Иду над океаном

Она удалялась медленно, но неотвратимо.

На пятнадцатой минуте левый двигатель начал дымить. Он все чаще выплескивал из патрубков пламя. На одном правом идти долго нельзя, потом и он заклинится.

Волков не выключал двигателя. Он педалями и рулем компенсировал стремление машины развернуться в сторону поврежденного мотора. Правый движок был на предельных оборотах — выл с каким-то звоном, даже щекотно стало ушам. О втором пилоте Волков вспомнил, когда устали руки. «Где он там? — подумал он. — Заснул?»

— Петя, позови второго, — сказал он по СПУ — самолетному переговорному устройству.

Радист в ответ что-то пробулькал и замолчал.

— Ты слышал, что я тебе сказал? — зло проговорил Волков. — Позови второго!

Радист помолчал и ответил:

— Его нет, командир. Они со стрелком, оба — там…

Волков как-то притупленно — без остроты и четкости — понял: «Значит, они оба убиты».

— Штурман, — сказал Волков, — иди, штурман, сюда. Ты же умеешь. Иди. Садись. И подержи хоть немного… Да, вот так. Легче только. Еще легче. Я буду помогать. Пока, потом я возьму управление.

Море было пустынно. И Волков пожалел, что внизу нет ни одного судна. Здесь могло быть только немецкое судно. И если суждено падать — то лучше падать прямо на него, в заднюю треть палубы — там жилые помещения и машины. Тяжести самолета хватит, чтобы пробить палубу и сломать судовую машину. Но море было пустынно и недвижно.

Показался остров. Это был не Азель. Это был другой остров — маленький, скалистый, садиться туда было нельзя, его определенно взяли немцы. «Наверняка там аэродром, — думал Волков. — Как же название этого острова? Штурман знает…» Но Волков не стал спрашивать у штурмана. Главное, что это не Азель, и главное, что идут они верно, иначе бы штурман сказал. Но штурман молчал.

С острова взлетели истребители. Сначала Волкову показалось, что они имеют другую задачу, но истребители, быстро набрав высоту, развернулись, и не оставалось сомнений — они шли сюда.

Здесь уже можно было радировать.

— Скажи нашим, Петя, — проговорил Волков. — Скажи и иди к пулеметам. Штурман, иди к курсовым на всякий случай.

Но случая не могло быть. В лоб «мессершмитты» на Илы не ходили. Там 12,7-миллиметровые пулеметы. Отличные пулеметы, прикрывают всю переднюю полусферу.

Может быть, с аэродрома отвечали, но радист не услышал. Зато отлично были слышны голоса немецких летчиков. Он сорвал наушники и пошел к пулемету. Немцы развернулись еще раз — уже на курс атаки.

«Почему он не стреляет?» — подумал Волков о радисте.

Радист молчал долго. Волков спиной и затылком чувствовал опасность. Как и в прошлый раз, огненные трассы прошли над головой. Почти в том же месте. «Точно по рельсам», — подумал Волков. И вдруг ему показалось, что это не вторая пара «мессеров», а та, первая, которая сняла с неба Никишева. А еще ему показалось, что никуда, ни в какой Берлин он не летал, а если летал, то это было страшно давно — где-то в другой жизни, а в этой — справа все время маячит островок и атакуют их «мессеры».

Стукнули турельные пулеметы. Раз. Второй. Потом залились надолго, и вдруг словно оборвало.

— Ну что там у тебя?! — проговорил Волков с досадой.

Радист приполз и сказал:

— Все, командир, ни одного патрона. Кончились.

Машина теряла высоту. Море тянуло ее, как магнит. Волков ничего не мог поделать. Спасибо Илу — он хоть еще летел.

«Мессеры» проскочили вперед. Волков увидел их спины — словно рыбьи, с плавниками спины.

— Штурман! — громко сказал он.

Но штурман сам за мгновение до этого начал стрелять. Кажется, он попал в одного. А может быть, и нет. Один из «мессеров» так и не вернулся, а пошел, отклоняясь от прямой, к острову.

Но второй немец зажег самолет. И он, почти с пустыми баками, загорелся весело, потрескивая, точно только и ждал огня.

— Прыгайте, ребята, — сказал Волков. — Ничего не поделаешь.

— Тяни, командир, — глухо ответил штурман. — Я вижу Азель. Тяни.

— Прыгайте, потом будет поздно.

