Солоневич

Чтобы избежать неприятностей подобного рода, Солоневич решил воздержаться от сближения с Родзаевским. Идея создания единого фронта эмигрантских газет была явной химерой.

Иван твёрдо выдерживал курс на сохранение «семейно-авторского контроля» над «Голосом России». Газета всё больше оправдывала себя в финансовом плане. Строгий режим экономии ушёл в прошлое, сотрудники, — от Левашова до Толяна, «начальника путей сообщения», — без задержек получали зарплату и премии к праздникам.

Долгожданным и радостным событием для Ивана стал приезд в Софию Тамочки в начале лета 1936 года. Она приехала в гости, опять только в гости, но, поддавшись на его уговоры, всё-таки решила остаться. Отправила в «Крафт дурх Фрейде» письмо об уходе с работы и ещё одно письмо на свой прежний берлинский адрес, содержание которого осталось для Ивана неизвестным.

Прошлое, с молчаливого обоюдного согласия, было оставлено «за скобками». Вся «весёлая семейка» снова была вместе, так, как мечталось в Москве четыре года назад. Тема «берлинского мужа» возникла только один раз, когда в мае 1937 года Тамара съездила в Берлин, чтобы оформить развод с Прцевоцни.

Вскоре Тамара стала полноправным членом редакции. Для начала Иван поручил ей ведение финансовых дел, которые отнимали у него много времени. Соблюдение бухгалтерской дисциплины было не самой сильной стороной представителей газеты. Тамара сумела навести порядок, и денег в кассе прибавилось. У неё пробудился интерес к литературной работе. В редакции творили все. Иван не отходил от стола. Много писал Борис, — импульсивно, жёстко, без оглядки на авторитеты. Не отставал от «ведущих сотрудников» Юрий: его «Повесть о 22-х несчастьях» с жадным любопытством читала эмигрантская молодёжь: как-никак — свидетельство из первых рук о жизни сверстников в далёкой Совдепии. Тамара взялась за мемуары из советского прошлого. Она так увлеклась, что, начав с нуля (без записных книжек и архивов), завершила за несколько недель «Записки советской переводчицы».

Разумеется, газета не могла существовать без авторов «со стороны». Наиболее авторитетным пером «Голоса России» был монархист В. В. Шульгин. Иван напечатал серию его статей, в том числе «Государство рабочих и крестьян», «Помещики и капиталисты», «Советы трудящихся (ст. 3-я Сталинской конституции)». Шульгин обещал материалы на другие не менее актуальные темы — о еврействе, гитлеризме, младороссах… В письмах к нему Солоневич сетовал на недоброжелательное отношение части эмигрантов. Шульгин поделился собственным опытом:

«Многие [из них] неспособны к сантиментам, зато любят лягать по криво понятому лозунгу Ницше — „падающего подтолкни“. Среди нас — русских — всегда было невероятно много злости одного к другому. Памятуя это, я сам стараюсь не обращать никакого внимания на всю эту кампанию, которая ведётся, — стоит мне только пошевельнуться. Будут рвать и Вас, и тем более что полупомешанный от злости элемент очень легко подчиняется [бессознательно] внушениям тех, кому Вы объявили войну»[102].

К корреспондентам газеты Иван относил Бориса Суворина. В одном из писем (сентябрь 1936 года) Солоневич отметил, что «Суворин уже появился на страницах „Голоса России“… Живёт в Париже и сильно бедствует, единственный, так сказать, платный сотрудник: надо помочь старику».

Свои услуги предлагали Солоневичу бедствующие журналисты-эмигранты. Иосиф Иосифович Колышко был до революции скандально известным фельетонистом. Он писал под псевдонимом «Баян» в либеральной газете «Русское слово». Писал и в другие газеты, под другими псевдонимами, и нередко «полемизировал» сам с собой, используя различные «маски». Находясь в апогее славы, он соперничал с королем фельетона Дорошевичем, получая максимальные по тем временам гонорары.

Славился «Баян» любовными похождениями, причём одно из них могло завершиться смертным приговором. В годы Первой мировой войны Колышко влюбился в немку, для встреч с которой тайно ездил в Стокгольм, давая себе отчёт, что подобная связь в военную пору чревата обвинением в шпионаже. Немка действительно была креатурой ведомства Вильгельма Николаи, главы германской разведки. Популярный журналист заинтересовал немцев неспроста. Они хотели привлечь Колышко для организации издания газеты, которая должна была проводить в России идею сепаратного мира.

Колышко, авантюрист по натуре, решил заработать на немцах, но проявил неосторожность и попал в поле зрения русской агентуры в Швеции. От расстрела его спасла Октябрьская революция. У новой власти претензий к Колышко не было, и он оказался на свободе. С большевиками фельетонист, однако, не «сработался». Он уехал в эмиграцию, сумев вывезти солидный капитал, с которым можно было начать новую жизнь. Но деньги были растрачены на несерьёзные коммерческие афёры, и в итоге Колышко оказался у разбитого корыта, на содержании женщины, последней поклонницы его таланта[103].

За несколько недель до смерти Колышко направил Ивану Солоневичу письмо с предложением услуг[104]. Этот документ целесообразно привести целиком, потому что он отражает первую реакцию Русского Зарубежья на начало публицистической деятельности Ивана и Бориса Солоневичей, даёт профессиональную оценку содержанию «Голоса России»:

«Глубокоуважаемые господа Солоневичи, жил я с Вами в концлагерях, живу с Вами и сейчас в Вашем подвиге не менее тяжком, чем бегство. И вместе с Вами перенёс тяжёлую обиду губителя нашей Родины, подлеца из подлецов, политического Смердякова и литературного хама — Милюкова (меня он оклеветал и омерзил раньше, чем Вас, ибо я раскрыл его суть и с ним боролся ещё в Царской России, обок с Дорошевичем).

Ваш корреспондент — один из старейших публицистов и драматургов, ближайший сотрудник „Русского слова“ (Баян), „Нового времени“, „Петербургских ведомостей“, „Белорусских ведомостей“, „Гражданина“ — под другими псевдонимами, автор пьесы „Большой человек“, ближайший сотрудник Витте по его реформе 17-го октября и пр. и пр., как пишут про знатных особ. Сейчас эта „особа“ старая рухлядь, облаянная, больная, нищая, доживающая свои дни на Лазуревом берегу — подлейшем из уголков подлой, хотя и прекрасной Франции.

Плоть моя гаснет, но дух ещё жив и, уверяют, не притупилось ещё перо (не мне судить). Я много пишу (для корзины), ибо — не могу молчать. Мой шкаф полон статей и мемуаров, о которых многие отзываются ласково (например, Бунин), но которые, очевидно, никому сейчас не нужны (впрочем, их охотно печатают в Америке и Азии, само собой разумеется, не платя). Моя главная (и единственная почти) тема — большевики. И если Вы исчерпали их плоть, то я думаю, что исчерпал их дух. И они меня знают, убили двух моих сыновей. Если бы случилось чудо и мне Бог послал бы средства для издания всего того, что написано о большевиках за эти 15 лет, думаю, более сильного обличения, ИДЕЙНОГО, их дел — не было бы.

Но чудес уже нет, чудо уже то, что Вы и я живы, копошимся. Что-то изрекаем вне достижения Сталиных и Милюковых. Кто-то прислал мне Вашу газету, и я с радостью её прочёл. Очевидно, это не газета, как я понимаю газету (после 40 лет газетного сотрудничества), а вопль души, крик сердца. Здоровая затрещина Сталиным и Милюковым — затрещина достаточной физической силы и моральной чистоты господ Солоневичей. В России [были] „господа Головлевы“, но были и господа Солоневичи. Это был мой тип, и крупицы его я находил во Власе Дорошевиче, что меня с ним и связало. Будучи сам хворым, я всегда любил здоровых. В Ваших очерках меня больше всего привлекала Ваша здоровость [антиневрастения], ибо сам я — неврастеник…

Прочтя Вашу газету, я порылся в шкафу и нашёл одну из бесчисленных статеек на Вашу тему и шлю её Вам. Делайте с ней, что хотите. Я лишь как Добчинский норовлю запечатлеть, что первым изрёк „А“ не Вы, господа Солоневичи, а хворый, старый, облаянный Рославлев — Баян — Серенький и проч.

Вот и всё. Бывайте здоровы и жарьте. Как все бывшие люди, я люблю мечтать и вспоминать. Вспоминаю о гонорарах у Суворина и Сытина (до 4-х тысяч золотых рублей в месяц), о пышном особняке в Питере, о вечерах у Витте и прочем. А мечтаю я, что господа Солоневичи печатают свою газету не в переулке Софии, а на большаке Ниццы, что к физической силе Солоневичей приложит остатки своей литературной силы Рославлев — Баян, а какая-то фея посыплет на них хоть и подлыми, но полноценными франками, и весть о делах и словах Солоневичей и Колышко пройдёт по всей иудо-масонской Европе и Америке, и не зарастёт к ним народная тропа.

На сих мечтаниях позвольте пожать 3 пары здоровых и честных рук и остаться Вашим читателем.

Иосиф Иосифович Колышко».

102

В. Шульгин — И. Солоневичу (от 8 августа 1936 года).

103

См. подробнее: Крымов В. Портреты необычных людей. Paris, 1971. С. 151–157.

104

И. Колышко — И. Солоневичу (от 11 августа 1936 года).