Страница 21 из 87
-- Ну, уж нет!..
-- Непременно, непременно!.. Это необходимо. Ты мне обязан, и ты должен, должен.
-- Отвяжись, пожалуйста!.. Я сказал правду. Может быть, не нужно было говорить, но раз сказано, я не возьму своих слов обратно.
-- Ты негодяй после этого... Неблагодарный, скверный мальчишка!..
И Анна Ивановна, рассердившись, ушла.
-- Ваше превосходительство,-- через минуту говорила она генералу.-- Светлицын очень просил меня извиниться перед вами... сам он стесняется. Он очень сожалеет, что погорячился. Дратвин -- его друг, и это вполне естественно...
-- Ничего-с, ничего-с,-- сдержанно отвечал генерал, скрывая зевоту.-- Все мы были молоды.
-- Если вашему превосходительству угодно, то постель готова,-- сказала Анна Ивановна, заметив усталый вид генерала. -- Скажите, и вас проводят.
-- Да, пожалуй, пора уж.
Обрадовавшись предлогу удалиться, он тотчас же простился с хозяйкой, пожелав ей спокойной ночи. Генерала пошел провожать сам Конюхов.
IX
Вскоре между гостями распространился темный слух о закулисных событиях этой ночи. Начались таинственные разговоры, расспросы, шушуканье... Говорили, понижая голос, под величайшим секретом, как будто дело касалось тайны, которую все обязаны были свято хранить. Многие с сожалением смотрели на старика Кленовского, который, ничего не подозревая, собирался ехать домой и искал сына.
-- Николку своего потерял,-- говорил он, улыбаясь,-- не знаете ли, где он?
Кто знал об участи Николки, те виновато косили глаза, молчали или отзывались незнанием, другие говорили:
-- Сейчас здесь был... Мы только что его видели...
Мало-помалу в сердце старика заползла тревога: он не мог не заметить уклончивых ответов и странного поведения своих знакомых. Не найдя сына на камне, он спустился вниз, стал расспрашивать конюхов и прислугу. Те так же прятали глаза, давали странные, уклончивые ответы. Наконец, дачный сторож, хромой и безрукий старик, решился сказать ему правду.
-- Увезли твоего соколика,-- прошамкал он беззубым ртом,-- посадили в темную повозку и укатили. Пропала удалая головушка!..
У Кленовского подкосились ноги, он сел на лавочку подле сторожа и странно засопел носом. Тот говорил ему еще какие-то жалостливые слова, но он их не слышал. Так пробыл он минут пять, потом встал, спокойно и обстоятельно расспросил подробности и пошел к Конюхову.
Конюхов без пиджака, в ночной рубашке, сидя на кровати, стаскивал с себя сапоги. Увидев лесничего, он вопросительно устремил на него свои холодные глаза.
-- Вы? Каким образом? -- удивленно спросил он.-- Что вам угодно?
-- Где мой сын?
Конюхов сделал жест недоумения и приподнял брови.
-- Ваш сын? -- переспросил он.-- Как я могу знать? Я мало интересуюсь вашим сыном.
-- Где мой сын? -- настойчиво повторил Кленовский.-- Куда вы его дели?
Конюхов не торопясь надел на себя только что снятые сапоги и выпрямился во весь рост.
-- Вы изволите шутить, многоуважаемый Николай Саввич? Что значит ваш вопрос?.. Мне до вашего сына, как до прошлогоднего снега.
Кленовский издал звук, похожий на стон, сел на кушетку и, согнувшись, опустил голову.
-- Мне сказали,-- с усилием произнес он,-- что сын мой взят...
-- А! вот что... Может быть, знаете за что?
-- Нет. Я об этом пришел спросить у вас.
Конюхов засмеялся, и смех его холодной сталью отозвался в сердце Кленовского.
-- А мне как знать! -- сказал он.-- Не я слежу за поведением вашего сына. Так, допрыгался молодец! Этого нужно было ожидать.
-- Оставим это... будем говорить начистоту. Что сделал мой сын? Вы это знаете.
-- Гм!.. что сделал ваш сын?.. Во-первых, связался с известными смутьянами, вроде Безменова, Васьки Киселева и других. Он вел агитацию против заводской администрации. Во-вторых, участвовал в незаконных сходбищах какого-то, повидвмому, тайного общества... читал книги, брошюры... произносил речи. В-третьих, составил коллективную жалобу на манер петиции... В ней он не пощадил ни князя, ни меня, ни вас...
