Страница 75 из 101
дал миру могучего Пушкина. Когда я стал подростком и узнал о солнечной поэзии Пушкина от
своего самого верного друга Павлика Кружинского, то на всю жизнь влюбился в нее и, узнав о
таком совпадении, был приятно поражен и гордился этим.
Отца у меня не было, мать о нем никогда не вспоминала, только однажды как-то
похвалилась, что у нее сыночек не из простого рода, что меня ей, обыкновенной прачке, ласково
подарил важный пан, подарил да и забыл. Поэтому холить и воспитывать меня было некому.
Наверное, так и остался бы я на всю жизнь сперва мальчиком на побегушках, а затем
человеком с житейского дна, которое так хорошо описал Максим Горький, если бы не попала моя
мама на должность уборщицы в классическую гимназию. Поселились мы с ней в каморке под
лестницей. Мне велено было как можно меньше показываться людям на глаза, особенно
ученикам и преподавателям. Страшная оспа превратила мое, по свидетельству мамы,
благородное лицо в уродливую маску, и я очень скоро ощутил на себе несправедливость и
жестокость тех, кто меня окружал, — вместо сочувствия они проявляли по отношению ко мне
презрение и отвращение.
На рассвете, когда еще город спал, крадучись, я выскальзывал из каморки, с тем чтобы
вернуться сюда уже тогда, когда гимназия была пустой. Поэтому меня здесь редко кто видел.
Однажды я неожиданно встретился и познакомился со своим ровесником, сыном директора
гимназии Павлусем. Кареглазый красавец, всегда наряженный в форменный костюмчик, всегда
вежливый. Раньше я видел его только сквозь темное окошко нашей клетушки. Нет, я совсем его
не боялся, я был невероятно заинтригован породой этих людей, наблюдал за ними так, как
биолог, наверное, наблюдает за редкостными живыми существами, о жизни и повадках которых
стремятся узнать, не беспокоя их самих.
Павлусь, оказывается, тоже знал о моем существовании и тоже интересовался моей
личностью.
— Тебя Поликарпом зовут? — вежливо спросил он, когда мы случайно поздним вечером
встретились в вестибюле гимназии.
— А что? — недружелюбно съежился я.
— Ты меня не бойся, — сказал он. — Я хочу дружить с тобой, я хочу…
— Хе, дружить! — хмыкнул я. — Со мной дружить?
Мама отдала меня «в люди». Хозяин суровый, работу поручал самую черную. Я ни от кого не
слышал ласкового слова, они обзывали меня как хотели, норовили на каждом шагу сделать мне
больно…
И вдруг — человеческие слова: «Я хочу дружить с тобой». Во что угодно мог поверить,
только не в возможность с кем-нибудь быть в дружбе. Да еще с кем? С красивым панычиком,
сыном самого директора! И я заподозрил в этом еще одно, может быть, тончайшее по своей
изобретательности коварство. Я ответил бы ему, если бы он не был сыном нашего благодетеля…
— Благодарю за ласку, — сказал я покорно, — но дружить со мной не стоит… Лучше не надо.
— Я хочу тебя учить, помочь стать грамотным…
— Я и так грамотный…
— У меня есть интересные книжки… Те, которые тебе пригодятся…
Я невольно задумался. Книжки — моя слабость, моя любовь, я читал все, что попадало в
руки. Но что мне могло попасть? Уже хотел было выразить согласие, но все же что-то дернуло за
язык:
— Спасибо и за книжки, как-нибудь обойдемся… — да и юркнул в свою каморку.
Все же опеки Павлуся я не избежал. Через полчаса к нам постучались, мама открыла дверь,
зашел назойливый гимназист. Под мышкой — связка книг.
— Извините, Мария Якимовна, но я по делу. Вот книги для вашего Поликарпа. Он хоть и
отказывается, но на всякий случай, может быть, что понравится.
Мать не знала, как и благодарить, а я так обеими руками и ухватился за эти книжки, только
теперь поверил в добрые намерения ровесника. Не успел поблагодарить, как он исчез за дверью.