— Нет, — сказал штурман. — Пусть Петька прыгает. Давай, Петро.

Но радист тоже не стал прыгать.

— Ну черт с вами, — сказал Волков. — На том свете претензий не принимаю.

Но к острову они все же подползли. «Мессеру» не надо было уходить так далеко: зенитчики не позволили ему вернуться. А Ил горел. Теперь горело и в фюзеляже. И Волков слышал гул пламени за спиной.

Высоты оставалось пятьсот метров.

— Прыгайте, — сказал Волков.

Все трое промолчали.

— Тогда откройте люки. Мы упадем в воду.

— Тяни, командир, тут еще с километр, не больше.

— Тянуть нечем.

И, словно услышав его слова, оборвал и второй мотор. Заклинило поршни.

В клубах пара, дыма и пены Ил плюхнулся в воду.

Волков не мог разогнуться и вылезти из кресла. Больше того, он не мог отпустить штурвал и снять ноги с педалей — они занемели.

Штурман и радист оторвали его от кресла, и они вместе вывалились в воду.

Как ни странно, но самолет не тонул. У него как-то неестественно загнулось, а потом отломилось и ушло на дно правое крыло, потом левое, а сам фюзеляж покачивался на мелкой нечастой волне, то уходя под воду, то опять показываясь на поверхности. Он не тонул потому, что инженеры начинили его емкостями для бензина, бензин выработан — вот и держится машина, можно было сидеть в ней.

Самолет еще виднелся на поверхности, когда их вытащил из воды экипаж торпедного катера.

На большой земле, куда перевели его полк, Волков попросился в штурмовую авиацию.

Вспоминая все это — давнее и незабываемое — на берлинском уже направлении, Волков в то же время зорко следил за тем, как поднимались и пристраивались к ведущему грозные самолеты — штурмовики.

К передовой шли на бреющем. Даже из кабин было видно, как стелется шелковая немецкая трава от воздуха, разорванного десятками мощных трехлопастных винтов и тяжелых крыльев.

Волков сам испытывал тогда необыкновенный восторг от сознания собственной мощи — через всю войну он шел к этому бою. Так, видимо, бывает. И тогда, и сейчас, вспоминая все это, он считал, что это и есть его главное сражение. Десятки бронированных машин на крепких крыльях, с угловатыми кабинами, тускло посверкивающих плексом в неярких лучах солнца, словно задернутого мглой пыли и гари, подымающейся, наконец, и над немецкой землей. Над самым ее сумрачным сердцем.

Мысленно представляя себе снимки воздушной разведки, привезенные капитаном из штаба фронта, Волков вглядывался в систему немецкой обороны, открывавшуюся ему с высоты полета. Траншеи, позиции артиллерийских батарей, зарытые в землю танки с палочками стволов, обращенных в сторону фронта, не вызывали в нем сейчас прежнего охотничьего азарта. Он искал то место, которое на снимке было обозначено еще в разведотделе чернильными пометками. И лучшее доказательство того, что он нашел то, что искал, открылось само — вдруг ожила необыкновенная для этих последних дней войны система противовоздушной обороны. Сплошной стеной встали перед ними разрывы. Подавить ПВО врага силами одного полка штурмовиков нечего было и думать. Да и нельзя терять времени на это. Удар волковского полка пришелся по самому центру чуть приметных на местности возвышенностей — это и был командный пункт шестой армии. Но и штурмовики не все вышли из атаки.

Выходя из первой штурмовки, Волков видел ползущую по немецкой земле, теряющую крылья «четверку». Он увидел и дымный след, который оставлял за собою другой, горящий Ил. Этот дым летчик не спутает никогда ни с дымом разрывов зенитных снарядов, ни с чем другим. И через долю секунды он увидел и саму машину, тяжело тянувшую в сторону своих, и услышал голос пилота: «Командир, я семнадцатый, горю, иду домой!»

— Счастливо, семнадцатый. Удачи тебе, тяни, милый, здесь недалеко, — ответил Волков. Ничего другого он не мог сделать для погибающего экипажа. Итак, после первой атаки полк потерял две машины. Во время второго захода увидели, как разворочены внизу бункеры командования и управления. И штурмовики ударили по ним — по этим еще пылящим смрадом руинам, и снова все заволокло гарью и дымом. Еще один Ил не вышел из пикирования, и на том месте, где он упал, возник огромный шар пламени — взорвался бензин и оставшийся боезапас.