Империя страха

— А теперь, пожалуйста, обыщите меня, — благосклонно разрешил Артем и не забыл тонко подметить: — Но это только усугубит ваше и без того дерьмовое, должен вам сказать, положение.

Не верить словам журналиста было просто невозможно, но полковник решил удостове­риться в правдивости услышанного, поэтому связался по рации с сидящим в машине сотруд­ником:

— Двойка, я Единица. Доложите обстановку.

— Все спокойно, — послышался в ответ уг­рюмый бас.

Кудряшов заметно повеселел, но не спешил с выводами, а уточнил:

— За последние пару минут было какое-ни­будь движение?

Помолчав несколько секунд, как будто на том конце провода усиленно обдумывали ответ, радиостанция отозвалась лаконичным докла­дом:

— Недавно из окна квартиры вылетел ка­кой-то плоский предмет вместе с осколками разбитых стекол. Я хотел посмотреть, что это, но не успел. Откуда-то появился бегун в спортив­ном костюме и пронесся мимо меня. Когда я по­дошел к дому, предмета уже не было, — говоря­щий замялся. — А что? Что-то не так? Я думал, это издержки задержания...

— Придурок! Дебил безмозглый! — не своим голосом заревел Родион Семенович, рискуя по­вредить своим криком чувствительную мембра­ну передатчика.

После необузданной вспышки ярости на пол­ковника навалилась смертельная усталость. Он обвел невидящим взором присутствующих и лишь после этого тихим шепотом произнес:

— Снимите с них наручники и убирайтесь. Подчиненные в недоумении уставились на

шефа, не понимая произошедшей перемены в его поведении.

Кудряшов же, заметив, что никто не спешит выполнять его приказ, в очередной раз рявкнул:

— Вон, я сказал!

По-видимому, его подчиненные понимали только такой язык, так как, ловко отстегнув брас­леты, они торопливо покинули квартиру.

Когда в комнате остались лишь прежние участники столь неожиданно повернувшейся для него беседы, Кудряшов спросил:

— Что вы хотите, чтобы я сделал для вас? Чижов, потирая пережатые наручниками за­пястья, спокойно ответил:

— Мы уже перечислили свои требования, а вам надлежит их просто неукоснительно выпол­нить...

— И не забудь, Кудряшов, — вставил свое слово Антон, — что наша жизнь теперь для тебя дороже твоей собственной. Если с нами что-то случится, то над твоей головой соберутся грозо­вые тучи.

Потупив взгляд, полковник вымученно про­бурчал:

— Не глупее тебя буду. Но откуда я знаю, что вы не броситесь сразу же после нашей встре­чи разоблачать меня?

— Резонный вопрос, — улыбнулся Иваныч и охотно пояснил: — Как только информация просочится в прессу, наша жизнь будет стоить ровно столько, во сколько оценивается загнан­ный на бойню бычок. Какими бы потерянными мы ни казались, но на кладбище нам торопиться рановато. Я бы еще покоптил воздух лет эдак пятьдесят, ну на худой конец тридцать пять, а ты?

Последний вопрос был обращен к Лямзину, на что тот лишь утвердительно кивнул, воздер­жавшись от комментариев.

В последний раз окинув ничего не выража­ющим взглядом просторную гостиную, полков­ник направился к выходу, бросив через плечо:

— Считайте, что мы договорились. Через час можете делать все, что вам заблагорассудится — обвинения с вас снимут. Только не вздумайте наворотить еще одну гору трупов, в этом случае я уже ничем не смогу вам помочь.

Громко хлопнула входная дверь, послыша­лись шаркающие шаги пожилого и жутко устав­шего человека, спускающегося вниз

по лест­нице.

Еще через пару минут взревели форсирован­ные двигатели, и две черные «Волги» покинули пределы маленького дворика, растворяясь в темноте осенней ночи.

В комнате появилась встревоженная Ольга, которая с порога спросила:

— Ну как, удалось?

Антон впервые за последние сутки радостно улыбнулся, глядя на девушку. Затем, не произ­неся ни звука, он подошел к серванту и распах­нул стеклянные дверцы. За темно-синим серви­зом из китайского фарфора уютно примостилась маленькая видеокамера, чей объектив смотрел аккурат на то место, где еще недавно восседал дородный полковник.

