Страница 31 из 49
Возвращаясь с каникул из родительских гнёзд, они пёрли на себе тяжеленные сумки, полные домашних вкусностей. Через пару дней от них не оставалось и следа, и студенты принимались травить себя кулинарной самодеятельностью.
Серега, например, периодически удивлял братию своим фирменным супом. Он был прост, как первый закон Кирхгофа*, но чрезвычайно сытен. На дно пустой кастрюли укладывался мясопродукт — «суповой набор» или колбаса. В крайнем случае — горсть пельменей. Затем насыпался слой картошки вперемешку с макаронами до отметки на стенках кастрюли в виде присохшей накипи. Всё это заливалось холодной водой и ставилось на огонь. Лавровый лист, соль и перец Серега добавлял по вкусу уже после того, как блюдо ставилось на стол. Внешне оно напоминало просроченный обойный клей.
* Кирхгоф — древний электротехник.
Из того же репертуара был и «гарнир по-студенчески». Фокус заключался в том, чтобы сырую вермишель обжарить в шипящем на сковороде маргарине до появления желто-коричневой корочки, а потом добавить воды и довести до состояния каши. В принципе, любая советская вермишель превращалась в кашу после варки, но поджарить её после этого не представлялось возможным.
Подобных рецептов Серега нахватался от одного старшекурсника, потратившего на обучение девять лет и пережившего двух деканов.
Другим вариантом получения калорий служил общаговский буфет. В те редкие мгновенья, когда за его запертой дверью не происходил делёж колбасы между сотрудниками, там можно было полакомиться шницелем, с которого капало растопленное сало, стаканом разбавленной сметаны, варёным до синевы яйцом и заветренным коржиком.
Крайне редко удавалось напроситься к кому-нибудь в гости, чтобы до смерти налупиться там оливье. А самым экзотическим вариантом считались поездки в соседний город на электричке, где недалеко от вокзала стояла приличная пельменная, совмещённая с пивным буфетом. Хотя, если разобраться, сорок километров — сущий пустяк для настоящих гурманов.
Отчаявшиеся студенты, в которых чувство голода победило все остальные, образовывали тайные братства «сеточников», бродивших под окнами общаг с набором замысловатых инструментов. Они промышляли тем, что беспощадно резали авоськи с продуктами, вывешенные за форточку. На кухнях процветало воровство кастрюль и сковородок с готовой продукцией. Пойманных били, но они неумолимо возвращались к старым привычкам.
В качестве крайней меры рассматривался поход в «Бух» (сокращенно от «Бухенвальд»), который официально именовался комбинатом студенческого питания. Своё ласковое прозвище заведение получило за меню и качество его исполнения. Здесь всегда можно было отведать парового минтая без соли, утопленного в жидкой перловке без масла. Или борща, который приготовлялся из вчерашнего винегрета. Расходились на ура и котлеты из перемолотых в труху костей, густо сдобренные чесноком и луком, и холодец, гордо разбухший от желатина, с прожилками из отходов ткацкой промышленности. Для тех, чей желудок не успокаивался на этом, предназначался компот из яблок со всеми их обитателями или чай, ароматный, как свежесрезанный веник.
Посещать эту столовку считалось дурным тоном, если не сказать — позором. В основном баловались этим первокурсники, которых пока ещё мало интересовали вопросы чести и достоинства. Но чем темнее становилось на улице, тем отчётливее студенты понимали — другого варианта на сегодня нет.
Серега первым высказал неутешительные выводы вслух, остальным же пришлось только горестно покивать в ответ. Они одели свои зимние причиндалы и медленно, как на казнь, гуськом устремились к выходу.
В «Бухе» имелось два «цеха», но отличались они друг от друга только настроением поваров. Поэтому решили бросить монетку, которая и привела их в зал на первом этаже.
Небольшая, человек в пятьдесят очередь, оживлённо переговаривалась и водила носами, пытаясь прикинуть размер предстоящего ущерба здоровью. На стене у стойки с подносами висел выцветший плакат:
Товарищ решили мы сами с тобой покушав посуду убрать за собой*
* Оригинальная пунктуация сохранена.
