Павлинье перо

— Он не пил, но, несмотря на свой возраст и на свои сорок ран, страстно любил женщин.

— Это уже лучше.

— У него было тридцать пять сыновей и столько же дочерей.

— Это опять хуже.

— Король был семи футов роста! — восторженно сказала Мэрилин. — Мы, американцы, слава Богу, рослый народ, но на конференции 1945 года вся свита Рузвельта казалась при Ибн-Сауде состоящей из карликов. Кстати, он очень любил американцев, а вот англичан терпеть не мог... Вы позволите мне сказать это? — с улыбкой спросила она, поворачиваясь к Лонгу. Чтобы не затруднять ее, он пересел в четырехместное отделение.

— Наши отношения с Его Величеством королем Ибн-Саудом очень менялись, бывали разные периоды. Но если он нас не любил, то это с его стороны некоторая неблагодарность, так как он своим колоссальным богатством всецело обязан нашему майору Холмсу, — сказал Лонг с печальной улыбкой. Мэрилин засмеялась.

— Да, да, это так. Британский майор Холмс, — пояснила она Дарси, — копал землю в Барейне в поисках самой обыкновенной воды и совершенно случайно наткнулся на богатейшие залежи нефти. Он взял концессию, но английские капиталисты ею не заинтересовались, и майор продал ее за гроши. Мы, американцы, тотчас послали туда своих инженеров, переодев их мусульманскими паломниками...

— Какое прекрасное начало для фильма! — сказал Дарси. Лицо Лонга стало еще более грустным. Эта история до сих пор вызывала у него раздражение.

— Теперь Саудовская Аравия получает за нефть от нашего «Арамко» около двадцати тысяч долларов в час! — сказала Мэрилин. Знала, что доходы, исчисляемые на часы всегда производят на слушателей более сильное впечатление.

Барышня вошла с подносом и радостно объявила, что завтрак будет через полчаса.

— Дайте мне «Том Коллинс», — сказала Мэрилин. — И вам тоже это советую, Джорджи.

— Опомнитесь! — сказал Дарси. — Я цивилизованный человек и отроду коктейлей не пил!

— Где, Джорджи, вы жили перед всемирным потопом? — спросила Мэрилин.

Лонг заказал виски, отпил сразу большой глоток, чуть оживился и даже рассказал об одном столкновении, когда-то случившемся между Бальфуром и Кэмпбел-Баннерманом. Другие тоже выпили, всем стало веселее. Мэрилин очень хорошо рассказывала о своей последней поездке. Упоминала имена Насера, Шепилова, Бен-Гуриона, Неру, Даллеса, Молле, сообщала анекдоты обо всех, называла — правда, скороговоркой — цифры, метрические тонны, баррели. Закончила она свой рассказ лестным отзывом о заслугах Объединенных Наций: они единственная надежда человечества.

— Объединенные Нации, моя дорогая, — сказал Дарси, — действительно уже имеют одну огромную заслугу: они в последнее время совершенно наглядно доказали, что никуда не годятся. Когда-нибудь историк признает чисто комической попытку объединения государств, самая цель которых заключалась в том, чтобы погубить друг друга« Но наряду с указанным мною большим плюсом был и большой минус: ОН своему наглядному доказательству не поверили! Разумеется, эстетически очень жаль, что идея, начавшаяся с Жана Жака Руссо, Лейбница и Канта, закончилась Кришной Меноном, Шепиловым и афро-азиатским блоком. Жаль также, что нельзя создать отдельные афро-азиатские Объединенные Нации. Тогда, может быть, удалось бы и нам создать другие, куда входили бы только свободные и культурные государства. Эти в самом деле могли бы объединиться. Что ж до ваших цифр, дорогая Шехерезада, то из них, по-видимому, следует, что нефть правит миром? Это вполне возможно, впредь до того, как им станут править уран, водород или кобальт»

Мулей-ибн-Йзмаил прислушивался к рассказу журналистки. «Очень умная женщина! И какая красивая!» — думал он. Из ее рассказа узнал кое-что для себя новое. Собственно, о делах Среднего Востока он знал немного. Был в политике новым человеком, вначале очень путался даже в географии и, только когда начал политическую карьеру, зазубрил, что в Ираке столица Багдад, в Сирии Дамаск, в Ливане Бейрут. В кофейнях левого берега Парижа, где он получил политическое образование, этого не знал почти никто, и решительно никто этим не интересовался. Помимо того что ему очень понравилась американка, Мулей, как и Дарси, не любил долго молчать. Он хотел подсесть к разговаривавшим и осуществил это в два темпа: для начала пересел в кресло, оставленное англичанином, раскрыл книгу, ко, не читая, с приятной улыбкой смотрел на Мэрилин. Она тотчас о чем-то ласково его спросила. В ней было природное расположение к людям. Мулей тотчас принял участие в разговоре, затем, к некоторому неудовольствию Дарси и Лонга, сел в их четырехместное отделение. Сообщил, что, хотя в Париже были большие и очень интересные переговоры, он возвращается в Африку с удовольствием. Объяснил почему: всякий человек возвращаете с удовольствием на родину: родина есть родина.

