Страница 53 из 101
— Считают, что уже нас завоевали, — болезненно скривил губы Рыдаев.
— Что же делать будем? — послышался чей-то вопрос.
Рыдаев знал, что нужно было делать, но пока язык не поворачивался отдать приказ. Надо
было выходить из вражеского тыла, догонять своих. Он ни на минуту не засомневался в том, что
фашисты все равно будут разбиты. Зайти могут далеко, будут наступать, побеждая
разрозненные, похожие на его заставу части и гарнизоны, но так будет недолго. Только до
момента, пока отмобилизуется, вооружится, организуется и займет оборону Красная Армия. А
тогда все переменится, кто доживет, станет свидетелем того, как через те же переправы
захватчики покатятся назад. Рыдаеву никто не возражал, знали все: так будет. Но когда это
будет? И как быть сейчас горстке раненых и небоеспособных?
Лейтенант Раздолин беспрерывно протирал слезившиеся глаза, старшина Карпенко время от
времени раздирал ему красные, воспаленные веки и осторожно добывал оттуда свернутым
платочком крупные песчинки, промывал глаза теплой водой из фляги. Лейтенант понемногу
начинал видеть, но еще ничего, не слышал, в ушах до сих пор нестерпимо шумело…
В полдень Раздолин встал на ноги, молча походил по дубраве, вернулся с двумя длинными
жердями. Забрал, у кого можно было, ремни, снял все ремни и с Рыдаева, начал скреплять ими
жерди, и Рыдаев сразу же понял: лейтенант начал готовиться к тому, о чем только что думал,
пока еще не решаясь сказать, он сам, начальник, так как ему было стыдно заставлять бойцов
надрываться.
К вечеру Рыдаева уложили на самодельные носилки. Они получились неуклюжие,
поврежденная нога не находила в них покоя, и капитан, решив, что ему все равно этого не
вытерпеть, попросил:
— Нет, мальчики мои милые. Разве вы со мной пройдете? Идите, догоняйте, а я найду
выход…
Раздолин внимательно всматривался в лицо Рыдаева, хотя и ничего не слышал, но,
наверное, по выражению лица догадался, что тот говорит, и рассердился, заволновался, от этого
возбуждения оглушительно зазвенело в ушах, заболело, сразу потекло из них что-то теплое, он
потер ладонью, ладонь окровавилась, но до слуха неожиданно дошли слова капитана:
— Из-за одного обезноженного не стоит гибнуть вам всем, здоровым…
— Брось, капитан, — заикаясь, заговорил Раздолин. — Командование принимаю на себя.
Выйдем.
Уверенность лейтенанта или, может быть, его чудодейственное исцеление подействовали на
людей, плеснули силой и надеждой в сердце каждому.
— Да ясно, выйдем! — поддержал лейтенанта старшина Карпенко.
— Под лежачий камень вода не течет, — заметил кто-то.
Они вышли в путь. Вел лейтенант Раздолин. Вел по азимуту, придерживаясь единого
направления — на восток. К линии фронта, туда, где грохотали пушки, где шли ожесточенные
бои, где были свои. Он, еще нездоровый, с кровавыми пробками в ушах, взял на себя всю
ответственность за этот поход, вел небольшую группу умело и осторожно, повинуясь
профессиональному чутью пограничника, замечал на своем пути каждую подозрительную
стежку, часто останавливал отряд перед опасностью, хладнокровно выяснял обстановку и,
только убедившись в возможности двигаться дальше, отдавал приказ о походе. Карпенко с
рослым сержантом почти без передышки несли носилки, только изредка кого-нибудь из них
подменял лейтенант, который упрямо не хотел считать себя раненым.
О жене Раздолин не вспоминал, словно у него ее никогда и не было. Капитан Рыдаев
понимал, что лейтенант гасит в себе жгучую боль. И как-то, выбрав момент во время дневного
отдыха, когда Карпенко с хлопцами пошли добывать в лесных чащах какой-нибудь харч, капитан
сказал своему Раздолину:
— Не теряй надежды, лейтенант. Может быть, и она вот так, как мы, пробивается где-то к
своим, женщина она сообразительная…
Раздолин растроганно мигнул воспаленными глазами, вытер ладонью слезы, тяжело
вздохнул.
