Прилив

Долгие годы ситуация не менялась, пока Эрик не достиг таких высот на политическом поприще, что место в правлении ему стало только мешать. В правлении частной компании, которую, ко всему прочему, активно критиковали СМИ.

Он ушел. После этого они стали решать необходимые вопросы тет-а-тет. Так безопаснее. Для непосвященных они были просто друзьями. Во всяком случае, пока.

Эрик знать не знал о записанном разговоре и об истории его появления. А если бы узнал, это стало бы серьезным испытанием для мушкетерской троицы. В политическом плане тоже.

Было почти семь вечера. Йелле сбыл три газеты. За четыре часа. Не много. Сто двадцать крон, из которых ему достанется шестьдесят. Пятнадцать крон в час. Помимо этого, он получит банку рыбных шариков. На самом деле он их не любил, ему хотелось лишь соуса из омаров. Йелле в принципе не интересовался едой, никогда, даже в те времена, когда мог себе позволить всякое. Он смотрел на еду как на пропитание. Если ее не было, он получал пропитание другим способом. Так тоже можно выжить. Еда была не главной проблемой, хуже всего дело обстояло с жильем.

Йелле жил в деревянном сарае у озера Йерлашён, но тот начал действовать ему на нервы. Что-то затаилось в этих стенах. Что-то, что напоминало о себе, как только он переступал порог. Засыпать становилось все труднее. Стены слишком долго и часто слышали крики, пора уезжать. Хотя что значит «уезжать»? Уезжают обычно из дома или из квартиры, а не из голого сарая без мебели. Оттуда сваливают.

Йелле собирался свалить. Куда, это он как раз стоял и обдумывал. Он кантовался в разных местах по всему городу, иногда в приюте, но это не для него. Ругань, пьянство, трава и персонал, который не разрешает оставаться позже восьми утра. Йелле отбросил эту идею. Нужно найти что-то другое.

— Привет, Йелле! Ты что, причесался ручной гранатой?

Одноглазая Вера, широко улыбаясь, подошла к нему и показала на взъерошенные волосы. Она продала все тридцать газет у торгового центра «Ринген» и теперь явилась сюда. К супермаркету «Сёдерхалларна» на площади Медборъарплатсен. Йелле на днях присвоил это место себе. Бенсемана все равно нет. Хорошее место, как ему казалось. Три проданные за сегодня газеты ставили это под сомнение.

— Привет.

— Как дела?

— Так себе… всего три.

— Я продала тридцать.

— Молодец.

— Долго еще собираешься здесь стоять?

— Не знаю, у меня еще осталось.

— Я могу купить их.

Иногда продавцы сами покупали газеты, чтобы помочь друг другу. Выплачивали себестоимость и надеялись, что им повезет больше. Так что предложение Веры было вполне обоснованным.

— Спасибо тебе, но я…

— Гордость не позволяет?

— Может быть.

Вера тихонько рассмеялась и взяла Йелле под руку:

— Гордостью сыт не будешь.

— Я не голоден.

— Ты холоден.

Вера потрогала его ладонь. Она была довольно холодной, что странно, когда на улице больше двадцати градусов тепла. Такой ей быть не следует.

— Ты сегодня опять спал в той развалюхе?

— Да.

— Сколько ты еще там продержишься?

— Не знаю…

Они замолчали. Вера смотрела на лицо Йелле, а он смотрел на торговый центр, и секунды превращались в минуты. Потом он взглянул на нее:

— Ничего, если я…

— Да.

Больше они не сказали ни слова. Больше и не нужно было говорить. Йелле поднял свой маленький рваный рюкзак, засунул туда стопку газет, и они с Верой ушли. Бок о бок, каждый в своих мыслях, опережающих события. В мыслях о фургоне и о том, как все получится.

Когда люди погружены в себя, им сложно увидеть, что двое парней в темных куртках с капюшонами стоят у парка «Бьёрнс Трэдгорд» и следят за ними. Люди даже не замечают, как эти парни начинают идти в ту же сторону, что и они.

Красный дом в Ротебру был построен в шестидесятых. Супруги Рённинг стали его вторыми владельцами. Аккуратный, ухоженный дом располагался в тихом закутке в районе с одинаковой ленточной застройкой повсюду. Оливия выросла тут, единственным ребенком в семье, но в районе хватало ровесников. Сейчас большинство из них постепенно входили во взрослую жизнь и уезжали. В другие места. Здесь в основном остались одинокие родители. Такие, как Мария.

