Страница 91 из 101
исчезли в лесной чаще. Неподалеку от вышки стояли мужчины и парни, переговаривались с
дежурным.
— Поджилки не трясутся? — расспрашивал снизу знакомый Инессе баритон. — Штаны
завязал?
— А ты отойди подальше, — советовал дежурный.
Баритон хохотнул, оставил дежурного в покое, принялся за другого:
— Послушай-ка, Захар, а ты мед любишь?
Инесса приблизилась к толпе и успела разглядеть присутствующих. Спрашивал чубатый и
белозубый красавец, а тот, кто должен был отвечать, сидел на карачках под штакетником,
смачно тянул цигарку.
— Мед он любит, да пчел боится… — явно на что-то намекнул один из присутствующих.
Захарка блеснул маленькими глазками из-под мохнатых рыжих бровей. Уже было собрался
что-то отвечать, но, видимо, передумал, жадно впился в окурок.
— Захарка, а ты о пчелах что-нибудь знаешь?
— Да знает… Только не говорит.
— О пчелах не знает, а мед, говорит, сладкий…
Так они добродушно и лениво насмехались над неказистым человечком, пока тот не
произнес надтреснутым тенорком:
— Идите вы…
— Тише! — прервал его атлет. — Видишь, дети ходят.
Инесса поняла, что это было сказано про нее, и, опустив голову, молча прошла мимо них.
— Эге-ге, уважаемая незнакомка! А у нас, между прочим, люди здороваются…
Баритон явно насмехался, но показался Инессе человеком приятным, рассердиться на
шутника было невозможно.
— Добрый день! — механически поздоровалась она.
— Доброе утро и вам, прекрасная незнакомка!
Неподалеку, почти рядом, была расположена контора лесничества. Инесса взглянула на
открытую дверь и заколебалась, заходить или подождать, поэтому и не расслышала ответа, так
как было не до того, — из конторы вышел ее отец.
Узнала его сразу. Да, именно таким она его и представляла, именно таким она хотела видеть
своего отца. Выше среднего роста, стройный, как юноша, невзирая на пять десятков лет. Он
внимательно посмотрел ясными серыми, с чуть заметной синевой молодыми глазами на девушку,
улыбнулся одними глазами, усталыми и грустными. Смотрел на Инессу, а звал кого-то другого:
— Роланд Яковлевич, куда вы положили ключи от кладовки?
Инесса услышала ответ и сразу же узнала, кому он принадлежал. Человек объяснял, что
ключи лежат в столе, в самом нижнем ящичке. Ей почему-то пришлось по сердцу, что того
смелого купальщика зовут непривычным даже для города именем — Роланд.
Робко, точно так, как все те, кто впервые нанимается на работу, остановилась Инесса перед
отцом-начальником.
— Добрый день, — поздоровалась она.
Он ответил мягко, скупо улыбнулся, скользнул еще раз глазами по лицу девушки, и она
заметила, что его глаза сначала было ожили и загорелись, а потом сразу потухли, и прежнее
выражение усталости и грусти снова поселилось в них.
— Вас зовут Инна?
— Да, — чуть слышно ответила, а сама не могла отвести глаз от отца. Чувствовала, как что-
то давит у нее в груди, как к глазам подступают слезы, таким родным и дорогим вдруг стал ей
этот человек… Казалось, что пройдет еще миг, и она не выдержит, упадет ему на грудь, и будь
что будет.
Иван Матвеевич какой-то миг словно ждал, надеялся, что и в самом деле произойдет что-то
необычайное, что эта юная, как утро, девушка обрадует и утешит его чем-то необычным, но, не
дождавшись, сказал официально, так, как, очевидно, говорят все начальники на свете:
— Вы на работу? По зову сердца к нашим лесам или временно… перебыть?
— Привело меня сюда и в самом деле сердце, но как будет дальше… не знаю… — опустив
глаза, нашлась она с ответом.
В этой фразе не было фальши. Как ни странно, но именно так ее и воспринял лесничий, ему
понравилось, что девушка не клянется в любви к природе и лесу, а сказала откровенно о том,
что чувствовала.
