"Король" с Арбата

Это случилось в самое жаркое время, когда все в батальоне потеряли друг друга и даже мы с Женькой разъединились. Вооруженной толпой мы шли по пыльным дорогам Смоленщины, ломились сквозь кустарники, топтали рожь. Вперемежку с бойцами в этом сером густом потоке шли небритые командиры и никто не знал, что делать, никто не подавал команд.

Сквозь пыль проступали мокрые спины впереди идущих. Усталые руки уже не держались за ремни винтовок. Руки болтались, словно плети, а винтовки, почуяв свободу, сползали с плеча, глядели дулами назад. Заглядись - и штык впереди идущего проткнет глаз.

Какой- то сержант тащил, словно коромысло, ручной пулемет, упрашивал его сменить, но никто не слушал. Его толкали, от него отмахивались.

Сержант ругался, всхлипывал, кому-то грозил и опять, спотыкаясь, не разбирая дороги, шел в пыльном облаке.

Никто ни с кем не разговаривал. Хотя уши жадно, настороженно ловили любой звук. Уши боялись только одного слова «Окружили!»

И вдруг это слово надрывно, с визгом, заметалось в толпе. Люди ускорили шаг, сталкивались друг с другом. В лохматых от пыли веках страшно застыли белки глаз.

- Окружили!

И толпа заметалась. Толпа побежала.

И вдруг я увидел самое страшное: кто-то на ходу рвет с воротника петлицы с кубиками, путается в ремнях, сдергивает командирскую портупею.

- А как же мы? - кричу я.

Сержант держит пулемет, словно винтовку, ошалело повторяет:

- Где? Где? Где?

Рядом рыжий боец без пилотки ставит гранату на боевой взвод. Руки у него трясутся. Кому-то радостно обещает:

- Сейчас! Сейчас!

Меня толкают, куда-то неудержимо влекут.

Впереди кто-то большой, сильный крутит над головой винтовку, словно палку, кричит:

- Стой! Спокойно, товарищи! Коммунисты, стой!

Это же наш Григорий Иванович. Я проталкиваюсь к нему, вижу рядом с ним Женьку, Пончика. В поднятых руках Женька держит гранаты, кричит что-то страшное.

Григорий Иванович узнал меня, показывает:

- Вот связной из штаба полка! Никто нас не окружил! Алеша, говори! -приказывает он.

Стало вдруг очень тихо.

- Ну, докладывай же. Тут все свои,- прикрикивает политрук.

Я начинаю что-то соображать.

- Никто нас не окружил,- ору я,-Это подмога идет. И вдруг резкие автомобильные гудки. Толпа шарахается.

Из пыльного вала выскакивает с раскрытыми дверцами «эмка». На подножке - седой человек без шапки. Я вижу генеральские лампасы и алые большие петлицы.

- Кто за старшего? - кричит генерал.

Григорий Иванович оглядывается, потом винтовку к ноге, делает шаг вперед.

- Политрук Бритов.

- Кто кричал, что нас окружили? - сурово спрашивает генерал. Мне видно, как его шофер в машине держит на изготовку немецкий автомат.

- Я спрашиваю, кто видел, что нас окружают? - гремит сверху генерал.

- Никто не видел, товарищ генерал,- опять оглядывается Григорий Иванович,-просто один с перепугу закричал, другие услышали, подхватили. Вот и все.

Сейчас очень тихо. Только урчит мотор запыленной «эмки», да кто-то шумно дышит мне в затылок.

Генерал устало потер лоб, присел на подножку машины и уже просто, как-то по-домашнему расстегнул ворот, платком шею вытирает.

- Ну вот что, дорогие товарищи, за «слыхал» буду расстреливать, а за «видел» - награждать. Всем ясно?

Мы глухо, вразнобой отвечаем:

- Ясно, товарищ генерал.

Он всех оглядывает и вдруг подмигивает:

- Ну, у кого закурить есть?

Шофер ему из машины папиросы протягивает, но он тянется к солдатским кисетам, ловко рвет бумажку, раз - лизнул языком - и самокрутка готова. Задымил, поморщился:

- Кошачий хвост. Клопов и тещ морить.

Сначала несмело, потом все громче, дружнее смеются бойцы.

Вот так мы познакомились с нашим комдивом.

