Страница 18 из 75
Вот Пончик кончил писать, несет рапорт нам. Я любовно смотрю на его винтовку.
- Посмотри, так ли,- говорит он Женьке. Тот крутит листок и вдруг громко хохочет. Мы заглядываем через плечо и тоже смеемся: на листке нарисован замечательный, симпатичный кукиш.
- Пончик,- тормошим мы его,- ты мировой парень! Правда, винтовку твою жалко.
Сейчас под ливнем в окопе, мне думается, Пончик жалеет, что нарисовал кукиш. Уже был бы дома в теплой квартире. У него отец какой-то известный профессор. Наверное, квартира как у Гоги, не то что мой подвал.
Немцы снова пускают ракеты.
- Нервничают,-стучит зубами Женька.-Нас б-б-боятся.
- Наблюдать за противником! - это опять тревожится Григорий Иванович. Ему хорошо. Он высокий. Ему вода всего по пояс, а мы уже стоим чуть ли не по грудь.
Я не знаю, есть ли у меня ноги. А что, если сейчас пойдут немцы? Стрелять мы еще сможем, хотя у нас от холода дрожат руки, плечи: какой уж тут прицельный огонь. А если команда «В контратаку!»? Как же мы вылезем? Куда-то делись ноги. Были, а вот теперь нет.
- Инвалидам на деревянных ногах хорошо,-тихо смеется Григорий Иванович,- им дождь нипочем.
Мы молчим.
- В Африке воевать хуже,- продолжает политрук,- жарища и ни капли воды.
Мы молчим
- Алеша, что примолк?-дышит теплом в мое ухо Григорий Иванович.
- Думаю…
- О чем?
- О квартире.
- Что так?
- Сухо… тепло там.
Григорий Иванович нагнулся к пограничнику:
- Во фляжке еще булькает? Дай-ка им по глотку.
…Немножко потеплело в желудке. Как будто там лампочка зажглась. Потом вспыхнула лампочка в голове. Стало вдруг светло, тепло, уютно.
Почему- то вспомнилась квартира Гоги из дом пять. Почему Женька, Пончик, Григорий Иванович и я должны ее защищать? Почему сам Гога с мамой и папой уехали из Москвы «ковать победу в тылу», как торжественно объявил Гога, а мы все стоим в этом окопе? Все, даже Пончик.
Может быть, потому, что квартира Гоги находится в нашем советском доме, на нашей советской улице, в нашей Москве? Вот мы заодно все сразу и защищаем. А мне не хочется «заодно все сразу». Не люблю я эту квартиру.
Есть такие квартиры, в которые я бы ни за что не вошел. Не знаю почему, но позвонить у дверей графа де Стась, Ба-хили, Гоги или Лариски для меня просто пытка.
Знаю, что мне откроют двери, знаю, что не прогонят, а вот зайти не могу. В чем тут дело? Может, потому, что они живут хорошо? И я просто не знаю, куда ступить: везде ковры, стулья в чехлах, какие-то безделушки. Дыхнешь- и сломаются.
Но ведь не стесняюсь же я зайти к Лидочке или к Женьке? У Лидочки пианино и даже есть вся Большая Советская Энциклопедия. А у Женьки кругом картины, разные этажерки и патефон. Но к ним я захожу как к себе.
Мать Лидочки откроет дверь, со мной сразу за руку и кричит в комнату:
- Лидок, встречай Алешу! Варенье в буфете, печенье, чтобы ты не слопала, в духовке, а я помчалась.
Когда к Женьке позвонишь, Король лает. Женькина мать меня пропускает и сразу на Короля нападает:
- Ты что? Своих не узнал? Это же Женин товарищ. Смотри-ка, Алеша, Король покраснел. Стыдно ему.
Пальто мое повесит и сразу с вопросом:
- Есть хочешь? Только по-честному. У нас суп горячий. А вот зашел я как-то к Гоге за контурной картой. Ноги
вытер, тихонько позвонил. За дверью голос:
- Кто там?
Я объясняю. Долго цепочки разные бряцают, щелкают замки. Приоткрылась щелка. В щелке Гогина мать.
- Тебе что?
- Карту контурную хотел попросить.
- Ну, заходи. Постой тут. Я сейчас узнаю. Она уходит. Потом появляется Гога-
- А, это ты? Ну, проходи вот здесь. Только вытри ноги хорошенько.
Мне не хочется заходить в комнаты. Хотя там, я знаю, есть настоящая шкура белого медведя, морской компас, моржовый клык, а на стене барометр.
