Каид

Марк Алданов

КАИД

Этот человек приехал с аэродрома в роскошную нью-йоркскую гостиницу в четвертом часу дня. Одет он был очень хорошо, даже слишком хорошо для дороги. Говорил по-английски бойко, но с сильным и неопределенным акцентом. Ему предложили было номер из одной комнаты. Он сказал, что одной мало, необходимы, совершенно необходимы две, и пояснил: ведь могут прийти гости, как же их принимать в спальной? — «Разумеется, мне нужна и собственная ванна». Узнав, что в этой гостинице все номера с собственными ваннами, покраснел и, не спросив о цене, быстро направился к подъемной машине.

Слуге, принесшему его вещи, он сказал, что комнаты недурны, что он прилетел прямо из Парижа и что перелет был прекрасный, «один из лучших перелетов в моей жизни, а я летал очень много». Вещи у него были хорошие и дорогие: два кожаных чемодана, несессер, портативная пишущая машинка. — «Ее, пожалуйста, поставьте осторожно сюда, на письменный стол. Пишущие машинки — вещь хрупкая, а я без моей не могу прожить дня». Дал на чай доллар. Сообщил еще, что, быть может, пробудет в Нью-Йорке долго, а может быть, улетят через день или через два, и попросил сказать внизу, чтобы ему прислали виски. Слуга, слушавший его с некоторым недоумением, сказал, что заказ надо сделать по телефону, и, почтительно пожелав доброго вечера, вышел. Подумал, что эти французы странные люди, хотя, кажется, симпатичные.

Господин заказал по телефону Scotch and soda, назвал лучшую марку, добавив, что пьет только эту. Затем спросил телефонистку, можно ли будет вызвать по телефону Неаполь и много ли времени займет соединение… Неаполь из гостиницы вызывали не часто, и телефонистка не могла ответить с точностью. — «Нет, пока не вызывайте» теперь в Италии уже довольно поздно, а мой знакомый по вечерам не бывает дома. Я хотел бы иметь соединение около полуночи, там встают очень рано». Телефонистка, тоже с недоумением, ответила, что рассчитать время соединения трудно, она передаст его заказ ночной смене. — «Да, так, пожалуйста, и сделайте, я непременно хочу застать своего друга дома, Искренно вас благодарю».

Он с жадностью выпил виски и пожалел, что не заказал целую бутылку. Тотчас раскрыл несессер и большой чемодан, достал туалетные принадлежности, перемену шелкового белья, другой костюм, книгу (это были стихи). Надел ярко-красный бархатный халат, вызвал горничную, извинился, что принимает ее в халате. Она была молода и миловидна. — «Пожалуйста, отдайте в стирку белье и пусть возможно скорее разгладят костюм. Я знаю, у вас это делают быстро, а я, быть может, очень скоро вас покину… Записать? О нет, это не нужно. Я верю вам, верю гостинице и верю вообще в человеческую добродетель», — сказал он, смеясь. Через полминуты выбежал за горничной в коридор, позвал ее и взял у нее брюки. Перешел в гостиную, вынул из заднего кармана револьвер, сунул в карман халата и опять отдал брюки горничной. Она подумала, что он, верно, оставил деньги; не обиделась, но удивилась: кто же носит бумажник в брюках?

Господин ей скорее понравился. Ему было лет тридцать пять, он был недурен собой, брюнет, немного выше среднего роста, широкий в плечах, по-видимому, очень сильный физически, с крупными резкими чертами бледного лица, с черными, блестящими, иногда странно останавливавшимися глазами; лицо у него было из тех, которые портретисты считают интересными и порою пишут для себя, бесплатно. Портило его обилие золота в обеих челюстях; золотых зубов, коронок, бриджей у него было больше, чем обычно бывает у людей. Да еще на лбу был шрам, впрочем, малозаметный.

— Верно, что-нибудь оставили в кармане? — сказала горничная, улыбнувшись.

Да... Папиросы. Я курю американские, они лучшие в мире, — ответил он. Вдруг лицо его дернулось страшной гримасой. У него был тик. Горничной стало не по себе. Она вышла, несколько ускорив шаг.

Он сел в ванну и мылся очень долго; особенно долго мыл руки с длинными, тонкими пальцами. Выбрившись, переодевшись, вызвал по телефону Буэнос-Айрес. Достал из меньшего чемодана гири и положил на пол: гимнастические движения делал по утрам, в пижаме. Сам с усмешкой подумал, что только шалый человек, как он, мог везти тяжелые гири на аэроплане, где за каждый лишний фунт надо платить немалую добавку, и только шалый человек мог уехать в Соединенные Штаты с револьвером в кармане: все-таки иногда в таможне происходил и личный досмотр. Но это случалось редко, а риск, очень большой риск, почти всегда доставлял ему наслаждение.