Остановив пленку, майор осторожно извлек из аппарата крохотную кассету и подбросил ее на ладони, весело приговаривая:

— Скажи, Кащей, где твоя смерть?.. Пусть себе сказочный герой прячет свою смерть в яйце, — Антон изобразил на лице дурашливую гримасу, — мы же доверили свою жизнь вот этому замечательному японскому прибору. Сла­ва Великому Прогрессу!

Все дружно захохотали, и не столько от ко­мичности ситуации, сколько давая выход нако­пившемуся в их душах напряжению.

Отсмеявшись, Антон повернулся к Чижову и сказал:

— Пойдем, что ли?

Тот лишь согласно кивнул, направляясь к выходу.

— А я думала, что вы у меня еще побудете, — мгновенно расстроилась Ольга. Но поняв, что ей не удастся переубедить мужчин, она тихо прошептала: — Жаль, я к вам так привыкла.

— Ну мы же не навсегда расстаемся, — по­пытался разрядить ситуацию Антон, зная, что ее огорчает не столько их уход, а нечто гораздо большее и непоправимое, поэтому он лишь гру­стно промолвил: — Мы будем часто тебя наве­щать, честное слово.

Хозяйка квартиры попыталась улыбнуться, чтобы скрыть глубокую, ни с чем не сравнимую скорбь, и предупредила:

— Только не являйтесь без звонка, не люблю непрошеных гостей, особенно ночью...

Приятели поняли, что она намекает на пер­вый их визит, и тоже, в свою очередь, улыбну­лись.

— Спасибо тебе, Ольга, — Лямзин хотел по­жать девушке руку, но потом передумал и креп­ко обнял ее, касаясь потрескавшимися губами гладкой, бархатной щеки: — Спасибо за все и прости.

Иваныч, по натуре своей менее сентимен­тальный, чем Антон, ограничился несколько не­уместным похлопыванием по плечу. Но Ольга ловко перехватила его руку и настойчивым жес­том привлекла к себе, прижавшись щекой к мус­кулистой груди.

Ваня почувствовал, как его грязная, пропо­тевшая рубашка намокает от женских слез, и тихо прошептал:

— Ну что ты, сестренка, что ты?.. Перестань, все будет хорошо.

— Угу, — пробормотала девушка, стараясь унять непрошеные слезы, и легко подтолкнула мужчину в спину: — Иди... Хотя нет, постой!

Ольга круто развернулась и подошла к сер­ванту. Распахнув дверцу, она вытащила скручен­ное в рулон полотно и позолоченную цепочку:

— Забери это.

— Может, оставишь себе на память? — не­уверенно предложил Иваныч.

— Слишком грустная она — эта память, — отозвалась девушка и повторила: — Теперь иди...

Сквозь приоткрывшуюся дверь потянуло сквозняком; ветер от всей души веселился в раз­битом окне, заглядывая в самые потаенные за­коулочки притихшей квартиры.

Ольга опустилась на диван, почти не ощу­щая пронизывающего до костей холода, и стала отрешенно поглаживать плюшевого медвежонка.

К ней приблизился Артем, присев на кор­точки, он проникновенным голосом спросил:

— Хочешь, я останусь с тобой?

— Нет, — она отрицательно качнула голо­вой, избегая встречаться с ним глазами, — не нужно. Я хочу побыть одна.

— А как же окно? — удивился Белецкий, но тут же встрепенулся: — Я сейчас его занавешу покрывалом, а завтра вызову мастера...

— Не надо, — ласково, но настойчиво сказа­ла она, — я сама все сделаю, а ты уходи... пожа­луйста. И спасибо тебе за все, я этого никогда не забуду.

Он понял, что дальнейшие разговоры бес­смысленны, поэтому выпрямился и, прежде чем покинуть квартиру, грустно произнес:

— Да что там... мы же друзья, а между дру­зьями какие счеты?..

Такова уж сегодня выпала незавидная роль горемычной двери — выпускать тех, кому надо было бы или просто хотелось остаться.

Раздался металлический щелчок захлопнувшегося замка, и только сейчас Ольга ощутила настоящее, грустное одиночество.

Порывисто поднявшись, она бросилась в спальню и упала на кровать, уткнувшись лицом в мягкую подушку. Девушка плакала молча, не издавая ни единого звука, ощущая солоноватый привкус на губах.

Но псу, который все это время был заперт в комнате, и не нужны были никакие звуки — он понимал все своим огромным собачьим сердцем, принявшись лизать свесившуюся с постели ладонь хозяйки мокрым шершавым языком.