Азбука

В один из моих приездов в Париж, годах в семидесятых, Анка пригласила меня в новую квартиру, которую она купила в очень дорогом районе — в верхней части бульвара Сен-Мишель. Квартира действительно красивая и красиво обставленная скульптурами и новой мебелью. Зачем обустраивать такую квартиру — чтобы сразу умереть? Должно быть, узы, связывавшие ее с Петром, были очень крепкими, и, когда вскоре после ее смерти он застрелился, невозможно было не подумать об этом. А еще о том, что из Катастрофы не выходят без психических травм. История этой пары годится для трогательного сценария, который никто не напишет.

Да, фанатичка. Но без этой безоговорочной веры в правоту своего дела она не смогла бы так пахать, организуя вместе с Ежи Борейшей издательство «Чительник» и целую газетную империю. У ее сестры тоже была несокрушимая вера, но другая, католическая — она была монахиней.

Так называемая виленская группа немало значила в Польше в первые послевоенные годы. Из нее вышли крупные партийные деятели. Перечислю фамилии: Стефан Ендрыховский, Ежи Штахельский, его жена Дзевицкая-Штахельская, Мута Дзевицкая, Ежи Путрамент[190], Друто, то есть Друтас, литовец, который стал послом Польши в Париже, его жена Гуга Савицкая, Казимеж Петрусевич и, наконец, Зофья Вестфалевич, в замужестве Дембинская. В их числе не было самой сильной личности, Генрика Дембинского, убитого немцами в полесских Ганцевичах, куда советские власти направили его на должность директора белорусской гимназии. А поскольку «виленская группа» поддерживала своих и проявляла значительную солидарность, к ней тяготели разные беспартийные из Вильно, например Владислав Рыньца, «жагаристы» Чеслав Милош, Ежи Загурский[191] и Александр Рымкевич — словом, родственники и знакомые Кролика.

Историки наверняка займутся «виленской группой». В то время среди видных коммунистов было мало неевреев, и своеобразие группы объяснялось происхождением ее членов из христианских, шляхетских или мещанских семей — иногда, как в случае Зоси, очень католических. Но ведь и ее покойный муж начинал в католическом «Возрождении»[192], а путь к марксизму они прошли почти вместе. Особенностью этого пути был конфликт между полученным дома религиозным воспитанием и революцией. Немного похоже это выглядело у евреев-марксистов, с той лишь разницей, что они спорили с иудаизмом, а порой и с сионизмом.

В Дембинском было что-то от страстного общественника, революционера из другой эпохи, эпохи Весны народов. В последние довоенные годы он увлекался Шиллером и в разговоре часто использовал романтическую риторику. Сетуя на несправедливость капиталистической системы, на фашизацию Польши и политическую слепоту перед лицом опасности со стороны Германии, он был совершенно прав, но его «благородный пыл» настраивал меня несколько скептически.

Среди руин Варшавы улица Вейская была словно остров в море развалин. Там в «Чительнике» сидели Борейша и Зося. Когда из Америки вернулся Тувим, Борейша дал ему квартиру на другой стороне улицы, напротив «Чительника» (я читал некоторые письма Тувима, отправленные Борейше из Нью-Йорка).

Работая около четырнадцати часов в сутки и составляя бесчисленные докладные записки, Зося была подобна героиням Жеромского — впрочем, других моделей поведения общественницы и «Силачки»[193] в Польше не было. Поскольку я принадлежал к числу авторов, которых они с Борейшей печатали, должен напомнить, что истоки Народной Польши нельзя сводить исключительно к политической игре. Такие коммунисты, как эта пара, конечно, стремились контролировать умы с помощью печати и издательств, но в то же время гордились ролью государства как мецената. Длинный список заботливо изданных на государственные деньги классиков мировой литературы — достаточный аргумент против огульного охаивания польских литераторов за «предательство». Ведь они переводили и готовили к изданию, в частности, бесчисленные книги современных западных авторов, так что в Москве и Ленинграде люди учили польский, чтобы читать запрещенные в России произведения. Зофья Дембинская внесла немалый вклад в подготовку почвы для начавшегося впоследствии самиздатского движения.

Для меня он остается загадкой. Он начал токовать в старших классах (кажется, в Ошмянах) — на католический и национальный манер. Потом токовал в нашем университете в католическом «Возрождении». Физически привлекательный, исполненный благородства, вдохновенный. Предмет обожания девушек. Ритор — и когда был «националом», и потом, когда стал либеральным католиком, и когда сдвигался влево, меча в «Жагарах» громы и молнии против капитализма. Чтобы стать левым в тогдашней Европе — а он провел некоторое время в фашистском Риме — достаточно было смотреть. Но чтобы возложить надежду на советский строй, надо было ничего не видеть. Правда, объективности ради следует сказать, что большого выбора не было: Гитлер, а против него польский национализм, оставлявший желать лучшего, особенно в Вильно. Но Дембинский, набожный католик — какие же ему пришлось подавить в себе порывы, чтобы выбрать государство дьявола, исполнившее пророчество Достоевского из «Легенды о Великом инквизиторе»! Он женился на католичке Зосе Вестфалевич, чья сестра была монахиней, а она сама тоже хотела уйти в монастырь и, пожалуй, лишь под его влиянием стала фанатичной коммунисткой.

Жители Вильно были поражены военной катастрофой сентября 1939 года и вступлением советской армии, которая, правда, через несколько недель уступила город Литве. Общество полнилось слухами и сплетнями. Многих удивил поступок Генрика Дембинского. Зачем он заполнял грузовики университетскими архивными документами и увозил их в Минск? Его действия истолковывались как проявление растерянности, умопомрачения или даже помешательства.

Однако есть свидетельства того, как всё было на самом деле. Вот что говорит об этом Вацлав Загурский: «Впервые в этом году встретил Генрика Дембинского. Он в отчаянии. С самыми благими намерениями возглавил он Государственный архив в Вильно, полагая, что спасет бесценные собрания от разорения. Придя вчера утром на работу, он увидел перед архивом советские грузовики. Солдаты выбрасывали из окон связки документов. Некоторые небрежно перевязанные веревкой пачки рассыпались от удара о мостовую. Генрик стоял в стороне и с бессильной яростью смотрел на этот варварский вандализм». Солдаты грузили документы на грузовики, и казалось, что присутствовавший при этом Генрик руководит ими. В действительности от него ничего не зависело. Не он отдал приказ, а ему оставалось лишь метаться — в отчаянии от своего бессилия.

Позже Вильно удивился, узнав, что Дембинский стал директором белорусской гимназии в Ганцевичах на Полесье: разве это карьера? Насколько это было связано с его нежеланием искать себе место в Москве, насколько — с недоверием к нему центральных властей, сказать трудно. Я охотно верю в то, что о нем рассказывали: будто бы незадолго до того, как его поймали и убили немцы, в беседе с местным настоятелем он сказал: «Системы приходят и уходят, а Церковь — вечна».

Похожим был путь редактора журнала «Эспри»[194] Эммануэля Мунье[195], который тоже клеймил капитализм и пришел к выводу, что позиция коммунистов — единственно правильная. Однако он, в отличие от Дембинского, не заплатил за это жизнью. Проклятая разница польских и французских судеб.

Еще в бытность членом католического «Возрождения» Дембинский стал автором поговорки: «Anima naturaliter endeciana»[196]. В своих католических книгах он читал, что отцы Церкви называли Платона anima naturaliter Christiana, то есть душой по природе христианской[197] — отсюда парафраза применительно к политике. Насколько я помню, Дембинский использовал это выражение в борьбе нашего Блока неимущей молодежи за власть в «Братняке» в 1931 году. Оно описывает ум, которому нет нужды знать национал-демократические идеи для того, чтобы провозглашать их, — эти идеи сидят в нем настолько глубоко, что их можно назвать врожденными. Большинство студентов в польских университетах были настроены национал-демократически. Видимо, Вильно был исключением, потому что один раз национал-демократы все-таки проиграли, и тогда председателем «Братняка» стал Дембинский.

190

Ежи Путрамент (1910–1986) — польский писатель, поэт, публицист и политический деятель. В молодости был членом националистической организации «Всепольская молодежь», но в середине 1930-х гг. перешел на коммунистические позиции. Входил в группу «Жагары». Во время и после войны сотрудничал с НКВД и УБ. В 1964–1981 гг. был членом ЦК ПОРП. В книге Ч. Милоша «Порабощенный разум» описан под именем Гамма.

191

Ежи Загурский (1907–1984) — поэт, эссеист, переводчик, один из основателей группы «Жагары».

192

«Возрождение» — общество католической студенческой молодежи было основано в 1919 г. и занималось духовным и интеллектуальным формированием студентов. Издавало несколько журналов. Воссоздать общество после войны не удалось, это стало возможным лишь в 1988 г. Членами общества были такие выдающиеся католические мыслители, как Ежи Турович, Станислав Стомма, Станислав Свежавский и примас Польши кардинал Стефан Вышинский.

193

«Силачка» — новелла Стефана Жеромского (1864–1925).

194

Журнал «Эспри» (франц. «Esprit») — «Дух».

195

Эммануэль Мунье (1905–1950) — французский философ, общественный деятель, публицист и литературный критик; один из ведущих представителей персонализма.

196

Имеются в виду национал-демократы, по-польски endecy.

197

В действительности Тертуллиан писал в своей «Апологии» о христианской душе вне связи с Платоном.