Кленовский опустил голову.
-- Вы понимаете, что жалеть его не приходится. Он сам не пожалел даже родного отца. Может быть, и еще что-нибудь найдется -- я не знаю, там разберут.
-- Он у меня один,-- после долгого молчания горько промолвил Кленовский,-- один!.. У меня нет никого больше. Вы должны мне его вернуть.
Конюхов пожал плечами.
-- Но при чем тут я?
-- Вы должны это сделать... Это в ваших руках...
-- Друг мой! Такими делами ведает государственная власть, а не частные лица...
-- Полноте!.. Не морочьте меня, не прячьтесь в кусты. К чему?.. Ведь я-то уж знаю! Государственная власть!.. Господи боже мой! При чем тут государственная власть! Какое ей дело до наших проделок, до наших злоупотреблений? Разве она призвана охранять их? Разве для того она существует?.. Тайные общества... незаконные сборища... все страшные слова, а существо-то? Ведь оно касается только нас. Разумеется, можно состряпать политическое дело из чего угодно, и не раз стряпались такие дела по вашему мановению, потому что те скоты, в угоду вам, готовы на все. Но ведь существо-то, существо-то!.. Разве есть в нем хоть капля политики?.. Ваше это дело, оно все в ваших руках. Вы сына моего захотели погубить!.. Неужели вы думаете, Что я оставлю это без протеста?.. Я пойду на все, я не допущу, я не позволю вам это сделать...
-- Вы чудак!.. Допустим даже, что инициатива была моя, ну, а дальше-то? Дальше все идет своим чередом: машина пущена в ход, ее не остановишь.
-- Полноте, не морочьте меня... Мне ли не знать этих дел!.. Достаточно одного вашего слова... О, я знаю, зачем вам понадобился мой Николка: вы метились в меня и выбрали самое больное место!.. Стрела угодила в цель, но ведь я-то еще жив... Я буду требовать, просить... приму все меры... Не лучше ли нам покончить добром?..
-- Не просите и не требуйте: бесполезно! Дело приняло слишком серьезный оборот.
-- Я не верю этому. Поговорим спокойно... Мы старые враги... Да, уже много лет... мы не упускали случая вредить друг другу. И вот вы меня, наконец, сковырнули, ударили в самое сердце. Признаю себя побежденным и сдаюсь... сдаюсь на вашу милость... Отныне я раб ваш, ваш слуга.... я на коленях умоляю вас... я, ваш недруг, старик, смиренно умоляю: пощадите!..
-- Перестаньте, не ломайте комедии!..
-- Не губите!.. Ведь он для меня все!.. Один он у меня, один...
Кленовский упал на колени.
-- Я униженно прошу вас: отдайте мне сына!.. Отдайте, отдайте!..
-- Нет! -- с внезапной злобой отвечал Конюхов.-- Я палец о палец не ударю для этого молодца, этого змееныша!.. Никогда!..
Кленовский вскочил, как ужаленный. На бледном лице его, точно два угля, горели черные глаза с расширенными зрачками. Он весь трясся от оскорбления, ненависти и злобы.
-- А! Так вот как!.. Хорошо... хорошо...-- бормотал он, заикаясь и глотая слова.-- Но вот что я тебе скажу, подлая предательская душа! Мы оба с тобой пропадем... оба!.. Мне нечего терять... пропадай все!.. Мы враги, но помни, что мы и сообщники! Вместе грешили, вместе грабили, обманывали и губили народ!.. Вспомни-ка все-то... ага!.. Так вот, знай же, подлец, что я сам на себя донесу!.. Сам напишу тот донос, которого ты так боишься... опишу все!.. И не этому сопляку, Полянскому, а повыше... доберусь до корня, пойду напролом!.. Раскрою все карты!.. Пусть узнают!.. Пусть узнают все, всю уголовщину!.. вот!.. знай это!.. Иуда, дьявол, аспид, искариот!..
И он, всхлипывая истерическим смехом, направился к двери.
-- Постойте! -- остановил его Конюхов.-- Вы с ума сошли. Постойте, говорят вам.
Он схватил его за плечо.
-- Вот... вот!.. Знай это!.. Пусти, не тронь меня, дьявол!..-- бормотал, как помешанный, Кленовский, стараясь вырваться из рук Конюхова.