Страница 70 из 87
— Куда такого чёрного? Кто его есть будет? Не жаворонок, а валякушка! Нет ему места!
— Ну и не надо! — сказал Романок. — Я его и так съем, — и недолго думая тут же съел своего жаворонка.
Никто не уходил гулять. Так и похаживали у печки: как-то испекутся жаворонки, как-то они зарумянятся?
Тёплый приятный запах расплывался по избе. Это жаворонками пахнет, праздником, весной… Ну скоро ли они будут готовы?
Таиска приставала к матери:
— Мамка, ты не забыла?
— Отстань!
Но Таиска не унималась:
— Мамка… ну, может, я погляжу?
— Уйди, не суйся к печке!
— Ну, смотри! А то, может, ты забудешь…
Вкусный запах стал густым и жарким. Мать вытащила противень.
У, какие чудесные, какие зарумяненные птицы сидят на нём! Целая стая! Что, если они сейчас взмахнут своими необыкновенными крыльями да и полетят по всей избе?
Таиска прыгала и визжала от радости. Валентинка смеялась. Романок порывался схватить то одного жаворонка, то другого… Только Груша издали поглядывала на них.
Ну что там особенного? Этим маленьким всегда всё на свете интересно!
Мать каждому дала по жаворонку. Каждый выбрал, какого хотел.
И когда дед пришёл завтракать, ребятишки встретили его в три голоса:
— Дедушка, гляди-ка, гляди-ка, жаворонки прилетели!
Дед поглядел на жаворонков и покачал головой:
— Ух ты! Вот это птицы так птицы!
Лёд пошёл. Романок чуть не превратился в Магеллана
Валентинка проснулась среди ночи от какого-то далёкого, неясного шума. Она встревоженно прислушалась. Шумело ровно, широко, стремительно. Валентинка привстала. Может, разбудить мать? Может, это фронт нагрянул? Может, идут по дорогам немецкие машины и шумят-шумят, а деревня спит и не слышит ничего?
Тёмная-тёмная ночь глядела в окна. По стёклам шуршал дождь, и что-то тихонько постукивало по наличнику.
Шум не затихал и не становился сильнее. Валентинка успокоилась. Нет, это не машины шумят. Так может ветер шуметь в густых вершинах, так, может быть, шумит море.
Валентинка улеглась, но долго не могла уснуть. Что происходит там, в сырой весенней темноте? Что-то таинственное, что-то чудесное и немножко жуткое…
Утром, проснувшись, она снова услышала тот же монотонный шум.
Таиска умывалась. Она, смеясь, брызнула на Валентинку водой:
— Вставай! Пойдём реку смотреть — лёд пошёл! Слышишь, как шумит?
— Это река шумит? Так, значит, это река шумит! Она ещё ночью шумела. А я подумала…
— Что подумала?
— Так, ничего.
…Все нечаевские ребятишки высыпали на реку. Маленькие стояли на горе, пригретой солнышком, а ребятишки постарше и посмелее подошли к самой воде. У, как бурлила вода, как она крутилась воронками! Льдины плыли по реке, сталкивались, натыкались на берега и снова мчались куда-то. Река прибывала, вздувалась, начинала выступать из берегов. Она казалась Валентинке огромной, сильной и опасной. Кто её знает: вот возьмёт да и выхлестнет сейчас на берег, затопит луг, рощу, а их всех утащит и понесёт вместе со льдом. Как она глубока, наверно! И какая холодная, страшная эта глубина!
Мальчишки стояли на берегу. Романок был с ними. Они стояли на самом краю и бросали палки на середину реки, чтобы посмотреть, как они крутятся в бурунчиках.
Вдруг мальчишки закричали. Край берега, на котором они стояли, отделился и медленно поплыл… Это был кусок льда, прибитый к земле. Ребята один за другим прыгали на берег. Только Романок, растерявшись, стоял и не знал, что ему делать. А полоска воды между ним и берегом потихоньку увеличивалась и увеличивалась.
— Прыгай! — кричали ребятишки. — Прыгай скорее!
— Прыгай, дурак! — взвизгнула Таиска.
Валентинка, увидев Романка на уплывающей льдине, такого маленького, жалкого и растерянного, забыла всё на свете. Она прыгнула в воду, сдёрнула Романка со льдины и вместе с ним выскочила обратно на берег.
