Страница 16 из 17
— Просто неслыханно! — подтвердил он негодующим тоном. И, воспользовавшись передышкой в монологе Насера, в полувопросительной форме высказал некоторые свои соображения, Кое-какие не очень существенные дела у него были, иначе было бы неловко просить о приеме. Так, ему хотелось узнать лучше, какие именно средства имеет Арабская Лига и откуда она их достала. Он слышал, что у Лиги есть сотни миллионов долларов, и эта цифра поразила его воображение. «Вдруг сгоряча скажет? Проговариваются они иногда все, даже наши. А может, и сам не знает, сколько у Лиги арапчиков? — подумал он, весело вспомнив, что так в старину на Руси назывались голландские червонцы,
Насер на это ничего не ответил. Был недоволен тем, что такие вопросы задает ему иностранец, да еще коммунист. Он России боялся больше, чем какой бы то ни было другой страны. Собственно, только коммунистов и боялся, да еще «Мусульманских братьев» — эти могли и зарезать. Вместо ответа он заговорил о своей великой идее, о том, что он хочет объединить весь мусульманский мир, даже не только арабский. Собственно, об этом тоже было бы лучше не говорить: в его планы входило и привлечение русских мусульман, а это едва ли могло бы понравиться советскому правительству. «Ишь куда загнул, арапская морда!» — подумал Гранитов, слышавший о таких каирских планах. Подумал, впрочем, благодушно и без малейшего беспокойства: насчет агитации в СССР был совершенно спокоен: «У нас не демократишки, живо положили бы конец!.. Ну, болтай, болтай про свою савру».
— Да, я знаю вашу идею, заслуживающую всяческого уважения. Мы к Ней так и относимся. У вас великая идея и у нас великая идея! Вот я с радостью вижу у вас на столе книгу гениального учителя, — сказал он: заметил «Капитал» на столе в первую же минуту. «Не читал арап, конечно, как и я, не читал, как и вся наша братия». Ему даже показалась забавной мысль, что начальник, с которым он ужинал в отдельном кабинете московского ресторана, стал бы читать Маркса. Очень сомневался насчет Хрущева, Булганина, Шепилова.
— Я большой почитатель этого великого мыслителя, — сказал Насер, очень довольный. — Разумеется, я не разделяю многих его идей, но у меня никогда не было глупого западного предубеждения против всех коммунистов вообще. Вы, вероятно, знаете, что я в молодости был близок к некоторым из них. И вы, разумеется, читали, что они, в сущности, примкнули к моему режиму. Когда я в апреле признал Китай Мао, египетские коммунисты прислали мне горячую приветственную телеграмму.
— Да, я читал об этом и был в восторге, — ответил Гранитов. «Экая бестия арап!» — подумал он. Ему было известно, что египетские коммунисты прислали Насеру эту телеграмму из тюрьмы. Слышал в посольстве и о том, что на следствии в Египте многие арестованные подвергались пыткам только по подозрению в коммунизме. Профессор Измаил Абдалла Сабр на суде показал следы истязаний, которым подвергался. — Но мы и не ждали другого отношения к великой коммунистической идее от такого умного и просвещенного человека, каким мы вас всегда считали и считаем, — добавил он. Собственно, следовало бы тоже произнести монолог о великой коммунистической идее, но он вообще не умел это делать, а на чужом языке еще меньше. Больше уж никаких, даже незначительных, дел не оставалось. Он повторил, как рад и счастлив был увидеть общепризнанного вождя египетского народа. «Надеюсь, что тебя со временем подколет какой* нибудь «мусульманский брат», — подумал он и почтительно откланялся. Насер крепко пожал ему руку и сделал пять шагов по направлению к двери.
Второй он назначил прием знаменитой американской журналистке. Положил на полку «Капитал», поискал том Джефферсона, но он куда-то запропастился. Попались сочинения Эмерсона. «Тоже американец. Сойдет», — подумал Насер. «May Days, and Other Poems»[26] ему показались по заглавию недостаточно серьезными. Он положил на стол «Representative Men»[27] (библиотекой занимался один из секретарей). Он позвонил и велел ввести журналистку. Рассчитать точно продолжительность каждой аудиенции было невозможно, тут правило «точность — вежливость королей» действовало хуже, и Мэрилин пришлось в приемной подождать минут десять, чем она была не очень довольна. Насер сделал четыре шага вперед и с приветливой улыбкой № 3 крепко пожал ей руку.
