Черчилль. Биография

Продолжая поднятую еще отцом тему экономии расходов на армию, Черчилль выступил в палате общин с критикой нового военного министра Хью Арнольда-Фостера. Он нападал за неоправданно высокие расходы на Генеральный штаб, представляющий собой сборище «раззолоченных и напыщенных функционеров в медных касках с чисто декоративными функциями, которые превосходно размножаются в Олдершоте и Солсбери». Прочитав это, король Эдуард VII заметил: «Какие хорошие слова для недавнего гусарского субалтерна!»

Через неделю Черчилль представил свой взгляд на тарифы. В прекрасно аргументированном выступлении – «лучшем из всех», как написал ему Льюис Харкурт, либерал и будущий министр по делам колоний, – Черчилль заявил: «Мы не хотим видеть, как Британская империя будет превращаться в замкнутую конфедерацию, отгороженную, словно средневековый город, крепостными стенами от окружающей территории, хранящую за своими зубчатыми стенами запасы провианта и всего необходимого на случай осады. Мы хотим, чтобы наша страна и связанные с нами государства свободно и честно взаимодействовали со всеми свободными нациями».

Чем более эффектно и жестко Черчилль выступал против консерваторов, тем более враждебно они относились к его критике. В 1905 г. он почувствовал необходимость покинуть клуб «Карлтон», членом которого он как парламентарий от консерваторов был на протяжении пяти лет. Он написал лорду Лондондерри: «Постоянные конфликты с Консервативной партией по всем пунктам делают мое членство в их клубе ничем не оправданным и неприятным для меня. Старые друзья ко мне охладели, а с другой стороны, появились новые обязательства».

Через два месяца Черчилля не приняли в клуб «Херлингэм». «Это почти беспрецедентный случай в истории клуба, поскольку игроков в поло там всегда приветствовали, – написал он Элибэнку. – Боюсь, что ни вы, ни ваши друзья-либералы не осознают степень политической злобы, которую испытывают ко мне на той стороне». Черчилль наносил столь яростные удары по своим политическим противникам, что его отзывы о министрах, и в особенности о Бальфуре, начали тревожить его друзей, даже таких, как Элибэнк. «Вы единственный политик, – объяснял ему Элибэнк, – кто вызывает у меня теплые чувства, за десять лет работы в парламенте. Среди тех, кто неизбежно встанет в ряды ваших сторонников и со временем приведет вас и вашу политику к успеху, зреет ощущение, что постоянное унижение Бальфура может отвлечь общественное мнение от весомости и высокого уровня ваших выступлений по текущим проблемам».

От Иэна Гамильтона Черчилль узнал следующее: «Этим летом в одном загородном доме собралась блестящая компания, и каждый из присутствующих готов был разорвать вас на куски, но именно Бальфур отзывался о вас исключительно тепло и выражал такие большие надежды на вас в будущем, что никто даже рта не раскрыл».

На некоторое время Черчилль отвлекается от политики, чтобы закончить книгу об отце. «В настоящий момент, – сообщил он лорду Розбери, – государственный деятель временно бездействует, и на первый план вышел литератор и игрок в поло». В первой половине октября в Бленхейме Черчилль уже держал корректуру книги. Матери он сообщал, что кроме всего прочего надеется на этом хорошо заработать. И в этом он действительно преуспел, получив 8000 фунтов – самый большой гонорар, когда-либо выплачивавшийся в Британии за биографию политика. По курсу 1990 г. это составляло 350 000 фунтов.

В то время когда Черчилль заканчивал книгу о жизни отца, литератор Александр Маккаллум Скотт опубликовал биографию самого Черчилля. В ней он с одобрением отметил: «Черчилль убежден, что капитал должен быть слугой, а не господином государства и процветание нации должно быть обеспечено экономическим развитием и социальными реформами дома, а не территориальной экспансией и военными действиями за рубежом». Скотт также обращал внимание на то, что Черчилль не согласен с утверждением Чемберлена, что будущее – за империями с огромными территориями. «Если Британская империя и сохранит целостность, – цитировал он Черчилля, – то не благодаря своим размерам и своей армии, а благодаря согласию свободных народов, разделяющих благородные и прогрессивные принципы, и уважению права и справедливости».

