Воин Доброй Удачи

Как трудно оставаться абсолютно честным.

Келлхус давно не обращал внимания на эти мелкие прегрешения; он больше не нуждался в этом. Стоять перед ним означало стоять перед самим собой, сознавая отклонения и изъяны собственной души, обнажая все пороки и прорехи.

– Ты король и военачальник, – сказал Келлхус. – Я думал, тебе хорошо известна опасность всяческих догадок.

Пройас с улыбкой кивнул:

– Никто не станет кидать жребий сам с собой.

Его Господин и Властитель приподнял брови:

– И не с такими безумными ставками.

По какой-то минутной прихоти золотистые языки пламени перед ними вскружились вихрем, и опять Пройасу показалось, что на обтянутых кожей стенах заколыхались неясные сцены Страшного суда.

– Я весь твой, навеки, мой госпо… Келлхус. Чего ты хочешь от меня?

Тот приблизил львиноподобную голову к огню.

– Преклони колени перед очагом, – приказал аспект-император, и в голосе его послышались жесткие ноты. – Погрузи лицо свое в огонь.

Пройас удивился отсутствию сомнений в себе. Он опустился на колени у края кованого очага. Его обдало жаром. Ему была прекрасно знакома прославленная легенда людей Бивня, когда бог Хасиэльт приказал Ангешраэлю опустить лицо в кухонный очаг. Пройас слово в слово помнил Зиггуратскую проповедь, в которой Келлхус использовал эту историю, чтобы явить свою божественную сущность в Первой Священной Войне двадцать лет назад. И понимал, что «Погружение в Огонь» с тех пор стало метафорой Заудунианского откровения.

Немало безумцев бродило по Трехморью, ослепшие и изуродованные шрамами из-за буквального истолкования этой метафоры.

Стоя на коленях, склоняясь к огню, он точно и спокойно выполнял приказание своего Пророка и Императора. Ему даже удавалось не зажмуриваться. И какой-то частью сознания он удивлялся, что преданность, любая преданность может зайти так далеко, что можно сунуть лицо свое в пламя.

Выйти за пределы благоразумия. Потонуть в объятиях пламени. В обжигающей агонии.

Раствориться в сиянии.

С треском исчезли волосы его на голове и бороде. Он ждал агонии. Ждал крика. Но что-то сошло с него, как мясо отделяется от переваренных костей… что-то… сущностное.

Сквозь пламя он смотрел на многие тысячи лиц. Достаточно, чтобы совершенно потеряться в этом множестве. Но все же ему удалось сосредоточиться на группе людей, четырех длиннобородых мужей Великого Похода, один из которых смотрел прямо на него по-детски бессмысленным взором, неподвижностью, пока другие препирались по-туньерски… насчет пайков… Голод.

И в следующий момент он уже сидел на полу сумрачной спальни Келлхуса, моргая и потрескивая.

А его Господин и Властитель, взяв его за руку, приложил влажную ткань к пылающему лицу.

– Отсутствие расстояния, – произнес он с печальной усмешкой. – Мало кому удается.

Пройас дотронулся до щек и лба кончиками пальцев, ожидая нащупать вздувшуюся от ожогов кожу, но она оказалась невредима. Ошеломленный, он резко выпрямился, все еще жмурясь. Огляделся вокруг, отчего-то удивляясь, что огонь в кованом очаге горел так же жарко, как прежде.

– Тебя беспокоит, что я способен наблюдать за людьми через огонь? – спросил Келлхус.

– Скорее, это ободряет… – ответил Пройас. – Я прошел с тобой всю Первую Священную Войну. Мне хорошо известны нравы солдат, заброшенных далеко от дома.

Позже он осознает, что аспект-император все знал заранее, что Анасуримбор Келлхус знал его изнутри лучше, чем он сам. И вопрос о цели этой личной встречи будет немало мучить его.

– Безусловно.

– Но зачем ты явил мне это? Уже поговаривают о бунте?

– Нет, – возразил Келлхус. – Говорят о том, что занимает всех попавших в беду.

Аспект-император вновь устроился у камина, жестом приказав Пройасу последовать его примеру. В тишине Келлхус наполнил чашу вином из горлянки, стоявшей подле него. Признательность разлилась в груди Верховного Генерала. Он отпил из чаши, взирая на Келлхуса вопрошающим взглядом.

