Страница 67 из 101
— Боимся, что начнут рыскать арканники.
— А дальше куда бежать?..
— Куда?..
— Мы уже и так словно на краю света…
— Кто защитит?.. — делились люди своим горем с Головатым.
С каждым днём Гордей всё более убеждался: его намерение добиться, чтобы новая сечь взяла под защиту поселения здешних людей, затея хорошая, необходимая. Но как всё это осуществить?..
О чём думали алешковцы — неизвестно. Можно было только догадываться. Пучеглазый полковник, по фамилии Балыга, и белочубый судья, Сторожук, ко всему внимательно присматривались, так как знали, что край этот войдёт в новый округ Кальмиусской паланки и, значит, именно здесь им придётся скоро хозяйничать. Они старательно вписывали в свои тетради названия рек, поселений, их интересовало, сколько проживает в селениях людей, откуда они сюда прибыли и какое у них имущество.
Черноусый молодой алешковец — писарь Олесько — был хорошо обучен обозначать на бумаге условными знаками хутора, реки, глубокие овраги, скалистые гребни и большие буераки. Он старательно занимался этим делом, а листы складывал в небольшую кожаную сумку.
Наконец приблизились к морю. Голос его услышали ещё издали, когда перешли вброд реку Кальчик и поехали по-над широким заливом полноводного Кальмиуса. Сначала донёсся отдалённый шум, казалось, что это ветер раскачивает жёсткие кисти осоки или проносится над полями спелой пшеницы и чиркает колос о колос. Но через некоторое время шум превратился в грохочущий рёв. А вскоре с пригорка открылось и само море.
Колышется, горбится перед глазами седоватая вода. А дальше, к горизонту, она становится как бы покатой и ровною гранью упирается в небо. Вздымаются пенистые волны, словно забавляясь, подгоняют одна другую, куда-то исчезают и появляются снова и уже в каком-то бешеном разбеге катят к берегу. Разбиваясь о камни, откатываются назад и опять яростно бросаются на камни.
— Вот как разбушевалось Сурозское, — проговорил, зачарованно глядя перед собой, Олесько.
— Зачем же по-старинному, — отозвался Сторожук, — Азовское, а не Сурозское.
— Говорят, этим морем запорожцы добирались сюда, к Кальмиусу, — сказал Олесько так, чтобы слышали все.
— Верно, — кивнул Сторожук.
Головатый мог бы рассказать, что таким кружным путём запорожцы добирались не всегда, а только тогда, когда казакам, которые выбирались из Крыма, турки своими галерами загораживали дорогу к Днепру. Но Гордей промолчал, он внимательно разглядывал давно виденную местность.
Не доезжая до моря, Гордей направил коня ближе к Кальмиусу. За ним ехали все остальные. Через некоторое время оказались на широкой песчаной, поросшей редкими кустами гледа и таволги равнине. Среди кустов вилась едва заметная, давно не хоженная тропинка. Она привела к глубокому, местами замуленному и заросшему травой рву. Над ним торчал высокий, уже покосившийся, с зияющими во многих местах дырами частокол.
— Вот и конец пути, — спокойно, как о чём-то обычном, заявил Головатый. — Сейчас найдём лошадям хорошее пастбище, а тогда уже всё и осмотрим. — Он подал знак спускаться в низину, к большой топи, где раскачивались под ветром заросли осоки.
Если выйти на крутой берег и стать лицом к восходу солнца, то с правой стороны будет море, а с левой, внизу, — Кальмиус. Там же, где степная спокойная река сливается с морем, где плещутся уже морские волны, врезается в море овальный клочок земли — "Угловая гора".
Даже не передохнув, все тут же начали взбираться по бугристым склонам к крепости. В неё можно было войти с любой стороны через завалившийся частокол, но Головатый направился туда, где когда-то были крепкие, дубовые, окованные железом ворота, а теперь торчал только один подгнивший, изъеденный шашелем столб.
Разделившись на группы, начали осматривать земляной вал, каменные стены, частокол. Всё, что было когда-то прочным, крепким, сейчас выглядело унылым, запустевшим.
— Да, здесь нужно хорошо приложить руки, — сказал озабоченный Балыга Сторожуку, когда они остались вдвоём.