— Напрасная надежда… Скорее всего заживо сгорела…
Тяжелые спазмы перехватили Раздолину горло.
Во все последующие дни ни Рыдаев, ни Раздолин не возвращались к этому разговору;
втянувшись в походный ритм, шли по ночам, шли днем, когда это было возможно, отдыхали
только по мере необходимости, потеряли счет дням и ночам: позади остались волынские
кустарники и болотянки, с большими усилиями форсировали несколько маленьких и даже
больших речек, километр за километром преодолевали пространства Полесья; иногда даже
заходили в села, в те, где враг еще не появился; случалось, что и подвозили их на крестьянских
подводах. Поход проходил без особых приключений, если не считать потерь, которые понес их
маленький отряд: они остались вчетвером, так как двое раненых то ли ненароком, то ли
сознательно отстали. Во время привала залегли неподалеку, отдыхали; когда отряд тронулся, все
видели, что и они поднялись на ноги, но к следующему месту отдыха уже не прибыли.
Карпенко ходил на розыски, но вернулся растерянный и удрученный, не встретил их на
стежке, не нашел там, где отдыхали, не заметил, в какую сторону свернули. Ходил на розыски
Раздолин. Вернулся быстро. Принес только винтовки заблудившихся, так как подсумки с
патронами лежали на носилках, под головой у капитана.
— Дезертировали… — хрипло выдохнул Раздолин, присел и принялся протирать
воспаленные глаза.
— Не выдержали… — беззлобно вздохнул Рыдаев. Он, как никто, понимал муки раненых, но
мог только посочувствовать хлопцам — его-то несли, как барина, а тем приходилось ковылять.
— А присяга? — блеснули глаза у Карпенко. Старшина никогда никому ни при каких
обстоятельствах не давал спуску. Если ты солдат, да еще и пограничник, должен быть им до
последнего.
Об отставших никто больше не вспоминал, будто бы и не было этого тяжелого случая. Даже
когда в сторожке Гаврила Белоненко вопросительно взглянул на окруженцев, заметив лишние
винтовки, никто не ответил на его немой вопрос.
Возле Калинова и в самой сторожке оказались они и случайно, и не случайно. Когда
неожиданно вступили на территорию Калиновского района, Рыдаев заметно оживился. В походе
его все время преследовали грустные раздумья о судьбе сына. Если бы был на ногах, не
задумываясь пробрался бы в райцентр, но подвергать товарищей опасности боялся. Поэтому
даже словом не обмолвился, что его несут по знакомым местам, только вспоминалось ему
давнишнее, прошлое, проходило перед глазами, как желаемое, болезненное и неясное видение,
вспомнилась бывшая теща, какие-то чудные родственники, особенно дядька и тетка из лесной
сторожки…
Однажды то ли приснился, то ли привиделся дядька Гаврило, его толстая жена, лесная
сторожка. В глухом лесу, где-то на севере от райцентра. Не выдержал Рыдаев, рассказал о ней
Раздолину. Далеко сворачивать не пришлось, и вот осенней туманной ночью они добрались до
заветной сторожки.
Рыдаеву казалось, что эта сторожка должна быть где-то далеко, но он не верил, что ее
можно будет найти в непроглядной чаще. Наверное, если бы уж слишком искали, то вряд ли и
нашли. Но всевластный случай сам привел. Жучок, подняв лай, указал на близкое человеческое
жилье… Они уже не раз останавливались в лесных сторожках, всегда их там принимали
дружелюбно, кормили, давали что-нибудь на дорогу, в одном не могли помочь — не знали, где
разыскать какого-нибудь врача.
Ни Гаврило не узнал Рыдаева, ни Рыдаев Гаврила. Капитан лежал на носилках. Ему не
просто было с них слезть, так как еще хуже было ложиться на них опять, поэтому он и оставался
лежать, длинный, худой, по самые глаза заросший волосами. Гаврила, посматривая на его
бороду, степенно разглаживал свою, супил брови, скупо рассказывал: