Страница 6 из 7
Не надо, однако, думать, что это был исключительно брак по расчету. Жерома, конечно, соблазняло богатство Демидова. Демидов, быть может, хотел породниться - не с Бонапартами, а с королем вюртембергским и через него с русской императорской семьей. Однако, помимо этого, ему чрезвычайно нравилась красавица принцесса. Она тоже была в него влюблена. „Я счастлива сверх всяких слов. Не могу вам сказать, как я счастлива‟, — писала она подруге. Магия денег способствовала созданию любви, это случается нередко.
V.
Граф Гарри Кесслер в своих воспоминаниях утверждает, что во второй половине прошлого века в истории Европы началась новая эпоха: стала раскалываться международная, космополитическая аристократия, которая до того составляла если не единую семью, то единое общество, совершенно не знавшее национализма и не очень считавшееся с национальностью своих членов (язык у всех был общий: французский). Пошатнулся и затрещал „мир красивых женщин, галантных королей, династических комбинаций, Европы XVIII века и Священного союза‟. Друг Бисмарка, граф Гелльдорф, так и говорил: „Старый мир кончается, идет новый, черный, очень черный, и бесконечно тревожный...‟ Сам Бисмарк считал себя свободным от „наивной веры в породу, присущей незнатным или невежественным людям‟. Но в отношении к грядущему черному миру (и в смысле черной кости, и в смысле более широком) он вполне со своим другом сходился.
В политическом отношении Кесслер, „красный граф‟, друг Вальтера Ратенау, несколько преувеличивает, — хоть верно то, что в первой половине прошлого века Европой правила главным образом „международная космополитическая аристократия‟. В отношении же бытовом указание совершенно верно, и с ним согласится всякий, кто хоть немного знаком с мемуарной литературой той эпохи. Свет был тогда очень мал, все друг друга знали, — в большинстве лично, а то понаслышке, через общих знакомых, по разным семейным, дружественным, служебным связям.
В этом международном свете брак принцессы Матильды стал в 1840 году событием. Встретили его по-разному — в общем скорее неблагожелательно. Очень недовольны были остальные Бонапарты: Демидов был слишком богат, кузены и кузины Матильды не чувствовали радости от того, что девчонке достались миллионы. В Петербурге говорили, что Николай Павлович в ярости: по матери принцесса Матильда приходилась ему довольно близкой родственницей, — с ним таким образом вступал в свойство его подданный, коллежский асессор Демидов, которого он вдобавок терпеть не мог. В Париже газеты возмущенно писали, что король Жером отдал в приданое за дочерью меч Франциска I: в Россию таким образом уходит французская национальная реликвия{10}.
Тотчас после свадьбы князь и княгиня Сан-Донато отправились в свадебное путешествие в Рим. Оттуда они предполагали выехать в Париж и там поселиться. О Париже княгиня мечтала всю жизнь, теперь мечта должна была осуществиться: въезд во Францию был запрещен принцессе Бонапарт, но русская подданная, госпожа Демидова, могла жить где ей угодно.
Казалось бы, Демидовы имели все, что нужно для человеческого счастья: они были молоды, здоровы, несметно богаты; еще совсем недавно как будто страстно любили друг друга. Однако свадебное путешествие оказалось печальным. Что именно произошло между мужем и женой, мы не знаем. Принцесса Матильда (впоследствии отзывавшаяся о своем муже весьма резко и враждебно) до конца своих дней сохранила к нему чувства смешанные. На своем выразительном, бонапартовском, отнюдь не придворном языке она сама сказала: „Не проходит безнаказанной любовь к первому мужчине, с которым просыпается женщина...‟ Но ссоры между мужем и женой начались уже во время свадебного путешествия.
