Страница 32 из 101
сберкассой знатным грибником. Финансовые операции он любил, но это была любовь
профессиональная, собирание же грибов было его истинным увлечением, которое, бывает,
подчиняет иногда себе все помыслы и устремления человека.
Когда заканчивался май и начинался июнь, то есть когда природа дарила людям первые
весенне-летние грибы, у Нила Силовича начинался приступ тяжелой, почти неизлечимой
болезни. Сидит Нил Силович в кабинете за стареньким столом, гнется, над счетами, перебирает
указательным пальцем деревянные пуговички, а ему кажется, что нанизывает на веревочку тугие
шапочки коричневых боровичков, да таких красивых, да таких одинаковеньких, будто
выточенных на токарном станке. Нанизывает-нанизывает, затем вскочит со стула, забегает по
комнате, вперит глаза в пол, а на полу: и слизистые маслята, и рыжие лисички, и зеленушки, и
красноватые сыроежки, и подберезовики, и розовые подосиновики, и заячьи грибы, и синяки, а
главное — это грибы белые, признанные властелины в грибном царстве, не зря же сказано:
дуб — царь над деревьями, лев — среди зверей, а белый гриб — в грибном царстве.
Безусловно, не все грибы-дубравники — цари. Может быть, только один такой и родится на
весь лес, не каждый год они являют свою красоту и величие людям, но, уж если попадаются на
глаза, это становится настоящим событием. Нет-нет, Нил Силович на такой гриб-король не
набросится с ножом, не перережет безжалостно его толстенную ногу, на которой королевский
гриб восседает, как на троне, и не выкорчует его обеими руками вместе с гнездовищем, а, как и
надлежит, сначала упадет перед ним на колени, долго-долго будет ползать вокруг его трона,
разговаривать с ним, как с живым, выразит ему самыми высокими словами благодарность за то,
что дождался именно его, Нила Силовича, прославит неслыханным славословием, а под конец
сфотографирует, и не на одну, а на несколько стеклянных пластинок, наконец старательно
измерит его со всех сторон до сантиметра, да где там, до миллиметра, занесет в спецбух
местность и опишет условия, в которых владычествовал царь-гриб, и уже только после этого
осторожно перережет роскошную ногу, положит царя грибов в кошелку на самое почетное место,
а сам престол тщательно замаскирует — может быть, на этом месте поселятся еще и
престолонаследники. И, не задерживаясь, оставит Нил Силович на какое-то время лесные угодья,
так как надо же будет этого великана взвесить на самых точных весах, надо живехонького и
тепленького показать самым заядлым грибникам и надолго взбудоражить сердца и души тем, кто
ничего подобного в лесу не встречал и трудно верит даже в то, что увидел в чужой кошелке.
«Этого не может быть!» — чаще всего говорили грибники-неудачники. И именно это лечило,
укрепляло, закаляло расшатанные за зиму нервы Нила Трутня.
Сейчас Нил Силович караулил временную стоянку отряда, приказали смотреть как можно
внимательнее, прислушиваться к каждому шелесту или шороху ветки. Но он, подперев винтовкой
молодую березу, высматривал в первую очередь белые, да и другие тоже, тем более что и
маслята, подберезовик или заячий гриб, синячок — все они съедобные, очень питательные и
полезные. Правда, в семье, как говорят, не без урода. Попадается и синяк-дубовик или потеч-
горький, с ядовитым духом, такой прежде всего вываривать надо и вываривать, а ядовитую воду
выливать. Чертов гриб, рыгач, или гриб сатанинский, — самый яд, обходи его стороной, несет от
него, если бы и захотелось полакомиться — в рот не возьмешь, отвратительный гриб…
Собирал Нил Силович грибки, а сам размышлял над житейскими явлениями.
Философствовал. Вот видишь — грибы. Сколько их в лесу, какая польза от них, а не все они
одинаковые. Все болетовые — так по-латыни называются, а вырастет, случается, среди этих
болетовых такой сатанюка, что, гляди, незнающего и беспечного в гроб вгонит.
