Страница 69 из 87
"Может, забыли просто... Хотя, как забыть? Ну да мало ли! А вдруг да... Нет, нет!" -- сам испугался мелькнувшей догадки.
И неделя, другая прошла, а конвертика нет как нет.
-- Господи, неужто? Конечно, по закону не обязаны, просить нельзя... Да разве одни писаные законы? Освященный веками обычай стоит закона, уважение его не менее обязательно...
Пришло следующее первое число и опять не принесло ничего. Выходило уже -- не забыли, а наоборот,-- припомнили.
-- А, вы вот как! Хорошо же, посмотрим. Пока не трогали закона, жили да радовались:
-- Ах, что и за исправник! Ему бы губернатором...
-- Вот это -- управляющий... Не копеечник! Сейчас видна натура, размах... Белая косточка!
А как попутал лукавый в недобрый час на законы опереться, и пошло:
-- Хапуга! Держиморда! Я ему покажу, полицейской крысе...
-- Выжига, вор, нигилист! Ему в остроге сгнить мало!
И чинили один другому всякие каверзы, пакости.
Событие исключительной важности, задолго оповещенное в "Ведомостях" и взволновавшее уездные сферы далекой окраины: едет "по епархии" преосвященный. Трепетали батюшки, морщились церковные старосты и монастырские казначеи.
-- Понимаете: сам владыка! Особа! -- внушительно подымал палец озабоченный исправник, раздавая инструкции. И становые пристава сломя голову летели сгонять народ для починки дорог.
Одновременно с этим вздумал обозреть свои владения какой-то Шляхтин, личность неизвестная; по крайней мере газеты о поездке его не обмолвились, никаких распоряжений на сей предмет от начальства не последовало.
-- Мало ли тут директоров всяких компаний, владельцев и золотопромышленников ездит! Видали этого добра...
Так, разумеется, думал и владыка; вернее -- совсем не думал, что поездка какого-то Шляхтина и его собственное путешествие могут составлять равноценные события, одно на другое влиять.
И однако на первой же после железной дороги почтовой станции пришлось услышать неожиданное:
-- Каки теперь лошади! Все с Шляхтиным убежали.
Владыка, узнав о причине задержки, вопросительно, с тихою укоризною поглядел на сопровождавшего его исправника.
-- Это недоразумение, ваше преосвященство... не извольте беспокоиться...-- забормотал, краснея. И выбежал во двор.
-- Что?! Да знаешь ли, что я могу с тобой сделать?-- накинулся на почтосодержателя.-- Кто едет-то? Как ты осмелился!
-- Воля ваша,-- развел тот руками,-- только вон две пары стоят, потому, ежели для казенной надобности, без коней тоже нельзя...
-- Я с тобой после разделаюсь,-- зловеще прошипел исправник,-- доставай скорее вольных!
-- Нету вольных, восемнадцать троек под Шляхтиным ушли. Начисто! Подождать, не иначе, придется...
Точно вдруг потеряв способность речи, исправник несколько секунд стоял, выпуча глаза. Мужик, потупясь, ковырял в носу. Потом точно кто плашмя ударил лопатой по чему-то мягкому. Раз, другой... Мужик покачнулся.
-- Ваше скородие, владыка требуют!
Мужик как ни в чем не бывало высморкался кровью в подол рубахи, покрутил головой, ухмыляясь хитро и самодовольно всей физиономией, и отправился куда-то по хозяйству.
-- Так-таки и нет лошадей? -- коротко спросил преосвященный. Исправник, заикаясь, принялся со страха в чем-то оправдываться.
-- Ну что же, я подожду, да...-- проникновенно поглядел владыка.
Выехали только через семь часов, на измученных обратных лошадях. На всех следующих станциях повторилось то же самое; почти сказочные подробности рассказывались о проследовавшем поезде Шляхтина.
-- Кто же вам коней оставит? Он по три целковых на водку дает, по десятке за тройку с перегона!
-- И секлетари с ним, и доктора, и повара, а камердин весь в медалях да прозументах... Одних генералов, чай, до десятка!