Неблагоприятно сложились и обстоятельства внешние. В Риме у Демидова вышла большая неприятность. Как известно, католическая церковь относится в принципе отрицательно к бракам католиков с иноверцами. В ту пору папой был Григорий XVI, автор „Торжества Святейшего Престола‟. При нем отрицательное отношение к смешанным бракам повлекло за собой нашумевший на весь мир конфликт с прусским правительством (дело Дроста фон Вишеринга). Однако принцессе Матильде было римской курией разрешено выйти замуж за православного при условии, что дети будут воспитываться в католической вере. Демидов подписал в этом клятвенное обязательство. Он, вероятно, знал, что его обещание никакой юридической силы в России иметь не будет. Не могла не знать об этом и римская курия. Самое обязательство было составлено в форме довольно неопределенной: князь Сан-Донато обещал разрешить своим детям исповедовать католическую веру. Должно быть, компромисса добился король Жером: старый атеист имел в Ватикане давние связи. Однако при неблагожелательном отношении части общества к браку принцессы Матильды тотчас распространился слух, будто ее муж заплатил в Риме большие деньги. Называли и цифру: 600 тысяч франков — точность в сплетнях обязательна.
Сплетня дошла до Ватикана с добавлением, что слух этот распространяет сам Демидов. Григорий XVI был возмущен. За полученное принцессой Матильдой разрешение курии на брак было в действительности заплачено 16 паоли какого-то сбора: приблизительно 9 франков (Кюн). Случай, кажется, небывалый, — папа (точнее, государственный секретарь, известный кардинал Ламбрускини) обратился ко всем иностранным послам в Риме, и прежде всего, естественно, к представителю России Потемкину, с решительным протестом против клеветнических слухов, будто бы распускаемых князем Сан-Донато.
Потемкин пригласил к себе Демидова для объяснений. Вспыльчивый князь Сан-Донато ответил, что если Потемкину угодно его видеть, то он может заехать к ним с визитом. Кончилось это грубой ссорой, перешедшей в драку, — по одним сведениям, между Потемкиным и Демидовым, по другим, между Потемкиным и секретарем Демидова. О скандале было немедленно сообщено в Петербург. К Новому году курьер привез приказ царя: Демидову предписывалось тотчас вернуться в Россию, под угрозой конфискации всех его имений‟
Мечты принцессы Матильды о Париже рухнули. Ода была в отчаянии. После некоторого колебания Демидовы подчинились приказу и выехали в Петербург. Путешествовали долго, шесть недель, в лютый холод. Принцесса оставила подробное и патетическое описание их путешествия, но не каждому слову надо верить в мемуарах, написанных через полвека после событий. Отношения между супругами все ухудшались в дороге, и приехали они в Демидовский дворец на Английской набережной чуть только не врагами.
Главная их надежда была на протекцию со стороны великой княгини Елены Павловны. Биография этой женщины еще не написана. Ее отец, принц Павел Вюртембергский, рассорившись со своим братом-королем, поселился в Париже и отдал дочь в пансион, где будущая русская великая княгиня воспитывалась вместе с дочерьми французских революционеров, уже ставших к тому времени наполеоновской знатью. Вероятно, именно в Париже вюртембергская принцесса Фредерика Шарлотта Мария, впоследствии Елена Павловна, пришла к мысли, что люди везде, на всех общественных уровнях, приблизительно одинаковы и приблизительно стоят друг друга. Она отчасти создала тот женский тип, последней представительницей которого в России была баронесса Варвара Икскюль.
Брак принцессы Фредерики с великим князем Михаилом Павловичем был парадоксальный и, по свидетельству современников, не очень счастливый. Михаил Павлович был реакционером. Елена Павловна высказывала иногда мысли, которые показались бы радикальными не только во дворцах. Ее радикализм, впрочем, вполне уживался с полным уважением к традициям. Она могла бы сказать, как лорд Бальфур: „Лучше веста политику нелепую, но делавшуюся тысячу раз, чем политику мудрую, но не делавшуюся ни разу‟. Позднейшая роль великой княгини в освобождении крестьян, в реформах Милютина, в биографии Рубинштейнов, в делах Пирогова, в создании лучших благотворительных учреждений старого строя — все это подробно еще не исследовано и известно лишь в общих чертах.
10
Дальнейшая судьба этой исторической драгоценности мне неизвестна. Быть может, Анатолий Демидов вернул ее жене в ту пору, когда они разошлись. Но скорее меч, принадлежавший Франциску I, Карлу V и Наполеону, хранился до революции в каком-либо из демидовских имений, а теперь валяется в чулане где-нибудь в захолустном колхозе.