– То есть о доме.

– Верно, о доме, – согласился аспект-император.

– И это плохо?

– Конечно. Даже сейчас наши заклятые враги рыщут по всему Трехморью. Пройдут дни, и они осмелеют, как никогда. Я всегда выступал скрепой для всех частей Новой Империи, что держит их вместе. Боюсь, без меня она не выживет.

Пройас нахмурился:

– И ты полагаешь, что дело идет к измене и мятежу?

– Так и будет.

– Но эти люди – заудуниане… Они готовы умереть за тебя! За правду!

Аспект-император склонил голову в знак согласия и в то же время сомнения, что Пройасу приходилось наблюдать несчетное количество раз, но не в последние несколько лет. Прежде они были намного ближе, понял он, в период Унификационных Войн…

Когда вместе убивали.

– Люди относятся к абстракциям в лучшем случае с пренебрежением, – проговорил Келлхус, окутывая себя таинственностью. – Только немногие пылкие приверженцы – вроде тебя, Пройас, – могут бросить себя на алтарь идеи. Остальными движет не вера в меня, а в то, что им говорю.

– Но они верят! Мог-Фарау возвращается погубить мир. Они верят в это! До того, что последуют за тобой на край света!

– И пожертвуют своими сынами ради меня? А ты, Пройас? С твоей глубокой преданностью отдашь ли жизни сына и дочери, если я брошу жребий прямо на твоих глазах?

Странный звенящий ужас повис в воздухе при этих словах. Согласно Писанию, таких жертв требовали только цифраны, демоны. Пройас молча смотрел на Императора, моргая.

Тот нахмурился:

– Умерь свой страх, друг мой. Я спрашиваю об этом не из тщеславия. И не жду, что кто-нибудь отдаст свою плоть и кровь за меня или мои пустые декларации.

– Тогда я не понимаю вопроса.

– Воины Великого Похода идут не спасать Мир, Пройас. По крайней мере, это не первейшая цель. Они идут спасать своих жен и детей. Свои племена и народы. Если они узнают, что мир, их мир, рушится, что их жены и дочери погибнут без охраны их щитов и мечей, Войско начнет таять и развалится.

И перед внутренним взором Пройаса предстали они, Воины Похода, сидящие у бесчисленных костров, с горечью вздыхающие по своим домам. Он видел, как входит в них и заполняет их страх за свое добро, за близких, за титулы и престиж. Слышал их споры, бесконечные толки о верности и непреходящей тревоге. Но сколь глубоко было его смятение, столь же и сознание, что его Господин и Властитель говорит правду, что Воины воистину слабы.

Даже те, кто завоевал всем известный мир. Даже заудуниане.

– Так что ты предлагаешь? – спросил он, мрачно кивнув.

– Эмбарго, – глухо ответил аспект-император. – Я запрещу под страхом смерти любые Заклятия далекого призыва. Отныне Воины Великого Похода будут идти только с теплыми воспоминаниями о доме.

Дом. Он был, пожалуй, для экзальт-генерала абстракцией. Есть такое место, конечно. Даже для нищих он существует. Но Пройас провел столько лет в военных кампаниях, что образ дома стал слабым и мимолетным, и не своим даже, а навеянным другими. Для него домом была жена, Мирамис, которая до сих пор плакала каждый раз, когда он покидал ее ложе ради высоких целей, и дети, Ксинемус и Талия, которым приходилось напоминать, что он их отец, в каждое из своих редких возвращений.

И даже когда охватывала тоска по ним, они казались ему чужими.

Нет. Здесь его дом. В сиянии Анасуримбора Келлхуса.

В ведении его бесконечной войны.

Аспект-император, протянув руку, стиснул плечо Пройаса в немом согласии. Никогда, за все годы, проведенные вместе, он не обещал ни отсрочки, ни передышки от тяжкого бремени служения. Ни разу он не сказал: «А после, Пройас… После этого…»

Тепло признательности охватило экзальт-генерала.

– Что скажешь ты им? – резко спросил он.

– Что Голготтерат способен проникнуть в наши послания.

– А они действительно могут?

Келлхус приподнял брови:

– Возможно. За двадцать веков любую хитрость можно было подготовить – разве не так? Ты ужаснешься, Пройас, насколько мало я знаю о нашем враге.