- Ну, проходи, не стесняйся,- говорит Гога.- Вот тут присядь. Я сейчас карту найду.
Сижу, поджав ноги. Куда руки деть - не знаю. Тихонько волосы приглаживаю. Мимо в халате Гогина мать проходит. Когда ступит рядом с буфетом, там за стеклом жалобно звякают какие-то красивые тарелки и чашки.
- Как учишься?- проходя мимо, спрашивает она.
- Ничего.
Идет обратно, опять спрашивает:
- Где твой папа работает?
- У меня его нет.
Она губы поджимает, оглядывает меня с ног до головы. Я прикрываю заштопанную коленку.
- А мама?
- Мама в прачечной.
- Нюша,- кричит она в кухню.- Ты не забудь сегодня сдать белье в прачечную.
Потом она опять мимо проходит, открывает дверь в другую комнату:
- Гога, ну, где же твоя карта? Ведь мальчик ждет.
Выходит Гога, сует мне карту, я скорее одеваться. Из комнаты голос Гогиной матери:
- Гога, спроси мальчика, может, он хочет покушать?
- Спасибо, не хочется,- я хватаю шапку и долго путаюсь у двери в разных цепочках и запорах.
…Обо всем этом я сейчас в окопе рассказываю, может быть, сам себе, а может быть, Григорию Ивановичу. Он то ли дремлет, то ли слушает. Лица не видно.
- Вы слушаете, Григорий Иванович? Он не отвечает: дремлет наверное.
- Чудаки,- сквозь шум дождя слышу я близко его голос, чувствую на щеке теплое дыхание.- Чудаки. Не могли ко мне на студию приехать. Я бы уж помог.
И опять усыпляюще стучит дождь по каске.
- Алешка,- говорит Женька,-а все-таки мы тогда кино сделали. Помнишь, кадрики собирали?
- Угу,- говорю я.
- Какие кадрики?-шумно ворочается в воде Григорий Иванович.
Я вспоминаю, как приуныл наш двор, как затосковала вдруг вся наша скамейка. Это были грустные дни.
* * *
…Нет у нас новых кинокадров. Костя уехал в отпуск, а больше нам надеяться не на кого.
К Нонке повадился ходить в гости какой-то длинный студент в очках, белых штанах и очень вежливый. Весь прозрачный, как ландрин. Походка на цыпочках, вот-вот вспорхнет и улетит. А Костя по земле ступает твердо, уверенно. Так и кажется, такие как он, то есть рабочий класс, ногами землю отталкивают. Потому она и вертится.
Я сказал об этом Нонке, она чуточку задумалась, сказала:
- Странно.
Потом долго писала письмо. Я крутился около. Уж очень хотелось узнать, кому она пишет, но Нонка, как всегда, выпроводила меня за хлебом. Я тоже сказал: «Странно» - и с неохотой покатился в булочную.
И вот сейчас мы сидим на нашей скамейке и ничего не делаем. Просто опустились руки. Где же нам достать еще пленки. Только один Женька, насвистывая, лепит из пластилипа какого-то веселого чертика. Тетя Дуся метет двор, изредка косится на нас. Наверное, ее беспокоит, почему мы идруг такие смирные.
Лева говорит, ни к кому не обращаясь:
- Сейчас «Чапаев» идет в «Художественном», в «Арсе» и в нашем «Кадре». Вот где пленка-то.
Рыжик, насвистывая, долго следит за метлой дворничихи, потом вскакивает со скамейки и кружится на одном месте:
- А я придумала! А я придумала!
- Что?- спрашиваем мы.
- А вот что. Ведь кинобудки тоже подметают. Так?
- Так,- соглашаемся мы.
- А куда мусор выметается?-все так же кружится Лидочка.
- Во двор, наверное, а что?
Лидочка останавливается, оглядывает нас всех по очереди. И вдруг хохочет на весь двор:
- Не дошло?
- Стоп, тут что-то есть,- говорит Лева.- Ну, конечно, нужно пошарить в мусоре около кинобудок.
Нам стало все ясно. Ведь «Чапаев» сразу идет в трех кинотеатрах. Наверняка на каждом сеансе бывают обрывы ленты. При склейке механики обрезают кусочки и, конечно, бросают их на пол, а потом выметают на улицу.
- Ура!
- Ха-ха!
- Банзай!
Мировецки!-заключил Славик наши восторги.
Ну, конечно, нужно вставать очень рано и бежать к будкам этих кинотеатров, пока дворники не подмели там дворы.
За всю свою жизнь я еще никогда не вставал раньше дворников. Просто не приходилось.