-- Нет, ведь это пренебрежение, насмешка какая-то... Я буду жаловаться! Так нельзя... Не мне, скудоумному и убогому, а сану моему довлеет, за себя я все прощаю, но здесь оскорблен представитель...
-- Простите, владыка! Я в отчаянии... я, видит бог, всей душой...
-- Я вас и не обвиняю. Понимаю, вижу, как вас убивает. Тут золотой телец... Да кто же, этот муж?
-- Владелец промыслов... еврей, ваше преосвященство... Сейчас узнал, что царский прием на границе его владений оказан, священник похвальным словом приветствовал...
-- Как? Православный священник? Иудея? Кто же этот иерей?
-- Из его имения, Феогност Купелин! --с готовностью подсказал исправник, родственницу которого этот самый отец Феогност сжил с места учительницы.
-- Возмутительно! Православный священник... иудею! Надменному гордецу, из-за которого епископ терпит надругательства... Нет, я буду требовать правосудия!
-- Смею ли просить, владыка, вашей защиты и представительства пред господином губернатором? Я все делал...
-- Вполне, всеконечно, можете располагать моим покровительством! И от себя, и за вас стану протестовать против дерзкого неуважения к власти...
По приезде в городишко преосвященный отправил жалобу в губернию, а отцу Феогносту отрешение от должности с предписанием немедля явиться пред владычные очи. Отсюда же, ободренный архиереем, исправник почтительно, но властно потребовал из управления промыслов сведений: какими видами на жительство располагают прибывшие туда лица и имеют ли вообще право жительства в губернии, будучи иудейского вероисповедания? Торжествующе улыбался, потирая руки.
С триумфом, действительно, невиданным, въехал Шляхтин в свое имение, в котором могло бы вместиться все царство Польское. И дом, над которым день и ночь работало несколько сот человек, был похож на дворец в этих дебрях: до тридцати комнат, с великолепною мебелью из столицы, с дорогими материями по стенам, ливрейные слуги, флаг на кровле...
Все это понадобилось для месячного, первого и последнего, конечно, пребывания на промыслах их владельца.
Странную, невероятную бумагу от исправника получил управляющий. Даже из рук выронил, как прочел, испарина прошибла. Побежал за советом к личному секретарю Шляхтина.
-- Извините, не смею доложить его превосходительству сам... Вот видите, исправник... грубый и невежественный человек, конечно...
Секретарь отнесся совсем необычайно. Читая, все выше подымал брови, улыбаясь, а кончив, вздернул плечи и громко, весело захохотал.
-- Черт возьми! Хорошо, я доложу...-- сквозь смех едва мог ответить.-- Для курьеза, само собой! У него -- паспорт?.. Нет, каково! Доложу обязательно... Паспорт! А? Курьез, курьез...
Едва ушел управляющий, как прибежал встревоженный, запыхавшийся отец Феогност и просит непременно личного свидания с владельцем. Очень доступный вообще, тот сейчас же принял.
-- Ваше превосходительство! Защитите, помогите! Семеро детей... Что же я такого сделал? Ваше превосходительство! -- взывал обескураженный попик, потрясая архиерейской бумагой.
Перед обедом лакей Шляхтина принес в контору депешу, объяснив, что приказано отправить с нарочным.
"Видно, губернатору",-- подумал управляющий.
Но, прочитав адрес и текст телеграммы, разинул рот и замер в благоговейном ужасе.
После богослужения в соборе владыка проследовал к градскому голове. К обеду съехалось все, что было именитого, богатого, чиновного. Когда зашла речь о неудобствах дорог, преосвященный пожаловался на сугубые тяготы и лишения, испытанные по милости какого-то проезжего Шляхтина.
Это вызвало среди гостей неловкое замешательство. Разговор на минуту оборвался, кое-кто переглянулся.
-- Вашему преосвященству, вероятно, неизвестно, что это тот самый... известный, не только русский, а общеевропейский банкир, обладатель колоссальных богатств? У него огромные связи. Очень жаль, что вам пришлось претерпеть, но... тут уж всякая власть, к несчастию, бессильна! -- заметил один из гостей.