Страница 77 из 101
вам поменять профессию?..
Поликарп молча смотрел на своего «ведущего», не знал, о чем думать.
— Если вы согласны, пойдете в типографию Кулиженко, там для вас найдется тяжелая, но
полезная во всех отношениях работа…
— Это — необходимо?
— Это — приказ. И хорошо, что вы меня понимаете с полуслова.
Работа, к которой допустил его болезненного вида ворчливый Устимич, шеф типографского
цеха, показалась сперва не только трудной, но и обидной для Поликарпа. Ничего худшего,
оказывается, не могла придумать его руководительница, решил юноша, как велеть с силой
гонять «американку», печатную машинку. Неизвестно, как с ними работали американцы, а тут
такие машины гоняли, обливаясь десятью потами, настоящие атлеты. Они обладали стальными
бицепсами и бычьим упрямством. Молча, стиснув зубы, закалял свою мускулатуру и Поликарп,
тщетно размышляя над тем, чем этот сизифов труд может быть полезен для партии, особенно
если учесть, что из-под крашеных валов выскакивали то страницы «Киевлянина», то какие-
нибудь объявления, то бланки для бюрократических упражнений чиновников.
Все понял только тогда, когда вскоре Софья Гавриловна через Верочку прислала ему
записку и велела тайно передать ворчуну Устимичу. В ту же ночь, когда весь город сладко спал и
только «американки» монотонно гудели в подвале типографии, принес Устимич
сматрицированную гранку и быстренько пристроил на стальном днище машины. Одна за другой
полетели из-под валков листовки-призывы подпольного большевистского комитета Киева к
рабочим и всем трудящимся города. Азартно вертел теперь колесо Поликарп, вертел молча, так
как понимал, какое поручение выполняет, знал, что подобные поручения делают молча и молчат
как рыба и после того, как их выполнят.
Все чаще и чаще, все больше и больше листовок выносили они с Устимичем через тайную
лазейку из типографии, их сразу же забирали в свои котомки и корзины Верочка или Павлусь, а
случалось, Поликарп встречал их вместе, они изображали из себя влюбленных, которые не
спешат расставаться, а уже на другой день видел Поликарп эти листики среди людей, ходил по
улицам и в душе улыбался — догадался бы кто-нибудь, отчего он улыбается!
Верил Поликарп в то, что именно после листовок в городе то в одном конце, то в другом
происходили стачки, и хотя они носили экономический характер, но почти все заканчивались
победой бастующих. «В этом их политическая сила», — объясняла Поликарпу взволнованная и
возбужденная Софья Гавриловна.
«Известие о падении царизма, — писал в своих воспоминаниях Поликарп, — в Киев
прилетело быстро. И город забурлил. Я вертел «американку» ночью, спать мне не хотелось, да и
не до сна было в такое время, поэтому то один, то с Верочкой, а иногда с Павлусем мотался по
киевским улицам, прислушивался к разговорам солдат, рабочих, мещан. Все говорили по-
разному, но все были взволнованы искренне. В университете состоялся митинг, на котором,
кажется, впервые во весь голос заговорили большевики, а затем и на общегородском митинге в
центре города на Крещатике среди всевозможных речей как колокол набатный прозвучало их
слово. Прямо отсюда демонстранты пошли к городской тюрьме и выпустили на свободу
политических заключенных, большинство из которых составляли коммунисты.
В начале марта состоялось первое легальное совещание Киевской большевистской
организации с участием активистов всех профессиональных союзов. Мне выпало счастье
представлять союз печатников…»
С подробностями и завидным знанием дела Поликарп сжато, но четко описывал время,
отделявшее февральскую революцию от Октября, рассказывал о той, на первый взгляд
непонятной, борьбе, которая развернулась между различными прослойками киевлян. Рабочие,
руководимые большевиками, создавали на фабриках и заводах Советы рабочих депутатов,
состоялось учредительное собрание городского Совета рабочих депутатов. Но этот Совет
оказался очень разношерстным — были тут и меньшевики, и эсеры, и бундовцы, представители
националистических и мелкобуржуазных партий. Большевиков из четырех с половиной сотен
депутатов было всего шестьдесят два человека. И все же ведущей силой в Совете стали
большевики, так как за ними шли рабочие массы. И как ни хотелось этого меньшевистско-
эсеровской верхушке, по инициативе большевиков рабочие обезоруживали полицию,
обезвреживали остатки царских бюрократических органов, создавали отряды народной милиции.
