Страница 11 из 23
Закрываю глаза, и ковер-самолет из восточных легенд меня манит
Облететь целый мир от луны до луны, что горит спелой грушей,
Чтобы звезды в озерах небесных высот как ромашки смогли одурманить
Красотой молчаливой мою зачерствелую грустную душу.
Поддаюсь уговорам, и мгла карамелью течет по лиловому морю,
И на глади зеркальной кувшинками звезды мерцают эффектно.
Я лечу будто птица, и мчатся за мною вишневые сладкие зори,
И галактика кажется вкусной с фруктовой начинкой конфеткой.
И уже от души отлегло, и грустинка последняя тает на солнце.
Под волшебным ковром облака-скакуны рвут финальную ленту.
И опять загораются звезды в ночи, и на белом коне марафонец
Догоняет меня и вручает ромашки из трех элементов!
Одурманена я, и ковер-самолет, будто в ванне вода, по спирали
Закружился, а принц поднимает с лица стальной шлем — свою маску.
«Я люблю тебя» — блещут три слова огнями янтарной космической дали,
И ведет незнакомец меня под грушевой луной в царство сказки.
Ревнуй меня к нотам в альбоме советском,
К мелодии старой как древняя Русь,
Ревнуй будто ветер к окну занавески,
Ревнуй как хозяйку к черемухе гусь.
Сержусь, что меня не ревнуешь как прежде,
Что пламя в глазах затушил быта дождь,
Что на остановку, как с части проезжей,
С безумной любви перешли ни за грош.
Давно я к роялю на пушечный выстрел
Не смела ни ночью, ни днем подойти.
Теперь допоздна как в беседке тенистой
Играю ноктюрны дождей ассорти.
И нежность, и ласка, и майские грозы…
Ревнуй меня к музыке. Я влюблена!
Искала дорогу из жизненной прозы,
Когда между нами вздымалась стена.
Быть может, утрачена ревность, как время,
И ты не услышишь рояля мольбу…
Мне клавиши пальцев твоих не заменят,
Тебя больше музыки, муж мой, люблю.
Я говорю сама с собой в томительном покое
Дождливых вечеров и пасмурных рассветов,
На монологи, на печаль, на небо колдовское
Взрослея каждый раз со странностью поэтов.
Я говорю сама с собой как птица в тесной клетке
С железным прутиком и с зеркальцем-звоночком,
На взмах крыла, на нелюбовь, на горькие таблетки
Взрослея день за днем, взрослея ночь за ночью.
Я говорю сама с собой как во дворце принцесса
С учителем в очках занудным и болтливым,
На боль, на полночь без луны, на взгляд без интереса
Я стала старше той, какой в тебя влюбилась.
Сказать, не манит сад цветеньем яблонь,
Склоненных живописно к тыну из ольхи,
Могла бы, только сердце жутко зябнет
От перетертых мук до пепельной трухи.
Стою, вдыхая одинокой птицей
Весенний эликсир, как смертоносный яд, —
Этюд былой любви не повторится,
Хотя без изменений листья шелестят.
Да, манит, в меланхолию толкая,
Как в черный пруд, где лотосов растаял след,
Но не найти, на вёсны не взирая,
Мне ни в одном саду любовь ушедших лет.
И оттого не радостно, а грустно
В молочном облаке из нежных лепестков
Разглядывать волшебное искусство
Перерождения уныния в восторг,
Искать как тень под царским цветом яблонь
Возможность стрелки на часах сорвать с резьбы,
Чтоб кораблями возвратились в гавань
Мечты с круизов по превратностям судьбы.
Когда любовь уйдет в ненастный поздний вечер,
По всем законам лирики начнется серый дождь,
И грусть по каждой клеточке,
По капиллярной сеточке
Наполнит тело холодом с макушки до подошв.
Я сяду на диван — обнимет плед в квадратик —
Традиционный атрибут томительной хандры…
И разберу по ниточке,
Как гвозди на калиточке,
Причины медно-ржавые сквозной в душе дыры.
Захочется реветь и боль смывать слезами,
Наполеон с орешками, в полоску мармелад,
И под дождем без зонтика
Я в магазин «Экзотика»
За вкусным настроением пойду с собой вразлад.
Домой вернусь с вином уже совсем другая —
На мелодраму старше став за горькой ночи треть…
И буду по минуточке,
По зернышку, как уточке,
Давать возможность разуму разлукой отболеть.
Явилась. Яркая, роскошная… Блондинка!… Фея!…
Из аксамита платье… Царская походка… Хороша!
Смеялась, глазками стреляла и, слегка краснея,
Искала в соловьиных рощах и в утиных камышах
Его — распутного, непостоянного, как ветер,
Потерянного в колосистой ржи и в разноцветье трав,
Вдоль рек и в смешанных лесах… Но не был ей заметен
Ни малый след — ни тени Лета посреди сухих дубрав.
Отчаялась, и дождь заплакал, жалобно мурлыча,
Как черный кот над тем, что не пушист, не бел и не любим…
Не золотая Осень — дева старая в обличье
Горбатой нищенки рукой коснулась пламенных рябин.
Горели ягоды рубинами на фоне стужи…
А Осень зябла в серости, не в силах успокоить боль…
В лохмотьях, невеселая… Он больше ей не нужен.
Увяло тело, как цветок… а все могло бы быть… Могло ль?
В карминовой карете королева Осень
Над карамельным краем кружит журавлём.
Караты зорь рубиновых сжигают просинь,
И вечер смотрит кареглазым октябрем
На коромысла золотых кленовых листьев
Меж прутьями коричневых каркасных свай,
И на рябиновые кегельные кисти,
Сбиваемые криком караульных стай.
Карибские узоры кружевом на мяте
Мерцают и горят с кристаллами росы.
Коралловый паслён в порывистых объятьях
Роняет краски карнавальной красоты
На вьющийся ковер каракулевой степи,
Покаранной стеклянным солнцем за кутёж
И выцветшей до бронзы корабельной цепи,
До платины капризных неумытых звезд.
Все краски октября в одном пейзаже ярки:
Корица и янтарь, шафран и терракот.
С размахом царским Осень делает подарки…
Чтоб помнили о ней и ждали целый год.
Обветшалыми стали волшебные крылья,
Только серые тряпки да ржавый каркас…
Не летит, а с трудом волочится по пыльной
Вдохновений тропе с моей Музой Пегас.
Хоть на гуще кофейной, хоть к зеркалу свечку —