Страница 70 из 77
Словно в тумане я увидела Младенца, с нежностью прильнувшего к Материнской щеке, и Его крохотную трогательную пяточку, к которой прикоснулась губами, вспомнила резкую боль, вспыхнувшую в животе…
Снег шел все гуще, за сплошной белой пеленой не видно было даже соседнего дома. Я положила руку на живот. Время летит быстро. Пройдет несколько лет. Снова наступит Рождественский сочельник, вот так же будет идти снег. И мой сыночек попросит рассказать ему на ночь сказку. Поскольку все сказки уже будут рассказаны по сто раз, я начну что-то придумывать:
— Жил да был Финист Ясный…
— Перец! — перебьет меня мой продвинутый ребенок. — Надоело. Расскажи другую!
И тогда я, может быть, расскажу ему сказку о принцессе и двух принцах. И о злой колдунье, которая заколдовала принцессу и сама превратилась в нее, а потом вышла замуж за одного из принцев. И о том, как второй принц спас меня… то есть принцессу от смерти.
А может, и не расскажу. Какая же это сказка?
Мороз-Воевода
Он посмотрел на часы. До полуночи оставалось всего двадцать минут. Юля давно должна была вернуться. Что-то случилось? Или у нее изменились намерения? Сидит у себя в номере и думает… о своем бывшем. А может, просто посмеялась над ним и пошла с соседкой на новогодний вечер. А он торчит тут как идиот перед бутылкой шампанского, уши развесил, слюни распустил.
Или все-таки пойти поискать ее?
Кирилл еще раз обозвал себя идиотом, подумал, что все-таки сорока его обманула, и вышел в коридор.
Свет притушен, никого. Он дошел до Юлиного номера, постучал. За дверью было тихо. Нажал на ручку — закрыто. Значит, правда, на дискотеку ушла. И зачем только было ему голову морочить?
Он вернулся к себе, оделся, взял со стола бутылку и пошел к лестнице. Сейчас только заглянет в бар, убедится, что Юля там, и пойдет в лес. Сядет на поляне на пень, дождется двенадцати, откроет шампанское, напьется и будет бродить по лесу в темноте, пока не замерзнет. Совсем. Мороз, блин, воевода! Да кому ты нужен, придурок! Жена ушла, Снегурочка тоже… бросила. Ну и фиг с ними.
Он спустился на один пролет и увидел на площадке лежащую женщину. Знакомая серебристо-серая дубленка, видимо, наброшенная на плечи, прикрывала голову. Вниз по ступенькам стекал тонкий ручеек крови…
— …Ну, вот ваш номер. — Горничная открыла дверь и посторонилась, пропуская Кирилла вперед. — Дверь балконная не заклеена, так что, может, дуть немного будет. Зато выйти сможете, видом полюбоваться. Вид у нас здесь красивый.
За окном темнел хвойный лес, но спорить Кирилл не стал — какая разница.
— Телевизор, холодильник — все работает. Телефон местный, списочек номеров на тумбочке. Городской телефон в холле, по нему можно и в другой город позвонить. Белье застелено, меняем два раза в неделю. Если что понадобится — звоните.
Пока Кирилл думал, стоит ли дать ей чаевые, горничная выскользнула из номера, прикрыв за собой дверь.
Поставив сумку на ковер, он сел на кровать и огляделся. Светлый платяной шкаф, синее кресло-качалка. На тумбочке маленький телевизор с комнатной антенной, в углу холодильник. Вот и вся обстановка. Плотные сине-зеленые шторы на окнах — от них в номере как-то мрачно и не слишком уютно. Впрочем, не только от штор. Еще не было четырех часов, а за окном уже смеркалось. Конец декабря — самые короткие дни года. Послезавтра — Спиридон-солнцеворот. Солнце на лето — зима на мороз.
Вот так… Замрет солнце, словно в раздумье, на сутки, а потом покатится к лету. Будет с каждым днем все дольше и дольше на небе красоваться. А все вокруг — радоваться. И расцветать потихоньку. Только вот ему, Кириллу, радоваться нечему. Солнце — пусть себе на лето разгорается. А ему лучше замереть в этом шатком равновесии. Лишь бы хуже не было. Так, как все эти полгода.
