Испанский дневник

Около полудня мятежники совершили налет на военный аэродром Хетафе. Атаку ведут восемь двухмоторных «Савой». Они сбросили только часть бомб и ушли, преследуемые правительственными истребителями.

Часа через два о налете стало известно по всему городу. Но очередная воскресная коррида (бой быков) все-таки собрала свои двадцать пять тысяч зрителей. Никого не смутили и высокие цены – коррида благотворительная.

Над переполненным открытым амфитеатром появляется самолет. Публика встревоженно жужжит, но это только маленькая спортивная машина. Она петлит, штопорит и бросает листовки. Все-таки это безумие – собираться так, не боясь авиации, в традиционный, точно назначенный час. Или, может быть, в воскресенье, в четыре пополудни, в час корриды, гражданская война приостанавливается?..

Представление начинается по всей форме. Но когда средневековая процессия проходит вокруг арены к президентской ложе, верховые герольды в черных кафтанах перекладывают трубы в левую руку, а правой, сжав кулак, делают «рот фронт!» Шесть торреро маршируют, одетые по ритуалу и при косичках, но вместо треуголок на них пролетарские кепки.

Первый торреро подчеркивает перед публикой свою разносторонность. Он бегает вместе с капеадорами и очень ловко маневрирует красным полотнищем, быстро приводя быка в первую стадию ярости. Он показывает затем образцы мастерства бандерильеро, наводя быка на себя и мгновенно втыкая ему в спину два легких копья с острыми крючками на концах. Но когда пришел черед показать свою собственную квалификацию, матадор оказался не на высоте. Он неуклюже угодил быку в легкое, кровь хлестнула фонтаном, залила быку глаза, он приткнулся к барьеру и перестал реагировать. Под свист и улюлюканье публики неудачник долго добивал очумелое животное.

Второй торреро оказался триумфатором всей корриды. Он начал с того, что посвятил быка Коммунистической партии и донье Долорес Ибаррури, – бурные овации. Долго, рискованно и изящно играл он со своим диким противником, пропускал страшную рогатую махину на волосок от себя, оставаясь почти неподвижным в классической балетной позе. И вдруг, сверкнув шпагой, мгновенно сразил быка. Новые дикие овации, оркестр играет «Интернационал», затем республиканский гимн, победителю бросают форменную шапку рабочей милиции, он надевает, бежит в ней вдоль арены, все ликует бурно и молодо. Трибуны обмахиваются бумажными веерами, пьют лимонад и оживленно, громко болтают.

Женщины недовольны, что торреро стали небрежно одеваться. Мужчины хитро перемигиваются: тут, пожалуй, не без того, что коммунисты завербовали этого торреро, они народ такой, что любую вещь обстряпают.

Следующие торреро особого искусства не показали. В помощь им на арену выбегают двое дружинников. Они усердно дразнят быка, оттаскивают от него споткнувшуюся лошадь с пикадором (имеется в виду амплуа работника арены боя быков, а не соус. – Примеч. ред.) и отважно втыкают бандерильяс. Публика хохочет и бурно хлопает. Завзятые знатоки недовольны. Карамба, можно ли вносить баловство в такое серьезное дело?! Некоторые встают и уходят.

Вечером во «Флориду» приносят с аэродрома неразорвавшуюся сегодняшнюю бомбу. На ней германское клеймо.

Сводки передают, что Кордова накануне падения. Правительственные войска окружили ее со всех сторон. В перехваченном республиканцами радио генерал Аранда, осажденный в Овиедо астурийскими горняками, заявляет: «Если не пошлете формально обещанных подкреплений, я вынужден буду сдаться». Колонна мятежников сделала вылазку из Сарагосы и была почти целиком рассеяна рабочей милицией. Захвачены пленные и трофеи. Правительственные летчики бомбардировали Уэску и Уэльву. «Вчера, – написано в сводке, – были отмечены на некоторых секторах некоторых фронтов триумфы, которые заставляют ожидать в ближайшие дни еще более важных и решающих успехов».