С этого времени и началось. Я не читал, а глотал книжку за книжкой, а со временем и
учебники появились на моем столе, стал я одолевать науку, а Павлусь стал моим советчиком и
неустанным учителем.
И все же у меня не было сил открыть ему свое сердце. Все мне казалось, что он делает это
из жалости ко мне или, может быть, еще какую-то другую, непонятную мне цель преследует.
Поэтому однажды, в то время когда мне основательно испортили настроение на работе, когда я
был настолько ошеломлен и подавлен, что мне не хотелось жить на свете, я сказал своему
воспитателю:
— Напрасно вы со мной возитесь. Ну зачем мне все это, зачем мне знания, зачем мне наука?
— Чтобы быть человеком.
— Разве я человек? Я — посмешище.
До сих пор я не видел Павлуся во гневе. Услышав мои слова, он подскочил как ошпаренный,
покраснел, слезы брызнули из глаз.
— Кто смеет над тобой смеяться? Какой изверг?
И я понял — правда, это изверги, они издеваются надо мной, иначе их не назовешь.
— Тебя мучают оспины на лице? А разве ты в этом виноват?
— Но на мне же совсем… места живого нет…
— Тебе не повезло, это правда, но разве следы оспы определяют сущность человека, его
красоту? Основа человеческой красоты — это свет разума и доброты, а внешние повреждения —
не изъян, а свидетельство пережитого горя, мук, того, что только сильный и мужественный
человек способен пережить.
Павлусь положил мне руку на плечо.
— Ты, Поликарп, хороший хлопец, у тебя мужественное, открытое лицо, искренний, умный
взгляд, а следы тяжелой болезни только подчеркивают жизнеспособность и силу твоей личности.
Не склоняй голову ни перед кем, не чувствуй себя виновным, прояви свой характер, свой ум,
докажи, что ты равен со всеми.
Вскоре мне выпал случай показать себя. И не кому другому, как самому самодержцу
российскому, за что и выставили мою маму с работы. Пан директор очень ей сочувствовал, даже
сожаление выражал, но не принимал во внимание слезы, не проявил христианского
милосердия — с честью выполнил свой долг перед троном.
Павлусь не отказался от своего ученика. Наоборот, с еще большей доверчивостью и заботой
занимался мной, учил и радовался моим успехам.
Шли годы, мир корчился от ужасов империалистической войны, на фронт выступали все
новые и новые контингенты солдат, а с фронта приходили страшные похоронки.
Мы были уже юношами. Менее заметными стали мои оспины, я носил голову высоко.
Природа одарила меня крепкой фигурой, наделила завидной силой и твердыми кулаками, так что
уж теперь редко кто решался бросить в мой адрес обидное слово. Но главное было не в этом.
Благодаря стараниям Павлуся я знал не меньше, чем выпускники гимназии, и поэтому мог
спокойно, уверенно и разумно смотреть на мир. Я узнал себе цену.
Павлусь познакомил меня с людьми, которые открыли мне широкие и неведомые горизонты.
Тайком я перечитывал книжки и брошюры, которые с каждым днем обогащали сознание и
формировали мою личность, приобщали к делу великой борьбы за человеческое счастье. Я
гордился тем, что меня, простого рабочего, приняли в коллектив, назвали большевиком.
Однажды познакомил меня Павлусь с прекрасной семьей: мать — Софья Гавриловна и
дочь — Вера, Верочка, Виринея…
Вера, Верочка, Виринея в моей жизни стала той единственной, которой я мог посвятить всю
жизнь. С первого взгляда я, семнадцатилетний, был очарован ею навсегда. С первого разговора,
недоверчивый и настороженный, я почувствовал в ней человека, который увидел и стал уважать
во мне человека.
До этого времени я не смел даже приблизиться к девичьей компании. И не только потому,
что считал себя уродливым, а просто из чувства обычного человеческого достоинства, считая,
что не стоит унижаться перед людьми, способными в первую очередь увидеть в тебе недостатки,
не обращая внимания на твои достоинства. А я успел заметить, что у каждой из девушек, с