Странно, но у него даже предчувствий никаких не было. Все хорошо, все как всегда. Когда воздух есть, его не замечаешь. Дышишь себе и не задумываешься о нем. Разве что поворчишь иногда: какой-то он, воздух этот, не такой, озону бы грозового, свежести морской или там ароматов восточных. А исчез — и задохнулся. В тот самый момент, когда Маша пришла с работы, накрыла стол к ужину, села и сказала, что подала заявление на развод.
Он сначала подумал, что ослышался. Потом спросил глупо: «Почему?»
«Потому что не могу так больше».
«Как — так?»
«А вот так — никак».
Они прожили вместе четырнадцать лет. Особо страстной любви вроде и не было никогда. Встретились, понравились друг другу, поженились. Детей так и не завели. Сначала пытались лечиться, потом рукой махнули — нет, ну и не надо. И жили в общем-то каждый своей жизнью — спокойно и удобно. Сидели перед телевизором, ходили в гости, ездили отдыхать. И с интимом, кажется, все в порядке было. На женщин красивых Кирилл посматривал с интересом, но даже в мыслях ничего эдакого не допускал — считал супружескую неверность делом грязным и крайне непорядочным, так уж воспитали.
И вдруг — гром среди ясного неба. Ему и в голову не приходило, что Маша может быть чем-то недовольна. Всегда спокойная, улыбающаяся… Обычно она ему уступала. Но только не в этот раз. Как ни уговаривал, ни упрашивал — все равно собрала вещи и ушла. Не к кому-то другому — к родителям.
И жизнь кончилась. Ну, если и не кончилась, то остановилась. И так не слишком яркая и богатая событиями, она стала совершенно тупой и никчемной. Звонок будильника — и одна мысль: как прожить этот день, унылый и бесконечный, что бросить в темную, сосущую пустоту, прочно обосновавшуюся в душе. Иногда подступало отчаяние, острое, как битое стекло, и тогда хотелось умереть. Заснуть и не проснуться. Впрочем, засыпалось тоже с трудом — под кроватью прочно обосновалась бессонница, похожая на лисицу с мелкими зубами.
Наверно, он тосковал даже не по Маше, а по прежней жизни, которая никогда не вернется. По тихой, уютной жизни, похожей на разношенные домашние тапочки. Друзья говорили: хватит уже дурью маяться, найди себе нормальную женщину. Ты сейчас самый ценный кадр — тридцать пять лет, без жилищных и материальных проблем, даже алименты платить не надо. Посмотри в зеркало, красавец какой: высокий, стройный. Глаза синие, брюнет с благородной проседью. Он пытался искать — не получалось. Да и не хотелось. Хотелось покоя и тишины, а были только боль и смятение.
А потом вдруг пришла желанная тишина. Было ни хорошо и ни плохо — тихо. И он боялся спугнуть эту тишину. Взял отпуск и перед самым Новым годом уехал на Валдай. В крохотный пансионат на берегу петлистой речушки. Посреди дикого леса. Знакомый ездил, сказал, что помереть со скуки можно. То, что нужно.
Тишина внутри, тишина снаружи — он лечился ею. Видеть никого не хотелось. Завтрак, обед, ужин — вот и все общение. Необременительное. Столик на троих, соседи — старички-супруги. «Доброе утро — разрешите — передайте, пожалуйста — всего хорошего — спокойной ночи».
В первую же ночь выпал снег, которого уже и не ждали. Он падал медленно и мягко, огромными пушистыми хлопьями, к утру мрачный еловый лес за окном стал парадно-белым. Потом ударил мороз. Не просто какой-то там жалкий морозец, а самый настоящий морозище. Поверх снега лег похожий на крупную соль иней. Уставшее за год ленивое солнце подслеповато щурилось.
Кирилл плохо ходил на лыжах, а санки и прочую ерунду для катания с гор и вовсе презирал, считая детской забавой. Ему нравилось просто гулять по лесу. Вокруг главного корпуса был устроен терренкур, несколько дорожек уходили далеко в чащу, вот по ним он и бродил два раза в день. Это был настоящий ритуал.
Позавтракав, он натягивал куртку-аляску, теплые сапоги, меховую шапку и медленно шел среди заснеженных елей, наслаждаясь терпким морозным воздухом — и одиночеством. Изредка попадался кто-то навстречу, кивал ему, и Кирилл кивал в ответ — как милостивый хозяин здешних мест. «Мороз-Воевода дозором обходит владенья свои», — вспоминал он. Ему на самом деле нравилась эта игра — представлять себя властелином здешних лесов, снега, солнца.