Страница 46 из 68
Верстах в пяти от Сизовки Киселева догнал отряд конных милиционеров.
— Стой, что за человек?
Димитрий быстро оглядел всадников. Заметил между ними молодого бледного попика. Подумал про себя:
«Ага, каратели».
Спокойно выдержал испытующий взгляд спрашивающего и ответил:
— Человек как человек, а еду по своему делу.
— По какому делу, куда?
В Сизовку мне, а по какому делу, о том я только одному могу сказать. Где у вас старший?
— Я старший и есть.
Киселев вынул бумажник, протянул старшему документ, взятый у человека во френче. Старший прочитал, с уважением посмотрел на Димитрия и вернул бумажку.
— Свой, значит. Выходит, по одному делу едем.
Димитрий улыбнулся.
— Должно быть, по одному. Вы в Сизовку?
— Да.
Пригласил с собой попика.
— Садитесь, батюшка, а то неловко духовному лицу верхом.
Поп пересел в коробок к Димитрию, с любопытством оглядел его.
— Вы от начальства, должно быть?
Киселев молча и важно кивнул головой и, в свою очередь, спросил попика:
— А вы, батюшка, с отрядом?
— Нет, я сизовский. Бунтуют, мерзавцы! Милиционеров арестовали, почту заняли, земство прогнали… Пароход ограбили… Господ офицеров с парохода сняли, в амбар заперли, живы теперь, нет ли… Я почел своим священным долгом осведомить начальство.
— Может быть, склока одна, не бунт?
У Димитрия такой спокойный вид, а внутри сгорает от нетерпения узнать от попика про бунт в Сизовке.
— Что вы, что вы, почтеннейший господин, бунт, бунт! Управляющий уездом тоже сомневался. Может, говорит, так, по пьяному делу… Бунт, бунт! Бунт против власти, против церкви, против бога!
Киселев с многозначительным видом улыбается, небрежно роняет:
— Я кое-что знаю, но подробных донесений не имею… Там ходок этот… как его…
Попик с почтением посмотрел на Димитрия и подумал:
«Должно быть, крупная птица, донесения имеет».
— Это вы про Ивана Бодрых изволите говорить, — обратился он к Димитрию, — который насчет земли в город ездил?
— Да, кажется, так зовут этого ходока. А как вы это, отец, пробрались, как вас бунтовщики не сцапали?
Попик скромно улыбнулся.
— А я, господин, пешечком. Вышел будто на прогулку, зашел за село да и давай бог ноги. До соседнего села дошел, у знакомого батюшки взял лошадей да скорей в город.
Киселев засмеялся. Чувствует, что попик считает его за какое-то начальство, принимает покровительственный тон и дружески хлопает попа по колену.
— Молодец, батя, молодец!
Поп воодушевился. Его бледное лицо загорается краской.
— Понимаете, господин, штаб, сукины дети, выдумали!
— Да что вы?
— Да, да. Вот этот самый Бодрых, да Лыскин Яков, да Молодых Петр, — мужики!
Димитрий искренно восторгается.
— Да что вы?
— Да, да, мужичье сиволапое!
Димитрий ясно представляет себе огромную фигуру Ивана Бодрых, когда тот на пароходе отсунул человека во френче, смерил его уничтожающим взглядом:
«Егория бы вам, сукиным детям…»
Подъехал старший милиционер.
— А вы слыхали, здесь недалеко, верстах в ста, Петрухин орудует?
Больших трудов стоит Киселеву скрыть свое радостное удивление.
— Знаю, да.
Спокойно и терпеливо ждет, когда милиционер начнет рассказывать.
— Вот жизнь собачья, с лошади не сходишь, так на лошади и живем. Мыкаемся по всему уезду, чуть не в каждом селе теперь бунт… А этот Петрухин, как черт, носится из конца в конец.
Киселев успокаивает старшего:
— Недолго поносится, скоро отдыхать будет…
— Да уж отдохнет, как попадется к нам в лапы.
Милиционер отъехал. Попик клевал носом, время от времени с трудом поднимая отяжелевшие веки и виновато улыбаясь Димитрию. Стал подремывать и Димитрий.
— Вон и Сизовка, — обернулся ямщик к седокам.
Киселев подозвал старшего.
— Я думаю вот что: вы с отрядом подождите здесь, вон на опушке спешьтесь, а я пройду в село один. А то, неровен час, засада какая или еще что. От бунтовщиков всего можно ожидать.