— А что вы читаете?

— Это по-арабски. К сожалению, вы не знаете нашего прекрасного языка. Это гениальная поэма Черкауи «Письмо египетского отца семейства к президенту Трумэну», — ответил Мулей. Дарси усмехнулся, восхищенный заглавием поэмы. — Ах, как жаль, что у меня теперь так мало свободного времени, — сказал Мулей-ибн-Измаил с застенчивым вздохом. — Мне хотелось бы перевести для египетских журналов Маяковского!

— Разве вы владеете польским языком? — осторожно спросила Мэрилин. Мулей снисходительно улыбнулся.

— Маяковский был русский, — пояснил он. — Великий коммунистический поэт. Правда, я и русского языка не знаю» но русские друзья мне обещали помочь.

— Да ведь цензура не пропустит?

— Помилуйте, вы не знаете Бикбаши! Он сам был очень близок к коммунистам, да и теперь им в душе сочувствует. Его любимый композитор Римский-Корсаков.

— Вы очень интересно рассказывали, Шехерезада, — сказал Дарси. — Кого только вы не встречали! Кроме генерала де Голля, — подразнил он ее: знал, что в свое время угрюмый генерал отказал ей в интервью и что она ему этого не прощает, несмотря на свою доброту. — Но неужели вам еще не надоели все эти интервью! Ведь министры в большинстве ограниченные люди.

— Вам просто завидно, Джорджи, что не вы решаете судьбы мира.

— Быть может, я решал бы их не хуже, чем все эти господа во главе с Хрущевым... Кстати, если не секрет, кто этот господин, сидевший там, в третьем ряду. Вы, кажется, с ним поздоровались? — спросил он Мулея.

— Это советский офицер Гранитов, — ответил марокканец. — Он военный инструктор в Египте. Считается у них одним из самых лучших. Очень дельный человек. Можно с ними соглашаться или не соглашаться, но нельзя отрицать, что они фанатики большой идеи, которой принадлежит будущее.

— Отчего бы вам не осуществить эту идею и в вашем новом государстве? — спросил Дарси сердито.

Я не коммунист, а убежденный демократ!

— Свобода, равенство, братство — это девиз Франции, — сказала Мэрилин.

— Три точки: «Liberté — point, Egalité — point, Fraternité — point!»[15] — весело повторил Мулей каламбур, слышанный им когда-то в Париже. Мэрилин засмеялась. — Во всяком случае, время французской колонизации Алжира кончилось.

— Оно ведь продолжалось полтораста лет, — сказала Мэрилин сочувственно; она видела, что Дарси сердится. — И обе стороны не виноваты. Алжирцы не виноваты в том, что хотят быть хозяевами в стране, где они составляют огромное большинство населения, а французы не виноваты, что не могут бросить на произвол судьбы миллионы своих соотечественников.

— Но кто же их звал в Алжир?

— Вы знаете, как началась колонизация Алжира. — спросил Дарси, не глядя на марокканца, обращаясь к Мэрилин и к Лонгу. — Последний монарх Алжира, дей Гуссейн, — уж я точно не знаю, чем дей отличается от бея[16], — был тиран, дикарь, пират и, разумеется, рабовладелец. Однажды к нему явился с каким-то представлением наш консул Деваль. Дей обмахивался от мух павлиньим пером. Он вдруг рассвирепел и ударил этим пером Деваля по лицу. Король Карл X не мог не отнести этого оскорбления к самому себе и к Франции. Тогда были другие порядки, великие державы дорожили честью и оскорбления не терпели. Мы послали войска, они, разумеется, выгнали дея, и он, захватив свои богатства и пятьдесят жен, благополучно уехал в Англию.

15

Свобода — точка, Равенство — точка, Братство — точка

16

Дей — название местного правителя в Алжире в годы, когда он был частью Османской империи; «бей» по-тюркски «властелин», синоним арабского «элдер»