Почти на всех предприятиях города был установлен восьмичасовой рабочий день, создавались
фабрично-заводские комитеты.
Рядом с Советами возникали так называемые «общественные комитеты», их создавали
буржуазно-помещичьи организации, с ними смыкались и меньшевистско-эсеровские лидеры
городского Совета рабочих депутатов. Буржуазные и мелкобуржуазные националистические
партии в начале марта создали буржуазную Центральную раду. Центральная рада по основным
вопросам поддерживала Временное правительство.
«Мы, большевики, вышли из подполья. Словно веселый зимний праздник пришел на улицы
Киева. С красными бантами ходили мы по Крещатику. Павлусь, Верочка и я, как маленькие,
держались за руки, шагали по середине улицы. Только подошли к Бибиковскому бульвару, а
оттуда манифестация — черносотенцы с царскими портретами, с «Боже, царя храни…». Вот тут-то
мы и не выдержали.
«Бей царских приспешников!» — крикнул Павлусь и первым бросился навстречу
манифестации. Она была немногочисленна, люди шли с опаской, видимо чувствуя неуместность
своего появления на киевских улицах. Вскоре «Боже, царя храни…» захлебнулось, манифестация
рассеялась, черносотенцы-монархисты, как крысы, разбегались по щелям.
Павлусь схватил за грудки какого-то бородатого пана.
— Сумасшествие! — крикнул он. — До чего ты опустился, за что цепляешься?
— Не сын ты мне, ты предатель, сгинешь, аки обры, от красной заразы.
Сын скрестил оружие с отцом. Павлусь хорошо знал, чем дышит отец. А тот, видимо, только
теперь увидел, какую «птицу» вскормил в собственном гнезде.
— Отец, ты старый человек, ты немало делал зла людям, опомнись, еще есть возможность
делать им и добро…
— Без самодержавного скипетра не приемлю… Сколько хватит сил, буду бороться… Тебя —
не зову… Кто тайно встал на каинову дорогу — недостоин доверия и отцовского прощения…
Он выскользнул из рук сына, отошел в сторону.
— Не нужны мне ни твое доверие, ни твое прощение! — крикнул вслед отцу сын. — Мир
раскололся пополам — и у каждого своя дорога.
Прирос Павлусь сердцем к семье Софьи Гавриловны. Вскоре мы с ним стали
красногвардейцами. Еще какое-то время вертел я «американку», печатал большевистскую газету
«Голос социал-демократа», а затем Софья Гавриловна приказала разыскать Василия Назаровича
Боженко, и стал я с тех пор вооруженным красноармейцем. В Киеве в то время насчитывалось
около двадцати красноармейских отрядов».
Красная линия здесь снова прерывалась, я, вздохнув, пробегал глазами строчки, улавливал
то основное, о чем в них говорилось, и этого было достаточно, чтобы понять, почему Оленка не
подчеркнула эти строчки. С подробностями рассказывал Поликарп о тех сложных и даже
непонятных событиях, которыми киевляне жили весной и летом накануне великих перемен.
Рассказывал, как большевики неустанно, решительно завоевывали на свою сторону рабочих,
солдат, трудящихся города, как умело и последовательно разоблачали антинародную политику
буржуазии и буржуазно-националистических партий и их органов, как организовывали молодежь
города, которая не колеблясь стала верным и надежным их помощником. Не забыл Поликарп
вспомнить и о собрании инициативной группы, готовившей почву для создания молодежной