Скотт, который потом пятнадцать лет проработает у Черчилля в Военном министерстве секретарем, писал также: «После Чемберлена Черчилль, вероятно, самый ненавидимый человек в английской политике. Он всегда будет лидером – либо отряда, обреченного на гибель, либо великой партии. Он уже лидер в палате общин, чего никто не может оспорить. Он совершает единственно возможные поступки, о которых никто раньше не думал. Ему в голову приходят оригинальные мысли, которые, будучи озвученными, кажутся простыми и очевидными. Он произносит фразы, которые выражают то, что все давно хотели сказать, и после этого они зачастую оказываются у каждого на языке. Я уверен, он сплотит вокруг своей личности все разрозненные силы. Он смелый и честолюбивый, и борьба будет чрезвычайно драматичной. Победит ли он? Тот ли он человек, кому суждено вернуть Ланкаширу политическую гегемонию над провинциями? Он играет по-крупному, но нервы у него крепкие и взор ясен. Во всяком случае, он будет сражаться, и это будет битва, ради которой стоит жить и которую стоит увидеть».

Тарифы были не единственным, что возбуждало общественное сознание. В ноябре Черчилль с сэром Эдвардом Греем выступали в Северо-Западном Манчестере. Выступления обоих неоднократно прерывались суфражистками – Кристабель Панкхерст и Энни Кенни. Полиция вывела женщин из зала. За нарушение общественного порядка им выписали штраф в 15 шиллингов. Платить они отказались, после чего на неделю отправились в тюрьму. Узнав об этом, Черчилль предложил оплатить штраф. Женщины предпочли мученичество.

Одному либералу, которому показалась чрезмерной такая реакция полиции, Черчилль написал: «Организация беспорядков на крупных публичных собраниях и неуважение к председательствующему не могут быть оправданы в демократическом обществе. Право проведения многолюдных мирных дискуссий – одно из наиболее ценных достояний британского народа. С мужчиной, который нарушает порядок, справиться просто. Но каждый протестует, если даже возникнет намек на физическое воздействие по отношению к женщинам. Однако, если этому полу дарована защита, он также должен проявлять сдержанность. К тому же я не верю, что подобные способы могут существенно повлиять на то дело, которое отстаивают эти дамы. И кстати, Грей всю жизнь активно поддерживает предоставление женщинам избирательных прав».

В последний день октября Черчилль обедал с Эдуардом VII. «У короля было намерение, – сообщил Черчилль матери, – убедить меня в ошибочности моих действий». Лорду Розбери он написал: «Король говорил очень строго и даже резко о моих нападках на Бальфура. Я смиренно слушал. Под конец он стал сама любезность, и мы проговорили целый час». Через две недели Черчилль заболел. Пошли слухи, что у него нервное истощение. В конце месяца он отменил все выступления и на неделю уехал в Камборн, в поместье тетушки Корнелии в Дорсете. Там он надеялся восстановиться с помощью массажистки, которая, как он писал матери, «обладает почти волшебными способностями. Мне очень комфортно и спокойно».

30 ноября Черчилль отметил очередной день рождения. «Тридцать один год – это очень много», – написал он матери из Дорсета. На этой же неделе пришло письмо с пожеланиями выздоровления с неожиданной стороны – от военного министра, которого он подвергал жесткой критике. «С большим сожалением узнал о вашей болезни, – написал тот. – Берегите себя. Должен сказать, я не согласен с вашей политикой, но вы единственный человек с вашей стороны палаты, который, на мой взгляд, понимает проблемы армии. Поэтому желаю вам выздоровления. Хочу добавить, что я лично придерживаюсь таких же взглядов и мечтаю о такой же жизни».

1 декабря из Дорсета Черчилль сообщил матери: «Массажистка обнаружила, что языку мешает какая-то связка, какой ни у кого нет. Это причина, почему я говорю в нос». После этого он уехал в Лондон и обратился к врачу сэру Феликсу Симону с просьбой ликвидировать эту связку. Симон отказался, и Черчилль написал матери, что язык у него по-прежнему «связан».