Страница 68 из 87
-- Господа, в "Фантазии" и "Очаровании" кончили! Пожалуйте! -- оповестил старичок в сером цилиндре.
Все заспешили, ринулись из уборной: предстояло поддержать престиж "Услады". Хотя, казалось бы, какое им дело до хозяйского кармана. Но тут стояло на карте реноме всей труппы и каждого в отдельности.
И вот все уже на подмостках, насквозь пронизанные холодным двадцатиградусным ветром, но -- веселые, смеющиеся...
Выходила вперед всех Фрося в своей шляпе с замызганными ситцевыми розами, улыбалась, строила глазки и пела сиплым голосом:
Мой костер в тумане светит...
Потом, разводя руками, кокетливо подбирая платье, плясала, притопывая каблуком, вздрагивая плечами:
Чудо, чудо, чудо,
Чудо, чудеса-а...
-- Господа! Не теряйте время, получайте билеты!
Когда, посинелые, трясущиеся, спускались с подмостков, Сенька дернул Фросю за рукав и шепнул виновато, тихонько:
-- Не сердись, Фрось! Еще пять дней, еще все можно, ей-богу.
-- Пшел от меня к чертям!
Затрубили солдаты, подняли занавес.
-- Вот, господа, живая человеческая голова! -- величественным жестом указывает старичок в коричневом сюртуке на открытый со стороны публики ящик, в постаменте которого сидит партерный акробат, высунув в ящик свою голову.
-- Она моргает. Голова, моргни!
Акробат поднимает веки, несколько раз зверски поводит глазами.
-- Она может и курить. Голова, покури!-- сует разожженную трубку.
Акробат с удовольствием затягивается и пускает колечки.
-- Браво, браво, браво-о!
-- восхищается публика.
Опять ревели трубы. На трапеции изгибался мальчишка Сашка-гимнаст, с заплаканным лицом, посылал воздушные поцелуи и улыбался.
-- Браво, браво-о!
Колесом ходил партерный акробат, пел, кривлялся и бренчал на балалайке одетый в лапти и пестрядину Сенька:
Барыня угорела, много сахару поела...
-- Ого-го-го-о! браво, браво!
Выходила Фрося в черном платье с веером, пела шансонетку, дрыгала ногой, задирая юбки, фокусник ловил из воздуха двугривенные, вынимал из наволочки яйца, глотал шпагу.
-- Браво, браво, браво!..
-- Браво, браво, браво!..
Потом занавес опустился. Старичок в цилиндре вышел и оповестил почтеннейшую публику о предстоящей демонстрации живой нимфы. Трубы заиграли что-то вроде вальса.
-- Торопись, Фросенька, торопись...-- робко заглянул в теплушку антрепренер.
-- Подождешь, старый сморчок! -- грубо засмеялась в ответ, скидывая черное платье и на ходу уже отпивая из бутылки.
Опять нагнал Сенька и шепнул вкрадчиво:
-- Не скандаль, Фрось, еще все можно! И ребенка из воспитательного можно, ей-богу...
-- Ладно, запляшете вы у меня...-- совсем по-волчьи лязгнула зубами и угрожающе засмеялась.
-- Ну, теперь все пропало!-- махнул рукой Сенька-комедьянт.
-- Фросенька, публика требует, не задерживай...-- мягким шариком подкатился старичок.
-- Что пристал? Публика, подумаешь... всякая сволочь. Подождут!
Не торопясь, подобрала юбки и влезла до пояса в картонный, раззолоченный рыбий хвост. Облокотилась.
-- Ну, показывай, что ли, седая кикимора!
Занавес поднялся. Хлопки и крики в публике разом смолкли, оборвался и солдатский вальс.
-- Живая, говорящая нимфа, пойманная в Средиземном море. Половина рыбы, половина женщины. Нимфа, скажи, сколько тебе лет?
-- Семнадцать! -- досадливо, со зла кинула Фрося, лузгая семечки.
-- Нимфа, кто твои родители? -- растерянно и опасливо спрашивает вдруг заробевший старичок.