Сообщение с Буэнос-Айресом дали сравнительно скоро. Сначала сказал несколько слов по-испански, затем перешел на французский язык, на котором говорил так же бойко, как и по-английски, и тоже с сильным иностранным акцентом.

— ...Все в полном порядке, — говорил он с особенно ласковыми, вкрадчивыми интонациями. — Что же удивительного, что не доставляют четыре месяца? Вы заказали очень сложные машины, это будут лучшие машины в мире... Да, я говорил: три месяца, но у нас была забастовка. Машины будут высланы вам через две недели, теперь говорю вполне точно. И могу сказать, что вы будете ими довольны... Меня и то в Лионе ругали, что я назначил баснословно низкую цену. Будьте вполне спокойны... Я говорю из Нью-Йорка... Еще не знаю, сколько здесь пробуду. Представьте, и американцы немало у нас заказывают! Скоро собираюсь приехать к вам опять. Вместе осмотрим место ваших заводов... Не забудьте, кстати, что вы мне обещали охоту... А что Анита?.. Как «какая Анита»? Ах да, виноват, бывают же такие обмолвки! Она была очаровательна!.. Конечно, конечно, не «была», а есть, — смеясь, говорил он. — И вообще, аргентинские женщины самые прекрасные в мире, кроме, быть может, американок... Нет, не возражайте, когда американка хороша собой, то она самая прекрасная из женщин! Этого вы ей не говорите, скажите только, что я везу ей из Парижа подарок, — не говорю, что именно, будет сюрприз... А вам, извините, подарка не везу: какой подарок можно сделать миллиардеру!.. Не скромничайте, даже в Европе известно, что вы богатейший человек в Южной Америке!.. До скорого свиданья. Я так рад, что опять побываю в вашей чудесной стране!

Владелец же огромных аргентинских плантаций и впоследствии сам не мог понять, как он, деловой человек с большим опытом, поддался обману этого авантюриста: при подписании договора заплатил ему аванс, хотя не очень большой по сравнению с суммой заказа на машины. Правда, тот представил доверенность от Лионских заводов, состоял членом их правления и полномочным представителем по приему заказов; он тогда объяснил, что заводы новые, выстроенные после войны на деньги от плана Маршалла, что они представляют собой последнее слово техники. Предложил условия гораздо более выгодные, чем условия американских заводов, сказал, что их фирма хочет завоевать аргентинский рынок и потому первые заказы готова исполнять с самой ничтожной прибылью; показывал фотографии грандиозных заводских строений, старательно обсуждал каждый пункт договора, делал уступки, хотя не во всем, и вздыхал после каждой уступки. Обнаружил совершенное знакомство с техникой, часто вставлял ученые слова.

В петлице у него была розетка Почетного Легиона, он к слову сказал, что охотно выхлопочет орден и для заказчика за заслуги по торгово-промышленному сближению между Аргентиной и Францией: иностранцам Почетный Легион дается гораздо легче, чем французам, — он назвал двух видных французских министров, через которых легко выхлопочет крест. Этот разговор был за обедом; он угощал аргентинца в лучшем ресторане, заказал Mouton Rotschild и шампанское. Говорил о своих путешествиях, о знакомствах. Он знал Черчилля, завтракал у него в Чартвелле, — правда, это было тогда, когда Черчилль был в отставке. — «Теперь Винни опять страшно занят, и я больше к нему не заезжаю, я ведь, собственно, никто, просто богатый промышленник». А имение у него очень скромное — «у Винни земли, верно, в десять тысяч раз меньше, чем у вас. Правда, уголок очень живописный, особенно пруд и домик, где он пишет свои картины, — они, право, очень недурны! Конечно, он не мой друг Матисс, но у него, несомненно, есть талант!» Сказал, что завтрак был для Англии недурной, хотя тоже скромный. «Клемми чрезвычайно мила, именно такая жена, какая нужна Черчиллю, и он ее обожает, просто смотреть любо». Аргентинец недоверчиво спросил, много ли было гостей; оказалось, что только их соседка, мисс Генриэтта Сеймур, тоже милая дама. Недоверие владельца плантаций исчезло: «Ну, допустим, о «Клемми» приврал, но не выдумал же соседку». На вопрос же, знает ли он и президента Перона, член правления Лионских заводов ответил, что, к большому своему сожалению, не знает, — «К нему ведь попасть не так легко, но в Париже я был представлен на большом вечере покойной Евите, она была красавица в полном смысле слова». На ресторанный счет друг Черчилля едва взглянул и заплатил, вынув туго набитый бумажник. За кофе аргентинец подписал чек. Позднее, узнав, что ордена у члена правления никогда не было и что никаких заводов не существовало, он только произносил крепкие слова, но ругал больше самого себя, а к авантюристу особенно злобного чувства не сохранил.