Подходя к гаражу, Оливия увидела ее в окне кухни. Мама — судебный юрист, из хорошей испанской семьи, активная и неизменно подтянутая женщина, которую отец любил сильнее всего на свете. А она — его, в чем Оливия не сомневалась. Дома всегда было спокойно и мирно, родители почти никогда не ругались. Споры, аргументы, бесконечные дискуссии, но никакой злобы. Ничего такого, что могло бы причинить боль ребенку.

Дома девочка всегда чувствовала себя в безопасности. За ней смотрели. По крайней мере, папа, или лучше сказать — в основном он. Мария оставалась собой. Может, и не очень ласковой, но всегда готовой помочь, когда нужно. Когда Оливия болела, например. Как сейчас. Тут мама была начеку, с заботой, лекарствами и словами поддержки. Палка о двух концах.

— А что сегодня на ужин?

— Особая курица с луком.

— Что в ней такого особого?

— То, что не указано в рецепте. Выпей вот это, — сказала Мария.

— Что это?

— Теплая вода, имбирь, немного меда и пара капель волшебного вещества.

Оливия улыбнулась и выпила. Что там за волшебство? Кажется, ей удалось, несмотря на сопливый нос, уловить что-то мятное? Может быть. Девушка почувствовала, как теплый напиток облегчает страдания ее больного горла, и подумала: «Мама Мария».

Они уселись за белый обеденный стол на тщательно убранной кухне. Оливия по-прежнему удивлялась, как ее мама сумела впитать чувство скандинавского убранства. Никакого намека на кричащие цвета. Только белый и спокойные тона. Будучи подростком, Оливия однажды взбунтовалась и сделала стены в своей комнате ярко-красными. Сейчас они были перекрашены в гораздо более скромный — бежевый.

— Как все прошло на Нордкостере? — спросила Мария.

Оливия отрывочно рассказала о своем пребывании на острове. Крайне отрывочно. На самом деле она опустила все существенные детали. Оливия ела курицу и пила вкусное красное вино. «Температура и красное вино?» — мелькнуло у нее в голове, когда мама наполняла бокал. Но Мария не сомневалась. Чуть-чуть красного вина никогда не помешает.

— Вы с папой когда-нибудь разговаривали о деле на Нордкостере? — поинтересовалась Оливия.

— Не припомню такого, да и ты тогда только родилась, времени на дискуссии не оставалось.

Неужели в ее голосе слышна обида? Нет, стыдно, Оливия, перестань!

— Собираешься все лето на это потратить? — спросила Мария.

Переживает из-за дачи? Малярная лента и скребок?

— Не думаю. Хочу кое-что проверить и все расписать.

— Что ты будешь проверять?

После смерти Арне Марии редко выпадал шанс поговорить о каком-нибудь деле за кухонным столом с бокалом хорошего вина. В сущности, никогда. Поэтому она воспользовалась шансом.

— Там на Нордкостере во время убийства была одна женщина, Джеки Берглунд, которая меня заинтересовала.

— Чем?

— Она и еще несколько норвежцев сбежали с острова сразу после убийства, на яхте, и мне показалось, что их недостаточно тщательно допрашивали.

— Думаешь, они могли знать жертву?

— Возможно.

— Может быть, она с самого начала была на яхте?

— Да, может. Эта Джеки работала в сфере эскорт-услуг.

— Хм…

«Что „хм“? — подумала Оливия. — Что она этим хотела сказать?»

— Жертва тоже могла работать в эскорте, — продолжала Мария.

— У меня мелькнула такая мысль.

— Тогда тебе нужно поговорить с Евой Карлсен.

— Кто это?

— Я видела ее вчера в программе дебатов; она написала документальную книгу об эскорт-услугах вчера и сегодня. Знающая свое дело дама.

«Как и ты», — отметила Оливия и зафиксировала имя Евы Карлсен в голове.

Когда мать заставила сытую и слегка разомлевшую от вина Оливию вызвать такси и оплатила его, самочувствие девушки значительно улучшилось. Настолько, что она чуть не забыла задать вопрос, мучивший ее с самого начала.