Всё произошло очень быстро. Валентинка даже испугаться не успела. Но она увидела уплывающую льдину, которая уже неслась по течению, — ведь Романок сейчас стоял бы на ней! Она заглянула в тёмную воду, в которую только что прыгнула, — до чего страшная эта вода! И ей стало до того жутко, что слёзы подступили к горлу.
Таиска подлетела, отшлёпала Романка и отогнала его от реки, словно он не человек был, а какая-нибудь овца.
Потом подошла к Валентинке:
— Как же теперь домой-то идти? С тебя так и льёт. Полны валенки небось. А ну-ка, скинь!
Девочки помогли Валентинке снять валенки и вылили из них воду.
Валентинка дрожала.
— Пошли к бабушке Славиной! — сказала Варя. — Она добрая. Мы когда зимой в прорубь провалились, она всех нас сушила.
— И правда! — подхватила Таиска. — Пошли!
Бабушка Славина одиноко жила в своей маленькой избушке. Ни родных, ни близких у неё не было. Но когда соседи заходили к ней за какой-нибудь нуждой или ребятишки забегали со своим горем, она всегда была рада помочь, чем только могла.
Бабушка велела Валентинке снять валенки и намокшее платье, дала ей свою шубейку и затопила печку. А на стол поставила чугунок со сладкой пареной брюквой:
— Ешьте. Мёд, а не брюква.
Девчонки всё ещё переживали случившееся. Они уже не дичились Валентинки. И Валентинка больше не боялась их. Они не смеялись над её синим капором, не разглядывали, какие у неё чулки.
— А всё-таки у нас Валентинка смелая, — сказала Таиска. — Я ещё и опомниться даже не успела…
Алёнка поёжилась:
— Прямо в воду! Ух!.. А если б тут не мелко было? Если б тут яма была?
— Страшно! — прошептала Варя.
— Ну и что ж, что страшно! — ответила Валентинка. — А если б Романок ваш был? И ты тоже прыгнула бы. Мало ли что страшно! Конечно…
Она вдруг заплакала. Ей снова представилось, как бурная река уносит льдину и Романок стоит на этой льдине и смотрит на всех испуганными синими глазами. А льдину уже вертит, уже крутит в воде… Ой, что, если б это и в самом деле случилось?
— Ну, ведь не случилось же, ведь не случилось же! — повторяла Таиска. — Ведь не случилось же!
Но неожиданно всхлипнула и сама. И тут же рассердилась:
— Уж и надаю я этому Романку сегодня! Будет он у меня знать, как в реку соваться!
Огонёк увидел солнце
Серые стояли дни. Тяжёлый сырой туман висел над землёй. Ночи были непроглядны. Только ветер шумел и река бушевала вдали.
И вдруг ударило солнце. Засверкали Грушины спицы, воткнутые в клубок; словно серебряные, засветились ручки у комода; заблестела посуда на полке, и на большой глиняной миске отчётливо проглянули глянцевые синие цветы.
А на подоконниках, затопленных солнцем, свежо и сквозисто зеленели дедушкины сеянцы.
Валентинка была молчалива. Но ей казалось, что начался какой-то необъяснимый длительный праздник. Этот праздник не имел названия, но он был разлит в воздухе, глядел в окна. Она вышла на улицу — праздник был и здесь. Да ещё какой! Снег уже исчез — туман и чёрные ночи согнали его. Синие лужи, словно осколки зеркала, ослепительно сверкали под солнцем. Тонко звенел ручеёк, бегущий через двор. А возле избы на старой берёзе пел скворец. Как он пел! Он словно хотел рассыпаться сам в своих звонких трелях, он даже крылья распускал и весь трепетал от неизбывного счастья.
Дед на усадьбе подправлял изгородь. Он постукивал топором по тонким ольховым жердинкам, подгонял их, прилаживал к высоким кольям, перевязывал мягкой, как волокно, ивовой корой.
Но вот он остановился отчего-то, поднял бороду и глядит в небо. Валентинка сразу встревожилась. Что там? Самолёт? Немецкий?
Дед поманил её пальцем. Валентинка подошла. И — как хорошо! — вместо жёсткого, воющего гула немецких пропеллеров она услышала ещё одну птичью песню. Словно серебряные колокольчики звенели вверху. Словно серебряный дождик падал на землю. Высоко-высоко дрожала в небе маленькая птица.