Но одновременно фашисты, о чем в сводке не говорится, потеснили республиканские части у Навольмораль де ла Мата и продвигаются к Оропесе. За пять дней они прошли здесь около ста километров. Я промерил линейкой, просмотрел по десятиверстной карте и просчитал это эстремадурское направление. От Навольмораля по шоссе до Мадрида – 179 километров, от Мериды было 354, от Бадахоса.

Но дело здесь не в километрах, а я том, что линия эта и параллельная ей Мерила-Шваэрмоса-Толедо-Хетафе служат естественными проходами к Мадриду между горными хребтами по долине реки Тахо. Узловым препятствием служит здесь только Талавера, в самом узком месте долины. За Талаверой и до самого Мадрида ровная полоса достигает ширины в пятьдесят-шестьдесят километров и позволяет армии ровно катиться к столице, не наталкиваясь ни на какие естественные рубежи. Правительственных войск, вернее – милиционных частей, здесь очень мало, отчасти потому, что здесь, к юго-западу от Мадрида, нет никаких больших и, исключая Толедо и Талаверу, маленьких городов. Но толедские рабочие скованы осадой Алькасара – фашистского гнезда внутри города. Пока они не разделаются с этим, выйти навстречу противнику они не смогут. В Талавере есть железнодорожники и рабочие керамиковых фабрик, но они никем не организованы. Да и будучи боеспособны, они могли бы только временно, до прихода основных сил, задержать наступление фашистской армии, с ее авиацией, с артиллерией, с легионерами, с марокканцами.

Все это из-за Бадахоса. Взятый мятежниками, он стал для них не только воротами в Португалию, но и связующим звеном их северных и южных сил. Со взятием Бадахоса гражданская война вступает в новый фазис. До сих пор военные действия были разорваны на отдельные куски, на очаги. Кое-где воюющие стороны располагались даже концентрическими кругами, – например, в провинции Кордова, где республиканская провинция осаждает самый город Кордову, а внутри города, в свою очередь, рабочие кварталы, верные правительству, осаждаются мятежниками. Там, в Астурии, в Толедо, на Балеарских островах. Теперь началось слияние отдельных пятен в сплошные массивы. Если Эстремадура будет занята, территории мятежников сольются и будут охватывать столицу с севера, с запада и юго-запада. Вот что наделало преступное невнимание Мадрида к обороне Бадахоса!

Эстремадурское направление тревожит не из-за самой опасности его, а именно потому, что ему пока не уделили оперативного внимания. Двадцатого ночью, когда фашисты заняли Мерилу, я телеграфировал в «Правду»: «К юго-западу от Мадрида создался новый боевой участок, значительно более серьезный, чем участок у Гвадаррамы, который хотя и ближе, но хорошо защищен и горами, и войсками. Генерал Мола направил внушительную группу войск по линии Мерида – Толедо, которая топографически является удобным путем на Мадрид».

На час дня мне назначил прием дон Мануэль Асанья. Во дворе бывшего королевского дворца шумно, много автомобилей, среди них некоторые с грязью проселочных дорог на крыльях. Подлетают военные мотоциклетки. Среди дворцовых ковров и гобеленов тоже много офицеров, карт, пишущих машинок, телеграфных аппаратов. Смахивает на то, что именно здесь тот главный штаб, которого нет пока в военном министерстве.

Сам Асанья тих, задумчив, заметно постарел за эти пять лет.

В Испании, стране пышной дворянской роскоши и дикого деревенского невежества, народ простодушно и преданно чтит интеллигенцию. <…> Асанья, философ и эстет, публицист на уровне избранных, автор изысканных психологических романов, глава интеллигентского клуба «Атеист», оказался призван возглавлять громокипящую народную Испанию тридцать шестого года. Ему, литературному критику, чья тонкая стилистическая шпага стремилась поизящнее пробить средневековые кольчуги религиозных мистиков, довелось стать живым центром политического объединения, руководителем парламентской и массовой борьбы, сначала против монархии и военно-помещичьей диктатуры, затем против фашистской реакции.

Избирательная победа Народного фронта привела Асанью в Национальный дворец, как официального главу государства. Личная живость и активность не позволили ему стать чисто представительской фигурой. Наоборот, для друзей и врагов имя Асаньи стало символом активной обороны демократической республики от фашизма. Потому и старый королевский дворец оживлен сейчас, как никогда за все свое существование.