И сейчас, когда я смотрю на телефонный провод, мне уютно, покойно на сердце: ведь там на другом конце провода наш комдив, наш генерал. Он такой же, как и мы все, он не даст нас зря в трату. А если в мыслях пойти дальше, то даже дух захватывает: от генерала провод идет к командующему фронтом, а потом в Москву, в Кремль…

Я тихонько подергиваю провод:

- Товарищ Сталин, мы здесь…

* * *

Дождь давно прошел. Солнце поднимается выше. От гимнастерок шинелей курится парок.

- Алешка,- толкает Женька,- прислушайся! Я прислушиваюсь, но ничего не слышу.

- Да птицы же.

Где- то совсем рядом птичьи голоса. Они встречают утро. Наверно, умываются, прыгают. Могут над немцами пролететь, им почирикать, потом к нам обратно.

Вода уже почти сошла. Тянет голову каска. Спать хочется. А тут голос Григория Ивановича. Он говорит, что к нам идет пополнение.

Это же хорошо! Может быть, нас отведут в тыл на отдых?

Наши спины неуверенно трогает солнце. Куда-то медленно уходит вода из окопа. Григорию Ивановичу она уже до колен. Нестерпимо хочется есть. Сухари, пшенные концентраты и сахар слились в одну клейкую массу. Из вещевых мешков мы пригоршнями черпаем эту замазку и в рот.

- Теперь бы и закурить,- сытно, довольно жмурится пограничник и просительно оглядывает нас. Махорка у всех промокла и только некурящий Пончик сохранил курево в стеклянном флаконе из под «Тройного» одеколона. Там же у него спички и кусочки коробка.

- А бумажка? - умоляюще смотрит пограничник. Бумаги нет. У меня под каской только письма. От мамы,

сестры, Левы, Лидочки и одно Ларискино.

Отдал конверт от Ларискиного письма. Пограничник распрямил его на коленке, прочитал обратный адрес, заулыбался:

- Спичек не надо. Сама загорится.

По окопу начали бить немецкие минометы. Визг мин короткий, противный, словно провели гвоздем по стеклу. Пронзит уши секундная тишина, а потом нас встряхивает.

- Мимомет! - пытается шутить пограничник, отряхиваясь от земли.

Какой уж тут смех! Немецкие минометы - страшная вещь. Пригнет визгом наши головы, потом рванет уши взрывом и сразу крик: «Санитара сюда!»

Григорий Иванович при каждом свисте нагибается, нас к земле прижимает, неизвестно кого ругает.

Минометный огонь стих. Над окопом вонючий запах взрывчатки.

Пограничник закуривает, усаживается на корточках вплотную, спиной к окопу, вспоминает:

- У нас на заставе был один миномет.

- Какой он? - спрашивает Женька.

- А, чепуха одна. Кусок водопроводной трубы на подставке. Вот и все. Суй в нее мину, она обратно сама вылетает.

И вдруг по окопу тревога:

- Комбата убило!

Рванулся, цепляясь за бойцов полевой сумкой, и куда-то исчез наш командир роты. Из глубины окопа его голос:

- Бритов, остаешься за меня!

Григорий Иванович губы кусает, лицо серое, растерянное:

- Спокойно, ребята…

Низко над нами с ревом проносятся самолеты. На крыльях желанные, родные красные звезды.

Слева нарастает: «Ура!» Это наши соседи оставили окопы, поднялись в атаку.

- За Родину! За Сталина!-кто-то громко командует нам.- Вперед, товарищи!

Чертыхаясь, мы вылезаем на бруствер, и сейчас же оглушительное «ура!» несет нас, словно на крыльях.

Рядом со мной бежит какой-то длинный худой боец. Он низко согнулся, кажется, вот-вот упадет лицом в землю.

- Не останавливаться! Не останавливаться! - кричит он, и только сейчас я заметил у него на груди пулеметный щит от «Максима». Привязан ремнем за шею и тянет, тянет бойца к самой земле.

Женька, не останавливаясь, стреляет на ходу, что-то кричит мне, но ничего не слышно.

Ткнулся головой в землю боец с пулеметным щитом на груди. Винтовка отскочила далеко вперед, пальцы землю царапают. Пончик от него шарахнулся, споткнулся, упал. Вскочил ошалело и опять бежит рядом.

- Ура-а-а-а! За Родину! За Сталина!

Ощетинившись штыком, пригнувшись, легко бежит чуть впереди пограничник, манит, зовет нас его зеленая фуражка.

- За мной!-оборачиваясь, кричит он перекошенным ртом.