Азбука

Не более чем тень, но я узнал бы его. Студент факультета изящных искусств Виленского университета имени Стефана Батория, возможно, уже ассистент. Специальность: графическое оформление книг. Кроме того, он писал. Немного приземистый, атлетического сложения. Студенческая фуражка — мягкая конфедератка с едва заметными углами пепельного цвета, а на ней герб университета — волчьи клыки.

Так в 1942 году назвал Польшу один немец. Я пережил в ней годы войны, а затем много лет пытался понять, что́ значит носить в себе такой опыт. Как известно, философ Адорно сказал, что писать лирику после Освенцима — дикость, а философ Эммануэль Левинас принял 1941 год за дату, когда «Бог нас покинул». Между тем в самом центре всего, что творилось в anus mundi, я написал безмятежные стихи — «Мир» и несколько других. Написал отнюдь не по неведению. Заслуживаю я осуждения или нет? Можно было бы с одинаковым успехом сочинить как обвинительный акт, так и защитную речь.

Ужас — вот правда мира живых существ, цивилизация же пытается скрыть эту правду. Литература и искусство смягчают и приукрашивают, а если бы они показывали действительность голой, такой, какую подозревает каждый человек, хоть и противится этому, никто бы этого не вынес. Западную Европу можно упрекнуть в двуличности цивилизации. Во времена промышленной революции она приносила человеческие жертвы Ваалу прогресса, потом устроила окопную войну. Когда-то давно я читал машинописную копию дневника рядового немецкой пехоты Ульриха, сражавшегося под Верденом. Эти люди были в западне без выхода, подобно узникам Освенцима, но над их страданиями и смертью сомкнулись воды забвения. Обычаи цивилизации отличаются некоторым постоянством, поэтому в оккупированной Западной Европе немцы явно смущались и не выдавали своих целей, в то время как в Польше действовали совершенно открыто.

По-человечески вполне понятно потрясение неприкрытыми злодеяниями и крик: «Это невозможно!» — при виде того, что оказалось возможным. Однако те, кто утверждает, что Бог «покинул нас в 1941 году», показывают себя воспитанниками смягчающей цивилизации. А как же история человечества, тысячелетия взаимного уничтожения? Не говоря уже о естественных катастрофах — хотя бы о чуме, которая опустошила Европу в четырнадцатом веке. Не говоря уже о тех аспектах человеческой жизни, которые не нуждаются в публичной арене, чтобы стало ясно, что и они подчиняются закону земли.

Жизнь не любит смерти. Тело, пока может, противопоставляет ей биение сердца и теплоту циркулирующей крови. Безмятежные стихи, написанные посреди кошмара, — это выбор в пользу жизни, это бунт тела против умерщвления. Это carmina, то есть заклинания, произносимые, чтобы ужас на мгновение отступил и явилась гармония — цивилизации или детской комнаты, что, впрочем, одно и то же. Они утешают, давая понять, что всё происходящее в anus mundi временно, а постоянна гармония, — хотя это вовсе не очевидно.

Б

Улица Бакшта, то есть Башня, была знаменита домом Рёмеров — за воротами, в глубине широкого двора, по обе стороны которого располагались крылья-конюшни. Во времена Мицкевича в этом доме проходили заседания масонской ложи. Протестанты Рёмеры слыли масонами и сохраняли эти традиции вплоть до писательницы межвоенного периода Хелены Рёмер-Охенковской[89]. В детстве мне несколько раз доводилось ездить на повозке из Шетейнь[90] в Вильно. Подробности некоторых поездок я хорошо помню, других — почти совсем. Одна из ранних (возможно, это было в 1914 году) закончилась въездом в ворота дома Рёмеров и размещением лошадей в конюшне. Я смутно припоминаю, как бегал по их дому.

В мои студенческие годы в начале узкой Бакшты располагалась устрашающая венерическая больница, в окнах которой сидели проститутки и осыпали прохожих бранью. А дальше, уже неподалеку от дома Рёмеров, было старое студенческое общежитие, получившее от своей столовой название «менса»[91].

