Свирепая справедливость

– После смерти мужа я много думала о том, как, оставаясь в рамках закона, уберечь знакомый нам мир. Вместе с «Альтман Индастриз» я унаследовала обширную международную систему сбора информации, настроенную, естественно, исключительно на коммерцию и промышленность... – Ее негромкий напряженный голос действовал на Питера гипнотически. Баронесса описала, как с помощью денег и влияния сумела проникнуть в пределы, недоступные большинству людей, и увидеть цельную картину нового мира насилия и страха. – Ограничения Интерпола – самоубийственное правило не иметь дела с преступлениями, имеющими политическую подоплеку, – меня не связывали. И лишь узнав все, я вновь столкнулась с самоуничтожительным образом мысли, который прикрывается демократией и свободой индивидуума. Я сумела предвосхитить удар террористов и предупредила власти, но «намерение не преступление», сказали мне, и обоих преступников тихо проводили до границы и освободили, чтобы они открыто готовились к следующему удару. Мир должен ждать этого удара, ему запрещено принимать превентивные меры, а когда наступает время этих мер, мешает неразбериха с ответственностью разных государств и усложненная концепция минимальных затрат... – Баронесса смолкла. – Но все это вы знаете. Вы много писали на эту тему.

– Интересно услышать еще раз.

– Скоро я подойду к самому интересному... но мы почти дошли до дома.

– Пойдемте, – Питер повел баронессу мимо конюшен к павильону с плавательным бассейном. От подогретой воды поднимался пар, роскошные тропические растения представляли странный контраст с зимним пейзажем за стеклянными стенами.

Они устроились на качелях, рядышком, чтобы не повышать голоса; напряжение отчасти спало. Баронесса сняла шляпу, шарф и жакет, бросила на плетеное кресло напротив, вздохнула и опустилась на подушки.

– Со слов сэра Стивена я поняла: он хочет, чтобы вы работали в банке. – Она искоса взглянула на Питера. – Должно быть, трудно, когда за тобой так присматривают.

– Боюсь, в отличие от Стивена мне не свойственно почтение к деньгам.

– Это приходит со временем, генерал Страйд, – заверила его собеседница. – И может войти в привычку.

Внезапно в павильоне разразилась буря острот, криков и смеха – появились дети обоих Страйдов; вид Питера и баронессы на качелях их немного угомонил.

Младший сын Стивена – упитанный, отчего костюм казался ему тесным, с серебряными скобками на зубах – закатил глаза, указывая на них взглядом, и громким драматическим шепотом сказал Мелиссе-Джейн:

– Je t'aime, ma cherie,[20] падай в обморок!

За чудовищное произношение он получил отповедь хриплым шепотом и толчок в спину, от которого отлетел в глубокую часть бассейна.

Баронесса улыбнулась.

– Ваша дочь очень заботится о вас, – она повернулась и посмотрела в лицо Питеру. – Или это ревность? – И, не дожидаясь ответа, задала другой вопрос. Дети смеялись и шумели, и Питеру показалось, что он ослышался.

– Что вы сказали? – осторожно спросил он, стараясь не выдать себя выражением лица, и баронесса повторила:

– Означает ли для вас что-нибудь имя Калиф?

Питер слегка нахмурился, делая вид, что задумался, и в его памяти всплыли страшные микросекунды смертельной схватки: дым, пламя, выстрелы, темноволосая девушка в красной рубашке кричит: «Не убивайте нас! Калиф сказал, что мы не умрем! Калиф...» Его пуля не дала ей договорить, влетев в открытый рот. С тех пор это слово преследовало его, он испробовал тысячи вариаций, искал смысл и значение, рассматривал возможность того, что расслышал неправильно. Теперь он знал, что это не так.

– Калиф? – переспросил он. Ему казалось, что важно не соглашаться, ведь нужно что-то оставить в резерве, не дать унести себя потоку воли этой личности, этой женщины. – Это мусульманский титул. Мне кажется, он буквально означает «наследник Мухаммеда, преемник пророка».

– Да. – Она нетерпеливо кивнула. – Титул религиозного и гражданского руководителя. Но слышали ли вы, чтобы его использовали как кодовое имя?

– Нет. Простите, не слышал. А что оно означает?