Старшему такое предложение Киселева понравилось.
— А ведь и верно. Кто их знает, какие у них силы. Правда, и нас двадцать человек, ну все-таки.
— Береженого и бог бережет, — сказал проснувшийся попик.
— Верно, батюшка. А как же вы один-то? — обратился старший к Димитрию.
— Ну, я и не в таких переделках бывал.
Димитрий вылез из коробка и стал расплачиваться с ямщиком. Мужик смущенно взял деньги.
— Ты уж извини, если что неладное сказал.
— Ладно, ладно, — засмеялся Киселев, догадываясь, что теперь и ямщик считал его за начальство. — Ты только поезжай отсюда скорей, где-нибудь на дороге передохнешь.
Ямщик быстро повернул назад.
Димитрий обратился к попику:
— Вам, батюшка, я тоже советую обождать здесь, спокойнее будет. Вовсе не нужно, чтобы бунтовщики видели, как вы вернулись. Попозднее задами пройдете.
Поп согласился.
У поскотины Димитрия встретили два рыжих бородача с ружьями.
— Стой, паря. Чей такой? По какому делу?
— Мне надо штаб.
Мужики подозрительно оглядели Димитрия с ног до головы. Чудно, надо человеку штаб, а идет так себе, словно на прогулку, — ни оружия, ни багажа, да еще и пеший ко всему.
— Шта-а-аб. А зачем тебе штаб?
Киселев улыбнулся.
— А уж это я штабу скажу — зачем. Мне Ивана Бодрых надо.
— Ивана Бодрых. Чудак человек, так бы и сказал…
— Ивана Бодрых можно… Ты постой, однако, мы пошепчемся.
Бородачи отошли в сторонку, пошептались.
— Ну вот, Степан те проводит, ступай.
Когда шли улицей, народ любопытно оглядывал Димитрия.
— Че, Степан, пымал, однако?
Степан молча отмахивался от любопытных. Подошли к штабу. У крыльца толпились вооруженные мужики, — молодые и старые, суровые и добродушные — всякие. Тотчас окружили Киселева.
— Чей такой? Откуда?
— К Ивану Бодрых, — сказал Степан, — должно быть, каменский. Ну-ка, сторонись.
Толпа расступилась.
— Проходи, все здесь, заседанье в штабе.
Димитрий вслед за Степаном вошел в штаб. Среди сидёвших за столом сразу узнал Ивана Бодрых, — того самого огромного черного мужика, что на пароходе рассказывал про землю.
— Слышь, Иван, к тебе человек. У поскотины пымали.
Бодрых с недоумением всматривается.
Киселев улыбнулся Ивану:
— Что, товарищ Бодрых, не узнаешь?
Бодрых медленно припоминает.
— Кажись, узнаю… Стой, на пароходе вместе ехали. Вить ты тот большак, что с парохода убежал?
— А почему ты знаешь?
— Весь пароход только об этом и говорил. Вот как за тобой человек-то городской на берег прыгнул да в воду провалился.
— Вот, вот, я самый и есть.
— Не догнал те шпиен?
— Догнал, да я его придушил да в реку сбросил.
Лыскин и Молодых о чем-то перешептывались, подозрительно посматривая на Димитрия.
— А не врет этот человек, как думаешь, Иван, — спросил Молодых. — Хорошо бы его обыскать.
— Чего меня обыскивать, — спокойно сказал Димитрий, — вот документы и браунинг, что я отобрал у шпиона.
Все наклонились над документом и долго его рассматривали. Вдруг Молодых вскинул голову, пронзил Киселева холодными недоверчивыми глазами:
— А может, ты тот самый шпиен и есть? Документ у те, паря, самый настоящий.
Киселев в восторге от подозрительности мужиков, — молодцы, молодцы, так и надо! Радостным смехом дрожат глаза.
— Да ведь меня знает Иван Бодрых.
Мужики с суровым недоумением смотрят на Киселева. И чему человек радуется. Ведь, ежели что… Одним словом, может, человеку сейчас могила, а у него рожа лыбится.
— Хорошо ты его знаешь, Иван?
Бодрых заколебался.
— Будто тот самый.
Киселев весело и радостно смеется. Вот это штаб! Основательный народ. Эти надуть себя не дадут, с такими не страшно.
— Ну, хорошо, товарищи, я вам покажу еще один документ, надеюсь, что тогда вы мне поверите. Только вы бы отвернулись куда, а то документ у меня в таком месте запрятан, что и смотреть неловко.