Искры гнева (сборник)

— Здравствуй, хлопче! — снимая шляпу, поздоровался незнакомец.

— Будьте здоровы и вы, дяденька, — ответил почтительно Семён.

— А чего это тебя, голубчик, сюда упрятали? — наигранно удивился гость. — Молодой, здоровый… Тебе бы цепом орудовать или заступом или в поле пахать. А тебя, как злодея, привели в крепость, замкнули в башне. Да ещё, вижу, расписали, покромсали, сучьи дети! Вон какие кровавые полосы на лице, на плечах. Вот звери!.. — незнакомец заохал, заойкал, а затем, успокоившись, продолжил: — Я, парень, здешний, торский. А раньше, правда, это было давно, жил я в Ясеневе. Знал и твоего отца, царство ему небесное. Да, знал, И мать тоже знаю. Лащевые вы. Услышал вот, что их сынка, Семёна, повезли в Торскую крепость, озорник, говорят, натворил что-то… вспомнил я, хлопче, твоих родных, добрых, порядочных людей, и думаю: урву-ка часок да пойду проведаю, свой всё же человек, разузнаю обо всём, думаю, может быть, чем-нибудь и помогу. Ведь я, признаюсь откровенно, имею здесь руку. Знаком со сторожами, да и с теми, у которых концы на волю или в неволю… А пока что подкрепись, друже. Вот хлеб, сальцо… Подкрепись…

Гость положил около Семёна узелок с едою, подошёл к прорезу-бойнице, всунул в отверстие голову и посмотрел вниз.

— Высоковато, — сказал, отступая, будто самому, себе, — высоковато тебя засадили чёрт подери! Да, вспомнил, — повернул он голову к Семёну. — Пошёл такой слух, что якобы прошлой ночью в том Ясеневе хорошо отдубасили или даже прибили до смерти тамошнего помещика. Правда ли это?..

— Не знаю. Я не слышал, — ответил, пожимая плечами, Семён.

— Да не будь ты таким неприветливым бирюком, — обиделся незнакомец. — Кому-кому, а мне, дружище, можешь доверять смело. Я не чужой, не враг… — И, усмехаясь, понизив голос, он доверительно произнёс: — Говорят, помещик тот, Синько, или как его там, узнал тебя… Но это, дорогой Семён, не так уж и важно. Можно ведь выкрутиться. Хорошо, ей-богу, хорошо, что ты не признался ни в чём тем мучителям. Теперь мы дело поведём вдвоём. Выкрутимся. Вот посмотришь! А помещик тот, наверно, здорово въелся в печёнки людям, раз такое ему устроили… Одни говорят, что ловили его трое, а другие — будто человек пятьдесят… А сколько ж в действительности? Ты не знаешь?

Семей ничего не ответил.

— Кто-кто, а ты должен ведь знать об этой катавасии! — уже требовательно произнёс незнакомец. — Скажи, ты всё же был прошлой ночью в Ясеневе?

— Не был я там. Я находился в Бахмуте, — равнодушно ответил Семён.

— Врёшь! — вскипел незнакомец и ударил Семёна палкой, потом выхватил из-под полы ремённую, с прикреплепным на конце железным обрубком, нагайку и одним резким ударом рассёк ему ухо и щеку до подбородка.

Семён обеими руками прикрыл глаза, пошатнулся, упал. Удары нагайки падали на плечи, руки, ноги.

— Вас было трое!.. Трое!.. Кто они?.. Кто они?.. — хлестая Семёна нагайкой, орал незнакомец. Его крик заполнил всю камеру. Но вот он стал тише, начал как бы отдаляться и вскоре совсем прекратился. Исчез вместе с ним и мигающий свет в глазах Семёна…

В сознание Семён пришёл разбуженный грохотом. Сквозь бойницу врывался гром и шум ливня. Дуновения влажного ветра охлаждали камеру, но не утоляли жажду, донимавшую нестерпимо. Семён прислушался к шуму, беспрерывному журчанию, и в напряжённом возбуждении увидел перед собой кипящие быстрые потоки… Казалось, что вода подступает близко, но почему-то не может хлынуть ещё ближе, всё тело Семёна жёг пылающий огонь — ему до умопомрачения хотелось окропиться хотя бы каплей целительной влаги.

Ветер заносил в оконный проём дождевые брызги, Семён пытался уловить их жаждущими губами, но они к нему не долетали.