— Хорошо, давайте свои бумаги, будем думать…
Бумаг у Инессы было немного: паспорт, да аттестат зрелости, да еще справка о
приобретенной в школе профессии, к которой и сама Инесса не относилась серьезно. Они
лежали в ее карманчике. Их можно было достать вот сейчас, подать собеседнику и наконец
увидеть выражение лица человека, который, вскормив ребенка на алименты, восемнадцать лет
спустя при таких необычных обстоятельствах встречает свое чадо. Даже дернулась было рука к
карманчику, но остановилась на полпути. Инессе не хватило решительности.
— В вашем доме остались… Извините…
Он понимающе и подбадривающе улыбнулся, не рассердился, только пошутил:
— Начало многообещающее… Ну ничего, здесь недалеко, возьмите и — милости просим.
Инесса вздохнула облегченно и почти побежала со двора лесничества.
Вернувшись в свой кабинет, Иван Матвеевич поймал себя на том, что забыл, зачем выходил
во двор и о чем спрашивал Роланда. Перед глазами стояла девушка. Стройная, крепконогая,
красивая. Серые с синевой глаза, такие большие и вопрошающе-удивленные. Где он встречал
подобное выражение глаз? Был убежден, что встречал, но где, при каких обстоятельствах? Нет,
нет, эту девушку он встречает впервые, но выражение глаз, овал лица…
Вспомнились студенческие годы. Ольга… Именно она так вопрошающе-удивленно смотрела
на его орден, да, на орден, а не на него, убого одетого, тощего студента, не имевшего, кроме
стипендии, никаких других средств к существованию.
Потянулась ниточка воспоминаний. Откуда же было получать помощь со стороны студенту, у
которого не то что родители, но и вся ближняя и дальняя родня и даже все односельчане лежали
в одной широкой и глубокой яме под большим камнем с надписью: «Жертвам фашистского
произвола…»
Его родное село — неподалеку отсюда, вблизи тех мест, откуда вытекает бедная на воду
Таль. Прекрасное полесское село. Тихо и спокойно из века в век жило оно лесной жизнью,
руководствовалось прадавними представлениями и законами, свято оберегало первобытно-
языческую влюбленность в природу и красоту. Во времена оккупации оно не покорилось
фашисту. Не сразу отыскали его оккупанты среди лесов, озер и болот, а когда наконец
появились здесь, то не были встречены хлебом-солью. Свысока взглянули на них селяне, ни в
чем не перечили, но ничего и не делали для них. Зато партизан приветствовали с радостью,
обеспечивали их хлебом и давали убежище, советы, посылали в боевые отряды сыновей и
дочерей. Сам Ковпак сюда заходил, сидел в кругу уважаемых и мудрых дедов и курил цигарку,
хитро щурился, расспрашивал.
Непокорное свободолюбивое село фашисты сожгли до последней хаты, дедов мудрых,
женщин трудолюбивых и ласковых девушек-красавиц. Деток над глубокой ямой поставили,
наверное, ждали, что на колени упадут, просить будут, — ни один на колени не упал…
Поэтому и некому было помогать Ивану Иваненко, лишнего рубля ждать было неоткуда. Жил
по-партизански, носил на груди боевую награду, а в груди — кусок вражеского металла и не
грустил: что попало в рот, съедал, а нечего было, то и сутки, и двое, а то и трое мог жить, даже
не думая о еде. Разве в партизанах не приучился ограничивать себя во всем?
Ольга Буржинская была едва ли не единственным человеком, догадавшимся, почему это так
тощ орденоносный Иван. Все чаще посматривала на него удивленно-вопрошающе, будто
ненароком делилась с ним во время продолжительных совещаний и заседаний то яблочком, то
бутербродом. Не замечая той ласки, он брал, даже не благодаря, механически совал себе в рот,
жевал и одновременно раздумывал над тем, как лучше развернуть комсомольскую работу, как
провести то или другое мероприятие.
«Эти мне девушки с вопрошающе-удивленными глазами, — думал он сейчас, вспоминая
Ольгу Буржинскую, — остерегаться их следует, они до добра людей не доводят».
Выглянул в окно. Девушка стояла во дворе лесничества лицом к лицу с Роландом, вероятно,