Попал Ткачук в третью роту, где не было вожатых-санитаров. Рота
сидела в окопах, в обороне. Для раненых была сделана землянка, от которой
шли ходы сообщения к главной траншее. По траншее и ходам сообщения
санитары-носильщики доставляли раненых в землянку, а оттуда отправляли их
на батальонный медицинский пункт. Местность была открытая, противник сидел
на командных высотах, и поэтому раненых из роты эвакуировали только в
ночное время.