Руки нащупали колоду, цепь. Железо было холодное… Но как его достать?.. Семён лёг боком. И, сцепив зубы, чтобы не застонать от боли, подтянул рукой правую ногу, припал губами к терпкому железному кольцу и застыл…

Сквозь забытье-дремоту Семён вдруг уловил какой-то лязг. Ему показалось, будто что-то ударилось о стену и упало на пол. А может, не показалось?.. Семён оглядел стены, взгляд его задержался на окне-бойнице. В отверстие били утренние лучи солнца. Достигнув дверей, они игривой радугой отражались на краю косяка и широкой струёй стелились по полу. Семён осмотрел пол и увидел неподалёку длинную деревянную стрелу с наконечником-ножом.

С замирающим сердцем прислушиваясь, не приближается ли кто-нибудь к двери, он тут же рванулся к стреле. Загремели колодки, зазвенела, натягиваясь, цепь, ноги пронзила нестерпимая пекущая боль. Семён смог только коснуться тонкой кленовой палочки, он даже сдвинул её с места, но схватить стрелу не давала цепь.

Обессиленный, Семён лёг на пол, а взгляд его был всё время прикован к стреле с наконечником-ножом. Как её достать? Как преодолеть всего несколько вершков? А там спасение! Воля!..

Собрав все силы, Семён снова рванулся к стреле. Рука, казалось, сломалась или вывернулась из сустава плеча, пальцы свела судорога. Но стрела была по-прежнему недосягаема. Нет, он должен её достать! Должен!., Надо отдохнуть и попробовать снова. Он должен её достать!.. В этом его спасение!.. Семён опять потянулся к стреле… Затем опять… И вскоре от нестерпимой боли потерял сознание.

— О-го-го!..

— Вот это диво!..

— Да, надо же…

— Но, слава богу, не достал, щенок…

— А докинул же кто-то…

— Значит, нашлись сочувствующие.

— Нашлись, сучьи дети!

— Эй ты, разбойник!

От удара сапога Семён очнулся и открыл глава.

Над ним стояли двое в форме казаков Изюмского слободского полка: они были в серых коротких свитках, подпоясанных шерстяными поясами, в руках держали нагайки.

— Кто твои сообщники?

— Кто?

— Говори, с кем был у Синька?

— Говори, собака!

Удары нагаек сыпались один за другим, и Семён вскоре снова потерял сознание.

Пришёл он в себя, когда поволокли его по лестнице вниз. Деревянная колодка билась о ступени, но боли в онемевших ногах Семён уже не чувствовал.

Остановились около каких-то дверей, и Семён услышал:

— И этого в ту компанию?..

— В ту, что отправим в Изюм, в крепость?

— Да, в ту…

Двери открылись. Его бросили на что-то твёрдое, холодное. Семён хотел посмотреть, куда он попал, но не смог открыть залитых кровью век.

На стенах, всевозможных жёрдочках просторной светлицы висело множество пучков любистка, мяты, канупера, душицы, кустистого донника, седой полыни, вечнозелёной омелы, грозди калины. На полу стояли снопики пшеницы, проса, овса, гречихи. Запахи трав переполняли комнату. Их сладковатый аромат чувствовался в прихожей, в сенях и даже во дворе.

Старый Яков, в серых, из грубого полотна, штанах и в белой, с вышивкой на рукавах сорочке, лежал вытянувшись на низкой деревянной, устланной полынью подмостке. Его густые седые волосы были растрёпаны, серебристая борода, что ниспадала на грудь, — всклокочена.

— На каких словах мы, Арсен, остановились? — спросил старик.

— На соляных дорогах, — ответил мальчик.

— А как оно там…

— "…Древняя "соляная дорога" брала своё начало от Днепра, тянулась степью на юг до Чёрного моря, а от него вела на восток. Бще одна "соляная дорога" начиналась с Карпатских гор и тянулась до Киевской Руси. А дорога "муравская" возникала из глубины Украины и шла до Крыма, Азовского моря, поворачивала на север и вела к Калуге, к Москве. Дороги длинные-предлинные. Люди говорили: "Лежит Гася простяглася: как встанет — до неба достанет". "Кальмиусская Сакма" — дорога, по которой врывались из Крыма татарские орды, — замедлил чтение Арсен. — Они опустошали земли славян, забирали в неволю людей, грабили чумацкие обозы с товаром…"

— О дорогах, наверное, хватит, — проговорил старик. — А к написанному прибавь такое: "В XV и в XVI веках соль на Украину шла из полесской Велички, Перемышля, Галичины и Крыма…" — Он помолчал немного, о чём-то раздумывая, и заговорил снова: — В тех величкинских копях побывал и я. Но про это не вписывай, кому оно нужно. А побывал я там после того, как варил соль в Соловецком монастыре. В том монастыре я и услышал сказанное игуменом Зосимой: "Дров множество секуша готовлях, и воду от моря черпаху и тако соль варяху торжникам на куплю…"