– Как знать – даже мои собственные источники не дают точных сведений. – Баронесса вздохнула, и они стали молча следить за Мелиссой-Джейн. Девочка ждала, когда Питер обратит на нее внимание, а когда дождалась, легко пробежала по мостику, легкая, как ласточка, исполнила прыжок в полтора оборота, войдя в воду почти без брызг, тут же вынырнула с прилипшими к лицу волосами и посмотрела на Питера в ожидании одобрения.

– Прекрасный ребенок, – сказала баронесса. – У меня нет детей. Аарон хотел сына – но нет. – В ее глазах была настоящая печаль, и она постаралась ее скрыть. На другой стороне павильона Мелисса-Джейн выбралась из бассейна и быстро завернулась в полотенце, прикрыв грудь, уже довольно большую и в то же время настолько непривычную, что она составляла для девочки постоянный источник замешательства и стыдливой гордости.

– Вы говорили о Калифе, – напомнил Питер, и баронесса повернулась к нему.

– Впервые я услышала это имя два года назад в обстоятельствах, которые никогда не забуду... – Она помолчала. – Я полагаю, вы в курсе подробностей похищения и убийства моего мужа. Не хочу без необходимости повторять эту ужасную историю.

– Я все знаю, – заверил Питер.

– Вы знаете, что я лично доставила выкуп.

– Да.

– Встреча происходила на покинутом летном поле близ восточно-германской границы. Меня ждали в легком двухмоторном самолете-разведчике советского производства, но со стертыми обозначениями...

Питер вспомнил тщательное планирование угона и особое оборудование, использованное при похищении «ноль семидесятого». Все совпадало.

– Их было четверо, в масках. Говорили они по-русски, вернее, двое говорили по-русски. Двое других вообще не сказали ни слова. Русский был ломаный...

Питер вспомнил, что баронесса, родом из Восточной Европы, говорит по-русски и еще на пяти языках, и пожалел, что, работая в разведке, не ознакомился с ее досье. Отец сбежал вместе с ней из ее родной Польши, когда она была еще ребенком.

– Почти несомненно и самолет, и этот русский язык должны были скрыть истинную принадлежность похитителей, – продолжала баронесса. – Я провела с ними немного времени. Мне нужно было передать им сорок пять миллионов швейцарских франков, и, хотя они были в крупных купюрах, все равно на борт предстояло погрузить громоздкий и тяжелый багаж. За первые несколько минут они поняли, что у меня нет полицейской охраны, успокоились и, когда грузили деньги, перешучивались. Слово «Калиф» прозвучало в английской транскрипции; в переводе с русского получалось: «Калиф снова прав», а ответ: «Калиф всегда прав». Возможно, я запомнила это так отчетливо из-за того, что они воспользовались английским словом... – Она снова замолчала, в ее глазах плескалось неприкрытое горе.

– Вы рассказали полиции? – мягко спросил Питер, и она покачала головой.

– Нет. Не знаю почему. Полиция тогда показала себя такой беспомощной. Я ужасно рассердилась, расстроилась, недоумевала. Именно тогда я решила, что буду искать сама, – и это имя было единственной отправной точкой.

– А больше вы никогда не слышали это имя? – спросил Питер, и она ответила не сразу. Они смотрели на играющих детей, и то, что в таком окружении, на фоне смеха и невинных детских шуток, они обсуждают, где корень зла, казалось невероятным, нелепым.

Когда баронесса ответила, она заговорила совершенно о другом.

– Международный терроризм временно притих. Казалось бы, заключив соглашение с Кубой и при помощи тщательных проверок в аэропортах, американцы справились с воздушным терроризмом. Ваша собственная успешная кампания против «временного» крыла Ирландской республиканской армии, рейд израильтян в Энтеббе и немцев в Могадишу – все это были несомненные победы. Арабы были слишком заняты войной в Ливане и внутренними разногласиями. – Она покачала головой. – Но терроризм – очень выгодное занятие. Риск здесь меньше, чем при финансировании большого кинофильма. Вероятность успеха – шестьдесят семь процентов, минимальные капиталовложения, огромная прибыль наличными, известность, немедленный результат. А возможные последствия невозможно оценить. Даже если теракт завершается неудачей, процент потерь среди участников меньше пятидесяти. – Она вновь улыбнулась, но на этот раз в ее улыбке ни было ни веселья, ни теплоты. – Любой бизнесмен скажет вам, что это лучше, чем рынок обычных товаров.

20

Я люблю тебя, дорогая (фр.). – Прим. перев.