— Безусловно, нужно, господин полковник.
— Необходимо заявить в Петербург, что казаки Алешковской Сечи уже начали сооружать преграду на Кальмиусе. А когда начнём, то, будьте уверены, о наших делах сразу же заговорят в Изюме, Белгороде, Воронеже, да и в самом Петербурге.
— Заговорят, — согласился Сторожук, — и харьковский Донец и изюмский Шидловский. Да и в Крыму, в Стамбуле пронюхают.
— Пусть говорят, — сказал равнодушно Балыга и умолк.
Было непонятно, то ли ему действительно безразлично, то ли он просто не хочет об этом говорить.
— Я, господин судья, — заговорил снова, уже доверительно, Балыга, — в дороге внимательно пригляды-вался ко всему и скажу вам, что здесь есть хорошие уголки. Не раз думал, вот в том бы укромном местечке примостить хуторок, чтоб, как говорится, садик, прудик, мельничка и сенокос. Земля, как видно по высоким травам, здесь родит хорошо. Нам людей бы только работящих, в подсоседники или на оброк…
— Когда мы здесь укоренимся, — прервал его Сторожук, — тогда этот кран будет привлекать ещё больше. Соседи и враги станут завидовать.
— У соседей — своё добро, а крымчаки, как известно, зарятся не на землю, а на людей.
— Зато турки зарятся и на то и на другое. Крымчаки и турки сообщники, одного кодла.
Балыга в ответ молчал. Сторожук понял: полковнику не понравились его слова, и он заговорил о том, что интересовало их обоих, — что ему тоже понравились в этом краю кое-какие места. Особенно там, где речка Кальчик приближается к Кальмиусу. Да и здесь, около моря…
Побеседовав об укромных уголках, они заговорили о строительстве крепости.
— Долго придётся разбирать эту свалку, — обвёл вокруг себя рукою Сторожук. — Ничего пригодного для строительства нового сооружения я не вижу здесь. Разве только камень. А где брать железо, лес?..
— Всё необходимое найдём, — заверил полковник. — Отправимся на Дон, в Изюм. А вот как привлечь к этому делу людей? Закавыка…
— Головатый поможет, — проговорил Сторожук. — Кажется, ему по душе наша затея. Хотя и неохотно согласился ехать, брыкался. А в дороге всё же стал мягче.
— Я бы этого не сказал, — возразил Балыга. — Нас будто и не чуждается, но во всём гнёт своё. У него определённо есть какие-то свои затаённые мысли.
— Такая натура. Брыкливый, — произнёс Сторожук.
— Ничего, обломаем. Не впервой с такими брыкливыми. Найдём хорошую уздечку и для него, — уверенно сказал Балыга.
На четвёртый день Балыга пригласил приближённых к себе казаков на совет. Сходились к хате, где полковник разместился вместе с канцелярией. Когда все собрались, то пошли по-над берегом реки искать удобное место, нашли его около поваленной дуплистой вербы. Здесь можно было хорошо расположиться.
Глаз радовало плещущее течение воды, густая, колышущаяся волнами осока. Вдали, на западе, на покатом пригорке, словно удлинённые синеватые гребни" — буераки, а на востоке, по ту сторону реки, до самого горизонта, тянется сплетение кустарников, а может быть, и настоящего густолесья.
Какое-то время сидели молча, лишь изредка перебрасываясь незначительными скупыми словами.
Наконец Балыга поднялся, отступил шаг назад и начал с подъёмом, торжественно говорить о том, что они, слава богу, благополучно прибыли на то место, о кото-ром мечтали, которого желали и к которому стремились их сердца. Дорога, мол, была счастливой, приятной, и за всё это он приносит большую благодарность проводнику — Гордею Головатому.
— Спасибо вам, милостивый сударь, — кивнул Балыга головой Гордею.
Все алешковцы тоже кивнули головами, а некоторые даже поклонились: низко, почтительно.
После Балыги встал строитель Кузьма Маслин. Он сказал, что место тщательно обследовано и что скоро он представит чертёж новой крепости. Стоять она будет на том же месте, где стояла старая, но сделают её ещё прочнее. Для пушек построят хорошие площадки и укрытия, а для гаковниц в стенах пробьют бойницы.