После вопросов о том, давно ли она покинула Соединенные Штаты и хорошо ли путешествовала, он заговорил о колониализме. Масок он вперед не готовил, но был недурным актером, и выражение его лица подкрепляло его слова. Когда заговорил об Англии и Франции, лицо его приняло печально-разочарованный вид, какой мог быть, например, у германского нациста в 1945 году при упоминании имени Гитлера. Мог ли он ожидать, что Молле, Иден так себя поведут! Единственная его надежда была на общественное мнение подлинной, американской демократии. Соединенные Штаты сами на себе испытали, что такое британский колониализм! Он не сомневается в их сочувствии Египту.
Мэрилин неопределенно кивала головой. Слушала его внимательно, но заранее знала, что главным в ее статье будут не мысли Насера, а его наружность, манера речи, обстановка приема. Как Толстой, которого она читала всегда с восхищением, Мэрилин при описании людей, дававших ей интервью, строила все в их наружности на одной черте. Так, изображение Ибн Сауда строилось на его колоссальном росте. У Насера она в первую же секунду обратила внимание на его огромные, ослепительно белые зубы. «Дантист на нем не наживется. Тут что-то есть от хищника...» Черта была благодарная и даже символическая — хищник, — но все же ее для портрета не хватало. Ничего другого Мэрилин, при всей своей наблюдательности» заметить не могла. «Курчавая голова... Какая-то самодовольная улыбка под самодовольными усиками», — думала она. Ей казалось, что особенность выражения Насера, быть может, состоит в сочетании самодовольства с застенчивостью или с нерешительностью. Но за это ухватиться было трудно, да читатель и плохо поверил бы, что Насер нерешителен или застенчив. «А все же это так. Никакой «мощи», хотя телосложение крепкое. Право, скорее в нем есть робость. Может быть, он каждую минуту опасается переворота или покушения? Вот чего у моего Ибн Сауда не было. Нос, лоб ничего не давали, самые обыкновенные нос и лоб. Штатское платье носит для военного недурно... Галстук очень тщательно завязан... Жеста у него нет. У Ибн Сауда был жест, и какой!.. Ни картинности, ни магнетизма тоже нет. Все говорят, будто у Гитлера, у Муссолини, у Кемаля был личный магнетизм... Может быть, и врут?» Она слушала слова Насера, но не записывала, полагаясь на свою прекрасную память.
— ...Я уверен, что вы с вашим умом и талантом не будете исходить из внешней видимости и признаете, что в Египте существует настоящая демократия! Я твердо верю в ее принципы, твердо верю в идеи вашей Декларации Независимости. Моя мечта создать со временем — ведь все в один день или в один год не делается, — создать со временем свободный независимый строй в моей стране! — сказал с силой Насер, приступивший к задаче очаровывания. Мэрилин по-прежнему неопределенно кивала головой. Это слышала и от других диктаторов. Она привыкла к тому, что ей лгут дающие интервью люди, но не любила, чтобы лгали уж слишком явно, точно считая ее дурой. Была немного им разочарована. «Что ж, страна средняя и диктатор средний. Но если бы интервью надо было брать только у настоящих великих людей, то я оказалась бы безработной. Одним Уинни не проживешь».
— Каково в точности ваше отношение к Израилю? — спросила она, когда он по неосторожности на мгновение замолчал. Что-то промелькнуло в глазах Насера. «Уж не еврейка ли? — спросил он себя. — Как будто нет». Действительно, Мэрилин была совершенно не похожа на еврейку.
— Я не враг евреев, — сдержанно сказал он. — У меня были приятели евреи, даже израильские. В ту пору, когда я защищал крепость (она знала, что это было главным и даже единственным его военным подвигом). Я долго беседовал в дни перемирия с израильским капитаном Коганом, у меня были с ним добрые отношения. Не отрицаю и того, что Бен-Гурион выдающийся человек. Но евреи на Среднем Востоке пришлый элемент, представляющий западное влияние. Англо-французское влияние, — поправился он. — А мы от этого влияния хотим раз навсегда освободиться, как от всех пережитков колониализма, который ведь совершенно чужд и вам, американцам.
26
Майские дни и другие стихотворения
27
Представители человечества