-- Гм! Черт их знает, кто они были! В воспитательном выросла, потом по прачечным пошла, никаких родителей не знаю! -- к ужасу антрепренера, уже совсем не по программе ответила Фрося.
В публике ропот, одобрительный смех, шиканье и свистки.
-- Желающие могут убедиться, что здесь нет обмана, что это действительно живая, говорящая нимфа!-- спеша потушить скандал, лепечет заученные фразы обезумевший старик.
Когда "желающие" обступили вплоть и бесцеремонно разглядывали и ощупывали, Фрося по привычке состроила томное лицо, протянула руку вперед и заигрывающе, умильно вымолвила:
-- Пожертвуйте...
-- Вот тоже! Что они дурачат честной народ?! -- вдруг громко выкрикнул какой-то молодец в бешмете и бобровой шапке.
-- Нимфа! Да я эту потаскуху за двугривенный со всей ее требухой куплю!
-- Господа, господа...-- завертелся старичок в сером цилиндре.
-- Что?! Это я-то потаскуха? Меня за двугривенный? -- мигом вылезла из рыбьего хвоста Фрося.-- Это, может, жена твоя по двугривенному идет, паршивец ты этакий, а у меня ребенок есть, я тебе не потаскуха!
И прежде чем могли опомниться, она со всего размаху влепила обидчику звонкую затрещину.
Поднялся невообразимый гвалт, рев, шум.
-- Это разбойничье гнездо! О-о! А-а!
-- Бей их! Обман! Деньги назад!
Кто-то ударил Фросю, и по лицу у нее течет кровь, кто-то изорвал на ней кофточку, дергали, толкали... Антрепренер скрылся, а откуда-то выбежал бледный, перепуганный Сашка-гимнаст, и его ударил по голове купец в лисьей шубе.
-- Бить нельзя! Эй, нельзя бить! За что бьешь мальчонку?
-- Полицию надо сюда! Зови полицию!
С улицы напирала любопытная толпа, верещала, как под ножом, кассирша, отстаивая хозяйские деньги; надрываясь, жалобно и тревожно плакал полицейский свисток.
Через десять минут порядок был восстановлен. На сцене "Услады" распоряжался околоточный и чинил допрос.
-- Ты кто такая? -- строго обратился к Фросе.
-- Не больно тычься, я тебе не родня! -- ответила та, сморкаясь кровью и глядя на полицейского чина насмешливо и враждебно.
-- Что?! Кто ты, у тебя спрашивают?
-- Не фыркай! Почище видали, да редко мигали... Нимфа я.
-- Я тебе дам нимфу! Я тебе покажу! Паспорт есть?
-- Это она, вашескородие! Которая нанесла мне оскорбление... словами и действием, она...-- подсказывал молодец в бешмете.
-- Знаю. Это еще что за шут гороховый?
-- Позвольте представиться... антрепренер-с... простите, такое досадное происшествие...
-- Знаю. Айда все за мной! В участке разберем!
С этого вечера театр "Услада" был закрыт, к вящей радости конкурентов.
О труппе его ничего неизвестно.
ПРИМЕЧАНИЯ
Печатается по тексту газеты "Уральский край", 1909, 25 декабря.
СВОЯ СВОИХ
Тому бы, известно, по дружбе объясниться келейно, посоветовать приятелю не говорить напредки непотребных слов, за которыми, как ему было известно, и крамолы-то никакой не таилось. Так вот поди ж ты! Не знаешь, где упадешь. Законность какая-то на ту пору обуяла, служебное рвение... Ох, если бы да знать тогда! Не знал.
Вот и приехали на промысла хорошие гости: мундирчики с иголочки, шпоры позвякивают, все-то на них блестит, сверкает. Красота! Приняли отменно: бал, ужин с шампанским, музыка, дамы... Уехали, очарованные сами и всех очаровав. Долго воздушными поцелуями обменивались. Управляющий после того так полюбил военных, что стал свято чтить не только царские дни, а и все кавалерийские праздники. Даже флагов нашили в большом изобилии.
Только господин исправник после ближайшего первого числа не получил с промыслов традиционного конвертика с лаконическим: "в собственные руки". Изумился, подождал недельку.