Разноцветные буквы говорили о том, что автор умел пользоваться гуашью, а пляшущие строчки — что у него в самый ответственный момент отобрали линейку.
Атилла прослезился, глядя на плакат:
- У нас в Магадане таких не было, - пожаловался он.
- А что было? - не преминул уточнить Серега.
- В основном, призывы питаться качественной и высококалорийной пищей. Ну и, мыть руки, конечно.
Ужин прошёл без приключений. Меланхолично работая ложками и стараясь не смотреть в тарелки, они пришли в состояние, напоминающее сытость. Желудки сказали ворчливое «спасибо» и на том успокоились.
Надо полагать, именно тогда Атилла родил очередной гениальный финансовый план.
- Ты сегодня хорошо днём выспался? - спросил он у Шныря.
- Не жалуюсь, - ответил тот. - Опять гоп-стоп?
- Нет. Есть идея получше.
Родители называли его Ким Сан Хун (или как-нибудь по-другому), а общаговский народ — Аликом. Он вырос на Сахалине, куда предки его во время войны сбежали от идей Чучхе, предпочтя коммунизм в оригинальной трактовке. Славу свою в общаге он приобрёл благодаря диковинной зелёной бумажке вида на жительство в СССР, которую имел вместо паспорта. Она давала ему законное основание учиться, не выезжая за пределы города, а когда всё-таки возникала такая необходимость, он шёл в милицию и писал заявление, где подробно объяснял, почему это вдруг его потянуло путешествовать. Они внимательно изучали дело и, чаще всего, выписывали одноразовую справку с пометкой: «разрешить». Если, конечно, в том населенном пункте, куда он намыливался, не находился какой-нибудь секретный объект.
Мелкие неудобства, связанные с особым статусом, не огорчали его, и даже наоборот — бесправное положение иностранца напрочь освобождало его от всяких глупостей типа военной кафедры. Многие студенты так прямо и завидовали безродному корейцу и спрашивали, где им взять такие же корочки. Алик пожимал плечами.
От сокурсников его отличала зрелость суждений и поступков. В то время, как другие юноши резвыми жеребцами топтали бескрайние луга жизни, он держал глаза открытыми и уши навострёнными. Водил знакомства с интересными людьми и пользовался их уважением. Именно они помогли ему начать карьеру грузчика в вино-водочном магазине.
Работа эта — мечта студента. Он появлялся на ней всего два раза в день: рано утром и в обед, когда приходила машина с товаром. Платили всего восемьдесят рублей в месяц, но разрешали пользоваться «боем». Конечно, в пределах нормы, утвержденной министерством торговли. «Бой» реализовывался через «заднее крыльцо», и этого вполне хватало Алику на удовлетворение первичных нужд.
Нужды второго уровня он удовлетворял другим способом. В 505-ой комнате, где он жил, образовался неформальный клуб любителей азартных игр, в деятельности которого Алик принимал самое непосредственное участие. Подрабатывать фарцовкой он считал ниже своего достоинства.
Карточное ремесло он знал поверхностно. Один дальний родственник показал ему парочку трюков — вот, пожалуй, и всё. Но этого вполне хватало, чтобы снимать излишки жира с доверчивых, стерильных в смысле карточных фокусов товарищей. Периодически он давал им выигрывать, чтобы не вызывать подозрений, однако общий баланс всегда склонялся в его пользу. Бухгалтерию, кроме него, никто не вёл.
Играли они либо в «триньку», либо в «храп». Начальные ставки — по десять копеек. Но зимние ночи в Сибири долгие, и к утру в кармане у Алика оседали приличные дивиденды. Иногда выстреливал и крупный куш, когда кто-нибудь чрезмерно горячился и взвинчивал банк до самых звёзд. Или когда к ним заглядывали на огонёк проходившие мимо чужие простаки. Ну, тут уж они сами были виноваты.