Собирал грибки, рассовывал сначала по карманам, а затем выбрал приметное место, начал
складывать в кучу. Один грибок — ничего, одиночка и есть, можно не обращать на него
внимания, а принеси в кучу, сложи вместе, и готов тебе ужин или же обед…
Вчера все двенадцать человек просидели в самом глухом закутке. Гаврило знал в лесу
каждое тайное и неприступное место, а Витрогон знал не хуже. Они и выбрали такое место, где
лучше всего можно разбить лагерь.
Без Качуренко никто не решался принимать на себя командование. Вершил все дела
Белоненко, комиссар, но известно, комиссар — это не командир.
«Что делать будем, товарищи? У кого какие предложения?»
Думали все, думали молча, думали вслух, высказывались полушепотом, но сошлись на
одном: подождем Качуренко, как ни верти, а без Качуренко — как без рук.
Говорят, хуже нет, чем ждать и догонять. Они вынуждены были ждать. Роман Яремович
предложил послать разведчиков к тайному партизанскому складу, но его быстро отговорили. И в
первую очередь Жежеря. Как человек пожилой, опытный, участник партизанской борьбы в годы
гражданской войны, он говорил: на какое-то время нужно притихнуть. Кто знает, где побывали
немцы, может быть, они уже дорвались и до партизанских складов, а если так, то обязательно
оставили там засаду, залегли в кустах и ждут. Только ткнешься — их не заметишь, а они тебя
сразу же сцапают.
«Подождем, освоимся, прикинем» — такое было решение.
Ждали, осваивались, прикидывали, оглядывали, оглядывались — днем в лесу было тихо и
даже жарко. Осенние, видимо, последние в этом году комары не давали житья, они были мелкие,
тощие, но от этого не менее коварные и кровожадные.
Только под вечер, когда вероятность опасности стала меньшей, когда лесничиха Прися в
перекинутой через могучие плечи переметной суме принесла в одном чугуне жареную с грибами
картошку, в другом густую молочную кашу и полдесятка мягких, еще теплых коржиков, в лагере
оживились…
После трапезы у небольшого веселого костра, который почти не дымился, завязался
разговор, без которых не может обойтись ни один человеческий коллектив.
Начал Клим Степанович Комар. Он проклинал Гитлера и войны.
— Гитлер думает, что на него и на его пособников нет статьи, по которой человечество
определит и квалифицирует его преступления?
В разговор сразу же включился Юлий Юльевич Лан.
— Война, уважаемый Клим Степанович, всегда была ненавистна. Еще древние греки бога
войны Арея рисовали ужасным, беспощадным и, главное, преступным. Не пользовался он
симпатиями ни у людей, ни у самих богов. «Кровью умытый людоед Арей, стен крепостных
разрушитель ужасный!» — так сказано про него в «Илиаде». Сам богоравный Ахиллес,
непревзойденный герой античных войн, осуждал кровавые распри: «Пусть же погибнут навек
между богами и людьми вражда и гнев, которые и умных приводят к неистовству…»
— Что правда, то правда, — подтвердил судья Комар, которому легче было обойтись без
еды, чем без разумного слова.
Юлий Лан продолжал дальше:
— «Война — отец всему, всего хозяин». Это, думаете, кто сказал? Всем нам известный
Гераклит, один из самых мудрых мыслителей древности. Почему он так думал? Потому, что война
стала бытом людей на долгие тысячелетия. Возьмем хотя бы Грецию, история которой — это
история беспрерывных побоищ…
Неожиданно откликнулась Евдокия Руслановна. О ней как-то и забыли — она держалась
поближе к костру, зябко пожимала узкими плечами — не молода уж, не Зиночка Белокор.
— Гомеровский эпос — это еще не история… Легенда, миф…
— Евдокия Руслановна! — вскрикнул Лан, забыв о конспирации. — Не от вас бы слышать эти
слова! Значит, по-вашему, Троя — миф? А свидетельства Геродота?
Дальше Юлий Юльевич перешел к римской истории, более близкой к нашим временам. Так