Мальчик с короной

Тихонько открывается дверь медпункта. Нина Ивановна пальцем подзывает Юру.

— Бедная девочка… Я ей укол сделала… Ей непременно горячего нужно… чай поставьте… Она как вошла, так к баранчику нашему, к бебешке кинулась — и ну целовать его… Плачет и смеется… Я, говорит, никогда еще не видела барашков… Чудная, право, но в полном рассудке — бесспорно… Шок у нее… Постепенно пройдет.

— А вы спросили, как она в воде оказалась? Может, спихнул кто?

— Нет, Юрочка, как можно сейчас… Пусть успокоится немного… Шутка ли, человек у смерти в гостях побывал… Какие сейчас расспросы?..

— Не дай бог Баранчук заглянет…

— Нет уж, Юрочка, вы постарайтесь никого на станцию не пускать… А вот Ирочка может пройти — ее помощь потребуется… Вы подождите, теперь без вас обойдемся…

Мужчины топчутся у двери медпункта. Молча курят, тревожно переглядываются, будто за дверью идет очень сложная, ответственная операция.

Мишка приносит закипевший чайник, Юра заваривает, художник тихонько стучит в дверь кабинета: «Чаек готов…»

Кончинский убегает за шкаф: «Вроде повидло где-то завалялось…»

Из медпункта выходят Нина Ивановна, Иришка и девушка в шлепанцах и халате. В руках девушка несет барашка. Все садятся на диван наливают большие кружки с чаем. Девушку усаживают на лучшее место — в кресло, накладывают полное блюдечко варенья. Девушка робко поглядывает на огромного Юру и крепко прижимает к себе барашка. Она совсем еще подросток.

Некоторое время все молча пьют чай. Водолаз Юра буднично, словно ничего особенного и не случилось, спрашивает:

— Тебя звать-то как, крестница? Сама-то откуда? Давай знакомиться. Я вот водолазом здесь служу, а зовут меня Юрий Иванович, или просто Юра — так меня друзья называют. Ты такая светленькая, что тебя, наверное, Светиком кличут, да?

Девушка чуть заметно улыбается.

— Людмила…

— Ну вот и хорошо. Людмила — имя редкое… Знаешь, как расшифровывается? Людмила… Это значит — людям мила! Бот какое хорошее имя! У нас в дивизионе старлей был, Петров, так звали его, между прочим, Лагшмивар… Думаешь, индиец? Нет, имечко его просто раскрывалось: Лагерь Шмидта в Арктике…

Без всякого перехода спрашивает:

— Ты чего это, Людок, в воду-то сиганула? Чего молчишь-то? Ты, Людмила, не стесняйся — чего тебе нас стесняться? Мы народ обыкновенный, русский, не съедим тебя и никому не выдадим… Оно ведь как? Сразу на душе легче станет…

Нина Ивановна машет на Юру руками.

— Ну чего вы, Юрочка, к девоньке пристали? Ты, Людочка, милая, пей чаек и хочешь молчи, хочешь говори… Я вот тоже один раз слова не могла вымолвить… Наши тогда Днепр форсировали — я молоденькая была, как ты… хорошенькая тоже… Бегу по переправе… а немец как даст из «ванюши» — у них миномет такой был шестиствольный, специальный… И мы все с понтона в воду… Меня усатый такой дядька спас… На моржа был похож из зоопарка… Фыркал все, фыркал — а глаза, как сейчас помню, красные от злости… Он меня вытащил — так, поверь, целый день молчала! Меня военврач спрашивает, а я молчу и молчу, как глупенькая…

Неожиданно встревает Кончинский.

— Правда! Чего в молчанку-то играть? Тут все свои, Людок! Ты только скажи, кто тебя обидел — я сам им займусь… Он у меня в парк больше не войдет, а войдет, так не выйдет! Вынесут его вперед ногами, точно! Меня если кто обидит — все! Суши весла! Хоть через год, хоть через два, а я до него все равно доберусь… Ты не смотри, что Кончинский такой… Я жилистый… Ты скажи только, кто — я ему все шпангоуты вырву… И Мишка мне поможет если что… Ты приезжая, что ли? Чего молчишь-то?

Людмила опускает голову и тоненьким, едва слышным голоском говорит:

— Простите меня, пожалуйста, я больше никогда-никогда не буду. Папе только ничего не говорите… Я по конкурсу не прошла. В иняз провалилась… Нам сказку русскую дали перевести, а я забыла, как по-английски «косоворотка»… Мне тройку поставили… А ведь у меня папа — учитель английского, он этого не перенесет… Он мне сказал, что застрелится из двустволки, если я не поступлю в иняз… Что это будет позор для всей нашей спецшколы и методы преподавания… Что его из-за меня отправят на пенсию, и он этого не перенесет… А я провалилась…

Все с удивлением и жалостью смотрят на Люду.