Неизменное и необъяснимое обаяние Мицкевича. Случается, что обаяние можно кое-как понять. А здесь — не слишком изысканное содержание (за исключением «Тукая») и заимствованная форма. Ведь и другие писали баллады на подобные темы принятым тогда слогом. Я попытался рационализировать эту привлекательность. Мицкевич прошел школу классицизма, отличавшегося, в частности, способностью легко и остроумно изображать всевозможных духов (например, сильфиды в «Похищении локона» Александра Поупа). Баллады пишет классик, который вовсе не должен верить в призраков и привидения. Даже когда в «Романтике» Каруся утверждает, что видит умершего Яся, автор воспевает созидательную силу любви, а не веру в то, что Ясь появился на самом деле. Есть в мицкевичевских балладах игра с краем «как будто» на грани веры в существование невероятного, причем преобладает в этой игре нотка юмора. А когда автор забавляется, это очень помогает. Впрочем, отчасти это напоминает ситуацию с «Метаморфозами» Овидия. Верил ли Овидий в описываемые им мифологические превращения — например, девушки в соловья? Отчасти да, хотя сама тема вынуждала его отложить окончательный ответ. Все это замечательно, но провинциальный, захолустный Мицкевич склонен был воспринимать рассказы простолюдинов буквально и, как можно вычитать из «Дзядов», отличался суеверием. Впрочем, разве я сам (чья бы корова мычала) не верил в каждое слово истории об экономке свентобростского ксендза[92] и в то, что ее загробные проделки удалось остановить, лишь раскопав могилу (до сих пор сохранившуюся на местном кладбище) и вбив в тело осиновый кол?

Рационализация не помогает. Очарование «Баллад» подобно действию магических заклинаний. Это carmina, а слово «carmen» изначально означало чары, заклинания прорицателя или, как сказали бы сегодня, шамана, хотя впоследствии глагол «carminare» начал означать сочинение стихов. Формула, в которой нуждаются обряд, пророчество, должна быть краткой, легко произносимой. Например, такой:

Или:

Или:

Или:

Конечно, для того, чтобы произносить carmina в какой-нибудь сакральной пещере или в современном книжном магазине, стоит пройти школу классицизма. Мицкевич ее прошел. Нынешним поэтам было бы полезно задуматься, как может помочь в этом расположение слогов в метрическом стихе.

Я всегда благодарен Мицкевичу, но при этом плохо понимаю его жизнь и не знаю, откуда у него поэтическая сила. Впрочем, чтобы быть благодарным, не обязательно понимать.

Читали мы его большей частью втроем — Янка, Анджеевский и я — в оккупированной немцами Варшаве. Это жестокий писатель — оно и хорошо, как раз под стать тому, что тогда творилось. Пусть упомянутые трое будут со мной на этих страницах как тогда, а не потом, когда наши судьбы разошлись. Бальзак начался вскоре после того, как на Дынасах[94], где мы с Янкой жили, завершилось издание первого в оккупированном городе сборника стихов[95] — моего, выпущенного под псевдонимом Ян Сыруть, то есть под фамилией моего прадеда. Ротатор и бумагу достал Антоний Богдзевич[96], Янка сшивала, Ежи помогал. Сразу после этого — воодушевленное чтение Бальзака. Вопреки Конраду. То было время, когда Ежи редактировал литературный журнальчик для читательских кружков, а я был его главным соавтором. Его рассказы, которые там печатались, касались самых высоких «последних вопросов». У Янки был очень трезвый, ироничный ум, и конрадовская мелодика Ежи (Конрад в переводе Анели Загурской) ей не нравилась, о чем она открыто говорила ему на наших водочных посиделках «Под петухом». В прозе Бальзака нет никакой романтической мелодики, и Янку этот автор (в переводе Боя[97]) убеждал.

89

Хелена Рёмер-Охенковская (1878–1947) — писатель, драматург, общественный деятель. Жила в Вильно и сотрудничала с местными печатными изданиями.

90

…из Шетейнь… — см. статью «Шетейни, Гинейты и Пейксва».

91

Mensa — студенческая или школьная столовая (нем.).

92

Ксендз из Свентобрости (ныне Швентибрастис), деревни в нескольких километрах от имения Шетейни, где родился Ч. Милош. В храме Свентобрости поэт был крещен.

93

В переводе на русский эти строки могут звучать так:

Ни в одном из известных мне русских переводов — видимо, из соображений благозвучия — не используется употребленное в оригинале имя Крыся, уменьшительное от Кристины)

94

Дынасы — часть варшавского района Повисле. Название происходит от фамилии принца Карла де Нассау-Зигена, чей дворец находился в той части города.

95

Речь идет о томе «Стихи», подпольно напечатанном в Варшаве в 1940 г.

96

Антоний Богдзевич — см. статью «Богдзевич, Антоний».

97

Тадеуш Бой-Желенский (1874–1941) — польский литературный и театральный критик, писатель, переводчик французской литературы, общественный деятель, масон.