— Как, неужели из-за этого?

Люда еще тише:

— Нет… не только… Я больше не буду… простите.

В это время на трапе появляется официант Ося. Под мышкой у него громадный сверток, в руках объемистая сумка-чемодан. Оська с жадным любопытством заглядывает в кают-компанию и вдруг, быстро-быстро семеня ножками, спускается, крича на ходу:

— Глядите, она! Девка эта! Точно она! Ну и компания собралась… А где гаврики? Пусть деньги дают по счету!

Людмила оглядывается и с ужасом прижимается к Юре.

Оська, не обращая ни на кого внимания, вплотную притискивается к Люде:

— Нет твоих дружков? Так вот, я тебе еще раз говорю и им передай: пусть лучше добром деньги мне занесут — а то им в парке нашем больше не гулять! У меня милиция кругом… Поймаю — пусть пеняют на себя…

Люда с отчаяньем:

— Я же вам часы отдала…

Оська, видя, что все молчат, наглеет:

— Какие часы? Что часы? Часам теперь три рубля ведро цена! А насидели, считай, на семь червонцев! У меня все записано-подписано! Шампань брали? Брали! Икру черную брали? Брали! Мороженое тебе брали? Две порции с вареньем? Брали! А ты часы мне суешь какие-то…

Ося небрежно достает часики и трясет ими перед лицом Людмилы. Водолаз Юра спокойно забирает часы из Осиных рук:

— Так это ты у Люды часики взял? Молодец… Вот оно что получается… Дай гляну — может, и вправду не золотые?

Оська вдруг начинает трусить.

— Проба там стоит не наша какая-то! Все стекло, понимаешь, мутное… Стрелки секундной не хватает…

Юра поворачивается к Людмиле:

— Отец небось подарил?

— Папа… И туфли тоже… на экзамены…

Юра с удовлетворением качает головой.

— Ну, что ж, на, носи на память… Да в другой раз никому не отдавай…

Официант Оська ошалело смотрит на Юру:

— Ты чего… хулиганишь? Отдай… мое…

В разговор встревает Кончинский. Оттеснив Осю плечом, зловеще спрашивает:

— На семьдесят, говоришь, насидели? А днем на пятьдесят фигурировало, а? Ах ты подлюга… Братва, кто мне до получки полсотни одолжит? Знай, Ося, наших…

Все с готовностью роются в карманах, собирают бумажки, мелочь. Кончинский считает и засовывает Осе за пазуху.

— Вот тебе, гаденыш, пока тридцатка… Во вторник остальное получишь… И давай, давай катись отсюда, пока я добрый…

Оська достает деньги из-за пазухи, комкает и замахивается, чтобы бросить на пол, но не бросает.

— Так не пойдет! Так мы не договаривались! У меня счет… Часы отдайте… Я милицию сейчас позову! Вот придет Баранчук — он вам!..

— Покуда ты за милицией будешь бегать, вражина, сумочки твои пусть у нас постоят — сохраннее будут. Мы потом вместе с милицией посмотрим, что ты там для дома, для семьи заготовил… Лады, скуластый?

Оська наливается свекольным соком и бросается за сумками, но Кончинский ловким пинком загоняет их под стол. Оська, затравленно оглядываясь, орет:

— Я вам… Ах так?! Я вашу инвалидную команду с дерьмом смешаю… Я вашего пса отравлю… Я вас…

Водолаз Юра спокойно подходит к Оське, хватает огромной рукой за шиворот, приподнимает и встряхивает.

— Все… высказался? Сказал свое последнее слово? А теперь за оскорбление трудового народа приговариваем тебя… — Юра в нерешительности смотрит на всех: — Приговариваем тебя… Утопить его, что ли, ребята?

Нина Ивановна, весело глядя на Юру:

— Как вы, Юрочка, сами решите — я бы утопила…

Кончинский решительно:

— Давай, Юрок, бросай в воду, чего там…

Художник задумчиво:

— Я думаю, что один раз в жизни можно утопить негодяя…

Мишка решительно:

— Кидай, боцман, не тяни время…

Люда с испугом вглядывается в лица — она никак не может понять, шутят все или не шутят? Решив, что не шутят, бросается к Юре и начинает трясти его за рукав.